The Мечты. О любви

Последнее он добавил скорее по привычке — смягчая острый угол. Оправдывая то, что оправдать нельзя.

— Адрес скажете?

— Да, улица Ярослава Мудрого, 8. Забор кирпичный, на воротах почтовый ящик — видный такой, броский. Должен заметить.

— Я понял, — Богдан отключился и, отстранившись от Юльки, подхватился с дивана.

Она вскочила следом, забрав с кресла брошенную туда часом ранее сумку и перекинув через голову ремешок.

— Юль, — проговорил Моджеевский, глядя на ее решительный вид, — ты уверена? Мать наверняка устроит скандал.

— Мне все равно. Я одна с ума сойду.

— Хорошо, — кивнул Бодя и протянул ей руку. — Идем, и пообещай, что не поддашься на ее манипуляции.

Юля вложила свою ладонь в его и торжественно, хоть и совершенно устало, выдала:

— Я больше не буду бегать от тебя десять лет, что бы она ни говорила. Обещаю.

Шутка получилась кривоватой и совсем невеселой, но уж какой получилась. Богдан усмехнулся, притянул ее снова к себе, быстро поцеловал мягкие теплые губы. И посреди всего дурдома, в который превратился сегодняшний день, как-то в одну секунду подумал, что не ошибся. И не ошибался тогда, в юности, почти в детстве, в один-единственный момент выбрав ее.

Потом эта мысль исчезла, так же быстро, как и появилась. Потому что они торопливо одевались. Выходили из дома. Выезжали за ворота. Юлька теребила замок на короткой куртке, устроившись в машине. Он знал, что нервное, но знал, что она сейчас и звука не проронит — слишком напряжена. Потому что ей не может не быть страшно, и он понимал этот страх — тот засел в ней, когда она была вчерашней школьницей, и в действительности так никуда и не подевался. Мать когда-то вытащила наружу ее комплекс сироты. Ударила по самому больному. По уверенности ребенка в том, что родная мама, кем бы и какой бы она ни была, всегда важнее реальной жизни и реальных людей.

Улица Ярослава Мудрого располагалась всего в нескольких минутах машиной, на другом конце дачного поселка. Та его часть была возведена лет на двадцать позднее, чем когда дед отстроил их дом, и потому выглядела несколько более презентабельно. Как правило, здесь коттеджи снимали курортники, но прямо сейчас они были не заняты, и улица казалась совсем пустой.

Кирпичный забор. Широкие кованые ворота. И стилизованный под старину почтовый ящик — Арсен прав. Его невозможно не заметить.

Юля сжала пальцами сумку.

— Свет горит, — тихо сказала она.

— Уезжать из города — реальная глупость, — проворчал Богдан, останавливаясь у ворот. — Идем.

Она кивнула. Послушно вышла. Но в его ладонь, вновь протянутую ей, вцепилась, как тонущий в того, кто пришел помочь. Ничего такого — как обычно, лишнего не вытащишь. Но почему-то было ее жалко.

Чуть крепче сжав Юлькины пальцы, Богдан свободной рукой вдавил кнопку звонка. И после короткого ожидания домофон ожил голосом матери:

— Кто там?

— Гости! — сердито сообщил Богдан.

Сквозь легкий шорох до них донесся сдавленный вздох, а потом замок на калитке щелкнул.

И, как ни странно, Нина Петровна вышла встречать их прямо на крыльцо. Богдана встречать, конечно, потому что при виде Юльки, следовавшей за ним все так же, ладонь в ладони, лицо ее слегка перекосило. Однако она быстро справилась с замешательством.

— Добрый вечер, — проговорила Нина Петровна, обращаясь, кажется, только к нему.

— Черта с два он добрый, — возразил сын. — Где Андрей?

— Спит. И, пожалуйста, не начинай прямо с порога обвинять меня. Нам нужно поговорить. И желательно наедине.

— Если тебе нужно было поговорить со мной наедине — надо было прийти и поговорить. До того, как ты додумалась ук… — Богдан осекся и еще крепче сжал Юлину ладонь, — забрать ребенка, не имея на то никакого права. Но теперь мы будем разговаривать, только если Юля согласится. Потому что лично я намерен забрать Андрея и свалить отсюда поскорее.

— То есть теперь Юля будет решать, общаться тебе со мной или нет, так?

— Если ты собираешься со мной общаться об Андрее — то да, потому что она его мать, — впечатывая каждое слово, проговорил Богдан. — Остальные темы для нашего общения давно отсутствуют.

— Из-за нее же и отсутствуют! — Нина Петровна резко повернулась к Юле и выпалила: — Добилась все-таки своего, да? Пролезла? Еще и ребенком привязала, чтобы не делся никуда? Тебе сестра советовала или сама додумалась?

Юлька молчала всего мгновение, слишком короткое, чтобы Богдан успел заткнуть мать. Потом глаза ее резко округлились, и она выпалила:

— Хватит! Прекратите меня обвинять в том, о чем вы понятия не имеете! Я никогда никого и никуда не привязывала. Вот он. Забирайте, если он сам согласится. Я не держу. И никогда не держала. Я его люблю, но если он сам уйдет — отпущу и слова не скажу!

— Эти сказочки про любовь ему рассказывай. Или муженьку своему, рогоносцу. Я таких, как ты, насквозь вижу.

— Ты дальше носа своего вообще ничего не видишь! — решительно возразил Бодя. — Где Андрей? Мы заберем его и избавим тебя от нашего присутствия.

— Да в доме он! Я же сказала — спит! — выкрикнула Нина Петровна и всхлипнула: — Я никому ничего плохого не сделала! Я собиралась его вернуть в сад до того, как вы придете его забирать, но он набегался по пляжу и заснул. Понимаете? Он — набегался и заснул, Богдан! А вы мне даже не сказали, ни единого слова не сказали, что ты… что у тебя есть сын!

— «Вернуть»! — фыркнул Богдан. — Он тебе игрушка?

— Он побыл у меня несколько часов. И все. Ему от этого хуже не стало. Я его накормила, прочитала сказку. И мы гуляли.

— Вы могли позвонить, предупредить. Сказать! — снова взвилась Юлька.

— Ты тоже могла — позвонить, предупредить и сказать! Богдану! Богдану, который даже отцом не записан. И я бы на его месте уже сейчас задумалась о том, чтобы отобрать опеку над ребенком!

— Именно поэтому тебе никто ничего и не говорил! — рявкнул Моджеевский. — Чтобы избежать твоих наставлений, которые все больше выходят за грани разумного.

— Ты ничего не говорил, потому что тебе на меня плевать. И тебе, и Татьяне, и вашему отцу. Вам всем было бы значительно проще, если бы я куда-нибудь делась из вашей исключительно правильной жизни.