«The Coliseum» (Колизей). Часть 1
Шрифт:
– Дальше? Дальше ты закончила универ, через три года вышла замуж за Андрея.
– За какого Андрея? За Андрейку? Того самого?
– Да, что сидел позади нас, – уныло ответила Полина.
– Это сон! Этого не может быть! Ты обманываешь меня! Но зачем? Для чего? Что происходит?
– Ты еще главного не слышала, – подруга покачала головой, – даже не знаю, как сказать, – и вдруг сорвалась на крик:
– Да взгляни на себя! Ты же взрослая! Взрослая, понимаешь! Как я могу тебя обманывать? Ну, хоть что-то ты помнишь? Ведь помнишь?
Елену душили слезы.
– Я же сама не могу поверить. Уже всё пережила, переболела… и снова… неужели опять… господи! – Полина закрыла лицо руками.
Минуты две обе молчали.
– Может, кого-то из школьных?.. –
– Только до кино, – застывший взгляд Елены чуть ожил. – И еще сон. Удивительный, прекрасный сон. Длинный, длинный.
– О чем?
– О фрейлинах, о пажах и музыке. О лжи, хитрости и коварстве… о незаметной жестокости друг к другу…
– Понятно, значит о нас… – протянула Полина и с подозрением посмотрела на нее.
– Но он оборвался… а мы… живы и вот, сейчас… семья, ты… какие-то люди с сочувствием. Не могу выносить их взгляды. Этот доктор…
– Знакомый твоего отца, с академии наук. Кстати, сказал, ты абсолютно здорова, даже больше…
– Что значит «больше»?
– Повышенная степень самооценки… Хм, – Полина ухмыльнулась, – критической самооценки.
– А семья… в семье… что там происходит? – Лена с мольбой посмотрела на подругу: – Я же чувствую… скажи.
– Да ты… ты сгнобила Андрея! – вырвалось у Полины.
Но тут же, взяв себя в руки, она поникшим голосом произнесла:
– Понимаешь? Сгнобила, – и опустила глаза.
Полина вдруг ощутила всю бессмысленность, бесполезность лишних эмоций; поняла, что стоявшая перед ней, потеряв память, перестала быть виновной во всём, что произошло, происходило и могло произойти, даже не будь этого разговора. В чем так легко обвинять, в чем преуспели все. Словно в поступках, их последствиях для нее и других, кого знала, исчезло одно действующее лицо. Ушло из той части совести Полины, которая не мучила, потому что перекладывала вину на обстоятельства, на подругу, поступки Елены. И сейчас она не помнила ничего. «Возможно ли объяснить человеку его неправоту? А свою? И неправота ли это? Сколько невидимых глазу мотивов руководят нами? Сколько мельчайших особенностей, оттенков поведения людей приводят к тому или иному решению? А, значит, к поступку. Иногда просто мучительно долго не зажигающийся светофор. Или разбросанные вещи мужа. Как учесть всё? Пересказывая, вспоминая. Ведь твоя уверенность в вине другого «устоялась». Или как минимум убеждение в соучастии. Выходит, ты будешь, обязательно будешь искать аргументы для оправдания такой уверенности. Как жена, которую оставил супруг, говоря о его поведении, никогда не сможет стать выше эмоций. Да и нужно ли? Ведь любой доставляющий боль другому – уже виновен, причем прежде. А правота у каждого своя, убеждать подругу бесполезно… или нечестно… если памятью, причинами тех или иных поступков владеешь только ты. Неужели так вот и становятся безгрешными?» – подумала про себя Полина и усмехнулась.
Она смотрела на Елену, которая, словно понимая и не желая мешать ей, молча стояла у открытого окна… На ту самую Ленку, Ленуху, которую так хорошо и давно знала.
Иной взгляд, под иным углом, совершенно незнакомым углом зрения на жизнь, теперь обескуражил Полину. Неожиданная сторона случившегося за последние сутки открылась сейчас, в эти минуты. Она вдруг поняла, что осталась одинока… один на один со всем, что делила пополам. Да и со всеми. Всеми живыми в настоящем и в воспоминаниях. Друзьями и просто знакомыми, которым ей, именно ей предстояло всё объяснить, рассказать… выслушать и принять. Не раз и не два. И терпеть. Потому что невозможно словом заменить обстоятельства, детали жизни, течение которой дробилось на неподвластные мгновения. Непослушные, часто неприятные человеку, но решавшие порой всё. И которые для Полины, в отличие от стоявшей у окна, никуда не делись.
Мысли эти сгустком сожаления, женского бессилия перед событием, что настигло их обоих, вспыхнув, пронеслись, оставляя лишь осадок отчаяния. Но были двое, кому в этих событиях повезло. Полина невольно ощутила некоторое облегчение:
ничего не нужно было рассказывать отцу Лены и Андрею. Первый погиб, второй пропал.Она тяжело вздохнула, прикрыла лицо руками и тихо закачалась:
– Эх, Андрейка, Андрюшенька. Мальчишка ты неприкаянный. Совесть ты наша. Что же ты уперся-то в нас? – Руки чуть опустились, освободив мокрые глаза. – Столько девок хороших… Это ты довела его…
Лена подняла голову.
– Ни денег, ни карьеры… вся его писанина никому не нужна… мол, другие… Чокнулась со своей славистикой… эти симпозиумы, деловые встречи. Бизнес-леди… мать твою… своя карьера, свой фонд… не муж, так я!
Полина не сдержалась. Она поступила так, как и поступает всякая женщина в минуты отчаяния, когда поиск ответа на вопрос: «Что делать?» упирается в рациональность. И эта рациональность, выручая, защищает от тех, кто пусть невольно делает женщину виноватой. Говоря, что тебе, именно тебе, а не кому-то жить дальше. Кормить завтраком мужа, собирать детей в школу и провожать, провожать, и провожать. И лишь очень редко встречать… что-то или кого-то, считая праздники.
Как и каждый из нас, понимающий как надо поступить, поступает порой совершенно иначе, так и она, уже забыв, отодвинула обдуманное в эти минуты.
– Ну, я-то только расчётлива… – простонала Полина, – как говорится – выбор невелик. А ты и красива. Гремучая смесь! – По крайней мере, так, она вспомнила, считал Борис Семенович. Я тебе еще расскажу, как ты стала заведующей кафедрой. И куда дела предшественницу – нормальную, интеллигентную бабу. Втихаря-то, до сих пор вспоминают. Проглядела она змею… Потом второй аборт… Здесь уж ты сама. Расчитала.
Елена вздрогнула, повернулась и попыталась что-то произнести, но не смогла.
– Да, да! Второй. Не смотри так! Продолжать? Или хватит?! Ты скажи, когда в последний раз домой вовремя приходила? Молчишь?
– Моя работа…
– Работа? Ну, хорошо… не помнишь, так я напомню. Именно так ты говорила всем! Но я-то не Андрей. Мне голову морочить не надо. Я всё это проходила. Да что там, последнее время моим Валентином запилила, мужики только сблизились. Ох, сколько я на это сил положила! А тут… встречаться перестали. Виновным чувствовал себя во всём… а тебе выгодно было его чувство, поддерживала, растила. В своё оправдание-то! Издевалась. Даже мой возмущался. Рыльце от пушка чистила! Таял парень на глазах. О господи! – Она хлопнула руками по коленям. – Исчез он. Исчез! Да что Андрей…
– Когда?!
– Неделю как…
Обе снова замолчали.
– Тебя послушать, – как-то глухо, через силу выдавила Елена, – получается, мы делимся на две категории. Тех, которые ни перед чем не остановятся ради успеха – это я… и ради замужества – как ты.
– Если бы так… если бы все… – протянула Полина, – я бы уверилась в том, что счастья нет. Только есть и другие… а твоя Толстова… Галина Николаевна… Это ж тебя угораздило… то есть нас. Значит, больны – мы. – Резко ответила она. – Господи! Нормальные бабы! Живы-здоровы, руки-ноги целы. Друзья, знакомые… чего желать-то?! Ну чего?! Скажи? Неужели все это было и теперь уже нет?.. И не будет? Это, что ли, хочешь сказать?!
– А ты-то чего злишься? – через пару минут Елена, казалось, взяла себя в руки. – Ну, я… понятно… а ты-то?
– Да я ж тебя в покое не оставляла. Триста раз предупреждала. А накануне… как пропасть ему, всё тебе высказала. Как сегодня. – Она снова хлопнула руками по коленкам: – Теперь всех собак на меня повесят! Довела, дескать, бабу… не отмазаться.
– Скажи, – тихо спросила Лена, – а дети у меня есть… были?
Полина отрицательно покачала головой и выдавила:
– Первый-то аборт еще до замужества. Был на потоке такой герой… Чарли прозвали. Сынок одного из Иркутских воротил, того, что построил базы отдыха по дороге на Байкал. В мутное время торговал памадой да презервативами… в киосках… пожалуй, единственное доброе дело за всю жизнь. Мерзкая личность, как и папаша. Ну, а ты возомнила… или уж что там было на уме… Интеллигентнейшая семья! Короче, вляпалась. Как Лермонтов на дуэли.