Тезей

– Неизбежного не избежать, - заявил наконец Хирон.
– Узнаю эти места. Тебя ждет Фетида в ночь ближайшего полнолуния. Радуйся... Да уж, радуйся.

Последнее он добавил с грустной улыбкой, словно подписывал словом "радуйся" письмо, как принято подписывать письма у греков.

Однако грустное Пелей тут же отбросил и возрадовался сверх всякой меры. Мыслимо ли смертному не влюбиться в богиню.

На прощание Хирон посоветовал внуку:

– Схвати ее в объятья и крепко держи, какие бы облики она ни принимала.

И вот Пелей идет по твердому, не поддающемуся ступне песку. Не летит, как в сновидении. Ступает. Но тот же берег и тот же лунный свет, что и во сне, завораживает его. Твердь под ногами становится холоднее и жестче. И тревога возникает в Пелее. Но снова вспыхивает на небе луна. И - освещает впадину, вход в пещеру, куда стремится наш герой. Теперь лунный свет подталкивает его в спину. Впереди тьма. Но вот слева - еще один ход. Он ведет в следующую пещеру. И в ней на ложе из цветов Пелей видит обнаженную женщину, словно объятую сном. То ли лунные лучи неведомым образом завернули сюда и остались здесь, то ли тело богини испускало свет, озаряющий ложе. И теплом веяло от стены, где возлежала женщина, с красотой тела, казавшейся безупречной. Все это Пелей ощутил в мгновение, помня наставления Хирона. Рывком охватил объятьем богиню. Словно кто сторожил ее, она мгновенно же превратилась в ствол дерева. Пелей сжимал объятьями ствол, гладкий и отдающий еще жаром тела. Вдруг все опять изменилось. Пелей почувствовал, что большая птица бьется в его объятьях, оглушает его беспорядочными взмахами крыльев. Но и это продолжалось недолго. Птица, будто опомнившись, предстала разъяренной тигрицей. Тигрица крутанула торсом, чтобы сбросить пришельца. Однако Пелей еще крепче вцепился в нее. Зверь и человек катались по пещере. Что-то падало, гремело и ломалось. Пелей не испытывал страха. И не потому, что охвачен был пылом борьбы. Пелей жаждал раствориться в своем порыве. И богиня, притихнув, снова воплотилась в женщину. И он соединился с ней. Волна горячего блаженства подняла Пелея надо всем сущим. Разум не контролировал тела. Это все длилось и длилось, пока в какой-то момент не достигло своей высшей точки. И Пелей словно разрушился. Память покинула его...

Когда Пелей пришел в себя, обыкновенный дневной свет проникал в пещеру. Утро, а, может, и день стоял на берегу моря. Не сон ли это был опять? подумал Пелей. Но тут он увидел женщину, поправлявшую цветы на их ложе. Те, к которым она прикасалась, оживали в ее руках. Она успела привести в порядок пещеру. В углу аккуратной связкой пристроился хворост для костра. Столик с яствами стоял рядом с ложем. И пол был чист. И богиня больше походила на земную женщину с понятной предрасположенностью к тебе. Лишь кожа ее необыкновенно светилась. Влекла молочной белизной, высокородной атласностью шелка.

– Даже богини не могут опьянять, как умеешь ты, - восхищенно и виновато обратился к Фетиде Пелей.

Можно было сказать "только богини могут", но он выбрал именно те слова, что произнес.

– Я ведь до того не была женщиной, чтобы правильно руководить тобой, сказала Фетида.

Пелей непонимающе посмотрел на нее.

– Ты лишился сознания, - пояснила ему богиня, - оттого, что я не обладала еще опытом женщины и не смогла уберечь тебя от чувства, превышающего земные силы.

– И что будет дальше?
– тихо спросил Пелей.

– Я отказываюсь от мудрости воды и предпочитаю молчание гор, - также тихо ответила Фетида.
– Я хочу жить среди гор.

Видно было, что Пелей опять не понял.

– Вода подвижна, бурна и изменчива, как игра ума, - объяснила Фетида, а горы - воплощение покоя.

– Хотел бы я слышать, как вы, боги, друг с другом говорите, - вздохнул Пелей.

Фетида рассмеялась и даже в ладоши хлопнула:

– Послушал бы ты, что мы болтаем с Эос и Эвриномой.

Но все еще чего-то опасался и не верил своему счастью Пелей.

– Любящая женщина, будь она и богиней, становится такой, какой хочет видеть ее любимый, - добавила Фетида.

– Тогда я опять хочу тебя, - встрепенулся Пелей.

– И опять лишишься сил и сознания?

– спросила богиня.

– Пусть самого себя потеряю, - тряхнул головой Пелей.

И Фетида улыбнулась ему.

...А в это время далеко от них в Лаконике жена спартанского царя Тиндарея Леда, все еще цветущая мать взрослых сыновей Кастора и Поллукса и маленькой Клитемнестры, искупавшись в тенистом озере, сидела, расслабившись и прислушиваясь к теплу солнечных лучей, на крутом берегу. В зеркале воды отражалась зрелая прелесть ее плодоносящего тела, подрагивавшего, когда озерные бегуны-комарики, длинно скользя, проносились по коже Леды. Неожиданно набежала волна. Леда приподнялась и увидела необыкновенно крупного царственного лебедя, подплывавшего к берегу.

– Это я, опять я, - раздалось в ушах Леды.

Птица подплывала ближе. Царица узнала Зевса, своего прежнего божественного любовника. Владыка бессмертных, похоже, сам собирался нарушить собственный запрет. Недаром он, оказывается, с вершины пира временами поглядывал и в сторону Лаконики. Но, чтобы как-то смягчить впечатление от своего поступка, он обратил взоры не к какой-нибудь новой понравившейся ему дочери земли, а к прежней своей возлюбленной.

– Это я, это я...

Но "это я" слышалось Леде так, словно куковал кто-то. Да, куковал, несмотря на вроде бы лебединое курлыканье, в котором заходилась подплывающая птица. Не зря, выходит, подумала Леда, что когда-то владыка бессмертных дал себя поймать заигрывавшей с ним Гере, превратившись в кукушку. Было это в нем и остается.

– Бессмертные желают вложить в меня священный плод, - подумала Леда.

И все произошло, что должно было случиться. Отметим лишь разницу в поведении тех, от кого исходит инициатива: женщина, решив кому-то принадлежать, может защищаться, словно разъяренная тигрица; мужчина же подплывает к своей избраннице белым лебедем.

К потерянному раю не стремись.

На ту любовь ты не имеешь права.

Былое - суверенная держава.

Вернуть назад - нестоящая мысль.

Взгляни, ведь эта женщина не та.

Была бы той она, когда приснилась.

А в этой жизни - все переменилось.

Перед тобой - чужая красота.

И ты ее обратно не зови.

Судьба былого не перемещает.

Вас искушает память той любви.

И эта память только помешает.

Простая диалектика души.

Там, в глубине, не спорят рок и случай.

Ее не береди, себя не мучай.

Спроси: "Как жизнь?"

И дальше поспеши.

Не возвратить...

Ты этот праздник справил.

Ущербны исключения из правил.

Мы всякий раз другие.

Испокон

так повелось: закон и есть закон.

Тезей и Поликарп возвращались из Колона в Афины. Ехали верхом на лошадях, как и пристало посещать этот поселок, где почитают коней. А еще потому ехали на конях, что Тезей все еще предпочитал затворяться в Акрополе, и уговорить его совершить пешую прогулку было бы трудней.

Ехали молча, молча же постояв перед этим у Медного порога. Медный порог, небольшой каменный овальный кряж, закрывающий вход в знаменитую колонскую пещеру, ведущую, по мнению афинян, прямо в преисподнюю. Стоять здесь полагалось молча. И даже приближаясь, говорить полагалось только шепотом, если уж невмоготу придержать язык.

За Медным порогом, если подойти к нему вплотную, виднелся черный провал и несколько ступеней, ведущих во тьму. Тезей, когда они здесь стояли, подумал: не перемахнуть ли через эту каменную преграду и исчезнуть, кончив со всем земным. Страха не возникло. Не страх охватил его, иное. Стоило мысленно проследить, как все произойдет, внутри Тезея вспыхнул протест. И он понял не без удивления, что привязан к своей жизни более, чем ему еще недавно представлялось. На обратной дороге в Афины Тезей первым прервал и молчание: