Тевтонский крест

– Кого это ты называешь союзниками?! Ты вообще в курсе насчет татаро-монгольского ига?

– Иго?! – Русич захлопал глазами. – Какое-такое иго?

– Хватит! – раздраженный выкрик прервал их перепалку. Кричали по-татарски. Кричал Кхайду-хан.

Василий обернулся к нему:

– Лучший кулачный боец непобедимых туменов – русский?

– Да, он с русских земель, – снизошел до ответа хан, – ибо мы, обитатели войлочных кибиток, не привыкли биться на кулаках. Зачем эта глупая забава воину, у которого есть оружие? А если уж драться без лука и сабли, то куда полезнее конная борьба на поясах. Сбросить в бою противника с седла, ухватив его за кушак, – разумнее, чем бить кулаком по прочному доспеху.

Бурцев притих: помнится, под Вроцлавом его именно так и свалили с Уроды. А ханская свита уже тянула сабли из ножен. Однако смертный приговор взбунтовавшемуся пленнику в ту ночь так и не прозвучал

– В чем дело, Димитрий?! – обратился Кхайду к сопернику Бурцева. – О чем ты спорил с пленником, одолевшим тебя в честной схватке?

«В честной»? Гм, понятие о чести здесь весьма растяжимо.

– Этот человека – с русская земеля, – коверкая татарские слова, ответил тот, кого назвали Димитрием. – Он браниться ручча[32] так же хорошо, как и я.

– Так ты русич? – Хан внимательно посмотрел на Бурцева.

– Не отрицаю, – пожал плечами он.

– И как же тебя зовут?

О, сам хан соизволил поинтересоваться именем полонянина. Знаковое событие. Но добрый ли то знак?

– На родине меня называют Василием, на землях Силезии кличут Вацлавом.

– Очень интересно! Сотник Бурангул принял тебя за поляка. Я – тоже… Подумать только, в улусах польских князей бродит образованный рус, знающего языки Востока и Запада.

– Я же говорил, хан, что много путешествую. А нам, мирным скитальцам, поневоле приходится учить наречия разных народов, чтобы не сгинуть на чужбине.

– Только вот дерешься ты совсем не как мирный скиталец, – заметил Кхайду-хан. – И глаза не научился прятать, подобно беззащитным странникам. А в твоих глазах я вижу дух истинного воина. Тебе не место у костра полонян, русич. Твое место либо среди прославленных богатуров, либо среди мертвых. Такие люди, как ты, могут быть или очень полезными, или очень опасными. Ты опасен или полезен, Вацалав?

Елки-палки, да ведь это шанс! Кто знает, может быть, в войске кочевников ему будет проще добраться до Аделаиды. Да и поквитаться с Конрадом Тюрингским и Казимиром Куявским – тоже.

– Тебе решать, непобедимый хан, – Бурцев склонил голову, как заправский царедворец. – Но знай: у меня есть основания ненавидеть крестоносцев и их польских приспешников. Именно поэтому я и оказался в землях Силезии.

– Что же стало причиной раздора между тобой и моими врагами?

– Невеста, – Бурцев солгал, не моргнув глазом. Ну, какая ему, на фиг, Аделаида невеста-то!

– Что? – изменился в лице Кхайду.

– Моя возлюбленная… – голос его не дрогнул. Ведь это уже не было наглой ложью. Даже полуправдой не было: Бурцев давно понял, что влюблен в дочь Лешко Белого. – Моя возлюбленная, которую тевтоны и куявцы похитили для князя Казимира.

– Твою будущую жаным хатын[33] забрал хан Казимир из Куявского улуса?! – встрепенулся Кхайду. – Юзбаши Бурангул говорил, что воины с крестами и их союзники-поляки везли с собой молодую хатын-кыз[34]. Что ж, может быть… Может быть, ты говоришь правду, Вацалав. Любовь – сильное чувство, способное толкать даже мудрейшего мужа на глупости.

То ли это блик от углей ночного кострища, то ли воспоминание о чем-то былом, бередящем душу? На жестком лице хана промелькнула тоска, свойственная скорее поэту, нежели воину. А этот Кхайду, оказывается, тот еще романтик!

– Вацалав! – Хан долго вглядывался в глаза Василию, пытаясь прочесть самые сокровенные мысли пленника. – Я готов поверить твоим словам и даже простить твое дерзкое нападение на мои осадные орудия под Вроцлавом. Я готов дать тебе оружие, чтобы впредь ты бился бок о бок с моими воинами против нашего общего врага. Но горе тебе, если ты обманешь мое доверие. Да будут свидетелями вечный Тенгри и всемогущая Этуген[35].

– Димитрий! – Хан повернулся к медведеподобному русичу. – Возьми Вацалава под свое начало. Присматривай за ним как следует. Если усомнишься в его преданности, убей… Отныне, Вацалав, унбаши[36] русов Димитрий – твой начальник. Выполняй его распоряжения и не смей перечить. За малейшее ослушание тебя ждет смерть. За бегство с поля боя – смерть. За нерасторопность в походе – смерть.

– Благодарю, хан. – Бурцев с достоинством поклонился. Несмотря на зловещие предупреждения Кхайду, он был доволен. Судьба давала ему новый шанс. И новую надежду. – Ты не пожалеешь о том, что сделал.

– Делаю это я по двум причинам, – строго объяснил хан. – Во-первых, мудрый военачальник должен ценить и no-возможности привлекать к себе сильных и смелых воинов, даже если те бьются на чужой стороне. А во-вторых… Я желаю тебе найти свою хатын-кыз, Вацалав.

Удар плети. Конское ржание. В следующую секунду Кхайду уже несся меж угасающих лагерных костров. Свита сорвалась вслед за ханом.

Десятник-унбаши Дмитрий озадаченно поскреб в затылке, пробурчал:

– Ну, что, ратник, пойдем к нам, раз уж привалила тебе ханская милость. Вон там костры русской дружины горят.

– Русской?!

– Ну, не половецкой же. Ступай со мной…

Кажется, медведь в броне уже справился с гневом и не собирался больше «лишать живота» ханского протеже. Только потирал отшибленный пах. Бурцев не удержался – спросил:

– Чего это там хан насчет хатын говорил?

– Да старая история! У Кхайду умерла любимая жена. До сих пор по ней страдает, бедолага. Лучшие мастера из далекой страны Катая ему даже на шелке лик покойницы-зазнобы вышили. Любовь, понимаешь… Ну, а ты, видать, сильно пронял Кхайду байкой об украденной девке. В общем, считай, что тебе повезло…

Глава 49

Они продвигались по необъятному лагерю, осветившему ночь тысячами огней. Вот, значит, как выглядят татаро-монгольские орды… Три тумена (именно таким было войско Кхайду, вступившее в Польшу) на постое – зрелище впечатляющее.

Просторных шатров и юрт вокруг было совсем немного. Подобная роскошь в походе полагалась лишь для знатных военачальников. Рядовые воины довольствовались либо небольшими палатками, либо подобием спальных мешков из теплых шкур. У каждого под рукой было оружие и пара-тройка лошадей, чтобы при необходимости без промедления вступить в бой или отправиться в долгую скачку. Между кострами и шатрами имелись широкие проходы, так что передвижение конных воинов даже внутри лагеря ничего не стесняло.

У многих костров шла нехитрая трапеза. Склонившись над видавшей виды глиняной и деревянной посудой, воины руками вылавливали кашеобразную массу. Запивали ее водой и чем-то белым – то ли молоком кобылиц, то ли кумысом.

А вот зажаренных на вертелах туш или хотя бы битой дичи что-то не видно. Мясцом баловали себя немногие. И даже если баловали… В основном, это были нарезанные ломти жесткой вяленой конины, от которой за несколько шагов несло конским же потом: сушеное мясо кочевники во время похода доводили «до кондиции» под седлом. Впрочем, кое-где конину обжаривали на углях.