«The Coliseum» (Колизей). Часть 1
Шрифт:
Она не успела всмотреться, как услышала позади:
– Барышня! Ну, что же вы, барышня! Куда ж в таком виде! Босиком бы еще! Давайте к нам, мы на Посад, как и все. Там и сышете родных… или кого уж потеряли. О, господи! Да кто ж сподобил-то одеть вас так?!
Среди грохота колес по мостовой, скрипа рессор и криков кучеров она слышала только этот голос. Он доносился из кареты, которая остановилась в десяти шагах. Женщина лет шестидесяти была там не одна. Личико молодой дамы с любопытством выглядывало из-за плеча.
– Маман! Надо же помочь! – ожило лицо. – Посмотри на обувку!
– Из гувернанток, поди, – первая нахмурилась.
– А, может, француженка? Так своевольно! –
– Ефим! Расселся! Помоги барышне! – мать недовольно посмотрела на козлы.
– Мы чаво? Мы зараз! – большой бородатый кучер, ловко спрыгнув, направился к ней.
Только тут Лена поняла, что стоит в грязи на брусчатке в осенних туфлях, а ее зеленый плащ больше напоминает запачканную попону извозчика.
– Где ж вещички-то ваши? Уж снег пробрасыват… кабы не мы… надёжа на кого?., хранцузы, что ль, подвезут? И так уж, вона, до первопрестольной, порази их гром… на плечах-то русских… Эх, да что говорить, барыня!.. – мужик подхватил ошеломленную женщину на руки и понес по грязи в карету.
– Накиньте же вот, накиньте, – молоденькая девушка, почти девочка, протягивала толстую шаль.
– Да ноженьки, ноги подоткни ей… Соня, – проворчала мать на еще одну барышню, сидевшую напротив.
Я Наташа, это маман, а ее зовут Соня, – первая кивнула на соседку. – Ростовы мы, а вы?..
– И то верно. Как величать-то вас, сударыня? – мать с укоризной смотрела на гостью.
– Елена… Елена Борисовна… – чуть слышно прошептала гостья.
– Как хорошо сложилось! – радостно заговорила дочь. – Правда, маменька? Веселее вместе… откуда вы? А что у вас за пружинка такая?
Женщина быстро спрятала струну в карман.
– Helene, значит… – почему-то недовольно вмешалась мать и бросила взгляд в окно. – Да бог с именем-то, неприятно оно нам, уж прости грешных… да не на всех Helene-то напасть, не супься, – заметив подавленность Елены, вздохнула она. – А вот что в кутерьме-то этакой делаешь, изволь признаться, – и выглянула просить кучера ехать.
Экипаж тронулся. Неожиданно дочь резко прильнула к окну:
– Мама! Мама! Посмотри! Посмотрите вон туда! Точно, точно! Это он, маменька!
– Да где? Кто? – вторая девушка наклонилась к ней.
– Смотрите, ей-богу, Безухов! – продолжала восклицать Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на большого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке. Тот, и странный старичок во фризовой шинели, который всё время озирался, направлялись к арке Сухаревой башни.
Ошеломленная Елена непроизвольно вжалась в спинку сиденья. Самый известный роман в мире она знала почти наизусть.
– Ей-богу, Безухов, в кафтане, с каким-то дядькой! Ей-богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости…
«Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру.
Но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других. Действительно… все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что-то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял старичка, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь
первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что-то, остановился. Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою». [4]4
Лев Толстой «Война и Мир».
Наконец, экипаж остановился, Безухов подошел.
– Отчего вы не уезжаете? Отчего так расстроены? – Наташа сжала кулачки у груди и тут же переменила настроение. – И где же ваша шляпа… трость, – по-детски закрывая рот ладонями, скрывая улыбку, добавила она.
– Вот… остаюсь… необходимо… важно… Важное у меня дело… впрочем, не так… не то…
– Полно глупости-то говорить, сударь мой. Верно, в герои метишь, али как?.. – вмешалась мать.
– Что вы, графиня! Как можно… впрочем… я и сам не знаю, – стушевался Пьер. – Однако надобно-с что-то и нам… что-то… как все… всем народом… да разве ж это дурно?..
– Вот тебе, батюшка, мой старушечий совет, – твердо перебила та, пристально глядя на него, – брось всё это. Эка силища супротив Буанопарте собрана, да еще по десяти с тысячи набор довели, и то – бежим. Не твое это, Петр Кирилыч, дело. Шесток у тебя другой. Хоть и солиден в телесах-то, да другой. Добрый ты… батюшка. На войне не то надобно-с… ох, прости господи, – она перекрестилась. – А как палить-то начнут, так и себя забудешь, не только мать родную. Ну, посмотри на него, – старая графиня глянула на Наташу, кивая, – каков защитник выискался! Жаль, супостаты не ведают, а то вмиг разбежались бы!
Наташа прыснула со смеху, но тут же осеклась:
– Петр Кирилыч, Петр Кирилыч, миленький, маман правду говорит, не обижайтесь… зачем вам это? Ведь и служба ученья требует. А мы, мы будем… непременно помогать… будем молиться… Ведь, правда, маменька?! Правда?!
– Ну, вот еще тебя только господь в помощники не сподобил, – проворчала женщина. – Наше бабье – ждать да плакать. Ждать да плакать, – повторила она, вспомнив о сыне, и отерла платком глаза.
Безухов стоял и глазами полными сожаления отчаянно смотрел на младшую Ростову. Он вспомнил ее лиловое платье, когда был у них в последний раз, и опять чувство, то самое, непонятное, нерешительное чувство, о котором боялся думать, вмешалось в его мысли. И не было уже войны, не было грязи на мостовой, не было ничего… а был только он и эта девочка… восторженная, искренняя, несчастная. Но продолжалось всё лишь секунды.
– Ну, чаго там впереди! Чаго стали! Аль подмочь! – двое кучеров прибежали от задних, размахивая руками.
– Гэй! – послышались оттуда выкрики. – Гэй!
Пьер оглянулся: и действительно они остановили целый ряд.
В этот момент Елена пришла в себя:
– Боже, Безухов! Неужели вы?!
Мужчина с удивлением посмотрел на незнакомое лицо:
– Сударыня… простите… не имею чести… – он сконфузился и покраснел.
– Да что же происходит! Вы… вы попадете в плен…
Все в изумлении оборотились к ней. Елена опомнилась:
– Я хотела сказать – можете, можете попасть в плен, вас могут расстрелять… вам нельзя… нет, я говорю не то… Уж если я здесь, всё пойдет не так! Господи! Послушайте барыню! Есть человек, который подарит вам счастье!
Женщины переглянулись.
– Да… граф Толстой! – Елена отшатнулась вглубь экипажа и закрыла рот рукою.
– Граф Толстой? Что в ставке? – смятение Безухова было полным. – Какое счастье? Вы полагаете…
– Тот, которому принадлежат великие слова: «У человека есть только обязанности»!