Тезей

Дверь не была заперта, и, пройдя темную переднюю, Тезей оказался в комнате, где и застал Пракситею, сидящую в кресле с гнутой спинкой. Пеплос длинными складками спадал с ее колен до самого пола. За спиной зеркало в золоченой раме неведомо какого дерева в виде большого изогнутого листа , подвешенное за стебель. Тезей отметил про себя, что зеркало в приемной комнате, а не в спальне. И большое, по сравнению с теми, какими обычно пользовались афинские красотки, хранившие их в укромных уголках своих жилищ. На зеркало упал светлый луч, Пракситея пошевелилась, в раме возник прекрасный женский портрет..

– Я знала, что ты придешь, я ждала..., - произнесла танцовщица вместо приветствия.

– Я не сразу узнал о твоем горе, - сказал Тезей.

– Это уже неважно, - поднялась Пракситея.

– А что теперь важно?

– Сразу не объяснишь.

– Ты лишилась мужа, дорогого для тебя человека...,- после некоторой паузы проговорил Тезей.

– Да, я лишилась части себя. Мне надо найти эту часть.

– Как?
– спросил Тезей, ничего не понявший.

– В себе... Или через себя... Я больше не буду твоей, - сказала женщина, помолчав.
– Такой, как это было прежде... Я ничья.

– Вокруг столько людей, - произнес Тезей.

– Люди... Они незваные. Незваные оттого, что глухие. Званые только дети... А у меня ни своих, ни чужих.

– Теперь ты рассуждаешь совсем, как жрица, - заметил Тезей.

– Каждый должен быть жрецом в той или иной степени...
– Задумчиво проговорила Пракситея.

– И кому из богов служить?

– Себе... Своему назначению... Люди - тоже боги, хотя не знают об этом...

– Падшие боги, - откликнулся Тезей.

– Пожалуй... Можно и так сказать. Люди забывают сами себя. Они играют выпавшие им роли. Их не хватает на себя. Они всегда что-то другое. Нельзя себя подчинять сложившейся роли. Обыденные дела - не танец или пение. И не молитва. А мы отдаем себя какому-то земному делу и подчиняемся ему. И хотим подчинить других. Вот хотя бы ты с твоим народовластием. Земные же результаты по-настоящему и недостижимы, да они и не главное. Главное - сам человек. А он не умеет быть собой. И лиши его навязянного ему занятия, которому он подчинен, он просто испугается.

– Разве не надо ничем заниматься? Твои танцы - это ведь тоже - занятие, красивее иных, но занятие, - возразил Тезей, хотя и начинал понимать, о чем говорила Пракситея.

– Были занятием. Я больше не буду, как прежде, танцевать. Буду и в танце искать себя... О боги, - вдруг вздохнула она, - какие люди бедные, какие они еще бедные. И как всех жалко.

– На такую жалость и обидеться могут, - заметил Тезей.

– Могут, - согласилась Пракситея.
– Они думают, что достаточно того, что они знают о себе... О боги! Да не умеют они узнавать себя! Любоваться собой не умеют. Ни любоваться, ни удивляться себе. Даже удивляться себе не умеют.

На следующий день Тезей вместе с Гермом и Солоентом появились в доме на Допилоновой улице, у трех сестер - Пелопии, Ксанфы и Огигии. В доме этом ничего не изменилось. Все та же обстановка и все так же молоды женщины, учившие Герма и Солоента перед плаванием на Крит к Минотавру девичьим манерам. Не важно, были женщины действительно сестрами, в чем в тот давний приход Тезей не сомневался. Три коринфянки в чужом городе. Хариты с Допилоновой улицы...
– больше, чем сестры, поневоле сроднишься.

– Что же такое случилось?
– воскликнула Огигия, самая бойкая из сестер.

– Опять на Крит собираетесь, вот и о нас вспомнили.

– О вашей красоте вспомнили, - нашелся Герм.

– Плавание тоже предвидится, - признался более простодушный Солоент.

Все три женщины с нескрываемым интересом уставились на молодых людей.

– К амазонкам весной поплывем, - ответил Тезей, как можно более беззаботно.

– За поясом царицы амазонок, оберегающим от любовных чар, - не удержался Солоент и сказал правду, или, по крайней мере, часть ее.

Однако откровенность Солоента не произвела на сестер особого впечатления. Правду они чувствовали куда более определенно, чем ее можно выразить в словах.

– За невестами отправитесь, - догадалась Ксанфа.

– За невестой, - уточнил Тезей.

– О Афродита, - рассмеялась Пелопия, - стоит ли отправляться так далеко за тем, что есть повсюду.

– А пояс царицы амазонок, - напомнил Герм, - это же чудо. Поплывем за чудом.

– И все испортите, - сказала Огигия.
– Разве можно мужчин подпускать к чуду.

– А как без нас, мужчин, будет обходиться чудесное, - Герм игриво обнял Огигию за талию.

– Огигия заулыбалась, охотно прижалась к Герму и, легонько вздохнув, добавила:

– Чудесное еще и понимать надо.

– Мы поплывем за непонятным, - сказал Тезей.
– Мужчины всегда готовы гнаться за непонятным.

– Вот-вот, - усмехнулась Ксанфа.

– Красавицы, а торговля, новые связи, новые земли, знания..., - лицо молодого царя было серьезным.

– Расказывай, расказывай, - лукаво поощрила его Пелопия.

– Мы поплывем с Гераклом, - поспешил на помощь Тезею Солоент.

И этим сообщением все женщины были вполне удовлетворены.

– Возьмите меня с собой, - встрепенулась Огигия.

– Зачем брать с собой то, что есть повсюду.
– улыбнулся Герм.

– Грубиян, - отстранилась от него Огигия.

– А что, оденьте нас юношами и научите мужским повадкам. Мы же учили вас девичьим, - рассудила Ксанфа.

– Не получится, - вздохнул Герм.
– Мы учились походить на женщин, чтобы избежать смерти - перехитрить Минотавра. А что мы, мужчины, сможем сделать для вас...

– Догадлив, - вновь прижалась к нему Огигия.

– И то правда, - согласилась Ксанфа, - присоветуют что-нибудь, а приключится совсем не то.

– Что приключится?
– насторожился Тезей.

– Не бери в голову, царь, - успокоила его Пелопия, - приключится да и исправится.

– Красавицы, т к вы нас встречаете, - заскучал Солоент.

– Мальчики, - рассмеялась Ксанфа, - мы вас не только встречать, но и провожать до самой весны готовы.

О Пракситее не было сказано ни слова.

Забывчивость - врожденная черта.

То лучше помнишь, что для нас не сбылось.

Не жалуюсь: горелось и любилось.

И все это, конечно, неспроста.

Влюбиться и - занять свои места.

Но нечто беспокоящее снилось.

Благая мысль забрезжила, но сбилась.

И вообще - разумна красота?

С чем ни столкнешься - в снах ты одинок.

Кто, в них попав, сам выбраться бы смог?

Все то, что в нас запрятано, откуда?

Красноречиво светится звезда,