Тиберий: третий Цезарь, второй Август…

Численность мятежного войска постоянно возрастала за счет сочувствующего восстанию местного населения. Скверную роль сыграло возникшее не ко время личное соперничество римских военачальников. Варрон и Силий никак не могли договориться между собой, кому быть главнокомандующим. Молодость и решимость Силия взяли верх и пожилой Варрон смирился со второй ролью.

Получив в свои руки верховное командование, Силий действовал быстро, решительно и умело. Два легиона, ведомые им, стремительным броском продвинулись к Августодуну, опустошив по дороге земли секванов (племя, обитавшие на берегах Секваны, совр. Сены), сочувствующих эдуям. Сражение, решившее судьбу восстания, произошло в открытом поле в двенадцати милях от главного города эдуев. Сакровир так построил свои войска: в центре стояли железные ряды латников — крупполляриев, фланги прикрывали когорты, вооруженные римским оружием и имевшие представление о римском боевом порядке, за строем боеспособных частей в беспорядке стояли кое-как вооруженные повстанцы, каковые и составляли большинство мятежников. Конницы у Сакровира не было и это давало римлянам еще большее преимущество. Опытный военачальник Гай Силий не мог не воспользоваться таковым. Потому конница римлян, обойдя противника с флангов, чему очень способствовало выбранное Сакровиром для битвы открытое поле, обрушилась с тыла на наименее боеспособные его силы. Строй римской пехоты обрушился на фланговые когорты эдуев и на латников в центре. Сражение не было долгим. Только крупполлярии мужественно держались до конца, но римляне и здесь достаточно быстро нашли способ сокрушить тяжеловооруженных врагов: «так как их доспехи не поддавались ни копьям, ни мечам… воины, схватившись за секиры и кирки, как если бы они рушили стену, стали поражать ими броню и тела; другие при помощи кольев и вил валили эти тяжелые глыбы, и они, словно мертвые, продолжали лежать на земле, не делая ни малейших усилий подняться».^{324}

Сакровир, бежав с поля боя, сначала направился в Августодун, но, опасаясь выдачи римлянам, предпочел укрыться на ближайшей загородной вилле со своими наиболее преданными соратниками. Там он сам поразил себя мечом, его же спутники пронзили друг друга. Восстание в Галлии было подавлено.

Успешные действия римских войск, позволившие в короткий срок с небольшой лишь заминкой подавить галльское восстание, вызвали восторженную оценку Веллея Патеркула, поставившего быстрый успех в заслугу правящему императору: «Какую тяжкую войну в Галлиях, развязанную их первым человеком Сакровиром и Юлием Флором, он подавил с такой удивительной быстротой и доблестью, что римский народ раньше узнал о победе, чем о войне: вестник победы прибыл раньше, чем вестники опасности!»^{325}

Эти слова Патеркула не такое уж восторженное преувеличение, как может показаться. Дело в том, что Тиберий в ходе восстания Флора-Сакровира хранил полную невозмутимость и совершенно не реагировал на галльские события, «то ли от скрытности характера, то ли установив, что опасность не столь значительна и во всяком случае меньше, чем изображает молва».^{326} Молва по Риму действительно ходила тревожная. Якобы восстали все шестьдесят племен Галлии, к ним же присоединились четыре племени в Аквитании. Галлы объединились с германцами, а пример Аквитании может быть заразителен для Испании… Слухи, что и говорить, наитревожнейшие и, главное, совершенно не соответствующие действительности. Тиберий не мог не знать о них, но он же и владел реальными сведениями и потому сознательно держал паузу, пока с мятежом не было покончено. «Только тогда, наконец, Тиберий написал сенату о возникновении и завершении войны: он сообщил все, как оно было, ничего не убавив и ничего не прибавив; одержали верх верность и доблесть легатов и его указания».^{327}

Вот почему славный Веллей совместил вестников о мятеже с вестником победы, для пущего эффекта поставив второго на первое место.

Объясняя, почему ни сам Тиберий, ни сын его Друз не отправились на эту войну, принцепс резонно заявил, что правителям империи не пристало покидать столицу из-за бунта одно-двух племен.

Письмо сенату Тиберий отправил из своей виллы в Кампании, где он в то время пребывал. Вскоре он собирался в Рим. И вот, желая всех превзойти в лести принцепсу, сенатор Публий Корнелий Долабелла предложил назначить Тиберию при въезде в Рим малый триумф-овацию. Столь непомерная и неуместная лесть справедливо вызвала язвительный ответ Тиберия, написавшего в сенат, «что он не так уж бесславен, чтобы после покорения стольких неукротимых народов, стольких отпразднованных в молодости триумфов и стольких, от которых он отказался, добиваться уже в пожилом возрасте необоснованной награды за загородную поездку».^{328}

Когда Тиберий укорил Германика, что из-за его воинственности за Рейном Рим обрел единственную неспокойную границу, он, конечно же, лукавил. Первые годы его правления оказались отмеченными волнениями и на иных рубежах империи. Беспокойство Риму доставило в эти годы Фракийское царство, находившееся между римскими провинциями Македония и Нижняя Мезия. Царство это охватило территорию центра и юга современной Болгарии и европейской Турции, выходя к Черному, Мраморному и Эгейскому морям. Когда в 14 г. умер верный союзник Рима царь Реметалк, то царство его с римского согласия было разделено на две части. Один из его сыновей Котис получил во владение земли к югу от Балкан, другому же сыну, Рескупорису, достались земли к северу от Балканского хребта. Раздел этот никак нельзя было назвать справедливым, поскольку удел Котиса был много богаче. Рескупорис, считая себя несправедливо обделенным при таком разделе, сначала принялся посылать свои отряды на земли Котиса, где они занимались открытым грабежом, а в 18 г. начал прямую войну, в ходе которой Котис, которого люди его брата захватили во время попойки — постыдное такое вот обстоятельство, — был убит. Тиберий, дабы навести в союзном Риму царстве должный порядок, назначил наместником в Мезию испытанного полководца Помпония Флакка. Тот был хорошо знаком с этим краем, даже считался другом Рескупориса и потому, как пишет Тацит, «был наиболее пригодным, чтобы его обмануть».^{329}

Флакк сумел заманить Рескупориса в римские пределы, где тот был схвачен и отправлен в Рим. В столице империи сенат лишил его статуса римского союзника и царя Фракии. Не захотевший удовольствоваться малым, Рескупорис лишился всего. В итоге он был сослан в Александрию, а при попытке покинуть Египет убит.

Во Фракии был введен следующий новый порядок: сын Рескупориса Реметалк II получил царство отца с немалым приращением к югу, что было все-таки признанием несправедливости первого раздела Фракии, приведшего к войне. В оставшейся части царства Котиса его малолетних детей взял по поручению Тиберия под опеку бывший претор Требелен Руф. Но окончательного успокоения во Фракии не наступило. В 25 г. волнения начались вновь. «Помимо природных свойств этих людей, причина волнений состояла и в том, что они не желали смириться с набором в наши войска и отдавать нам на службу своих самых доблестных воинов, да и своим царям они повиновались лишь когда им вздумается, а если направляли по нашему требованию вспомогательные отряды, то ставили над ними своих начальников и не соглашались вести военные действия ни с кем, кроме соседних народов. А тогда к тому же распространился слух, будто мы собираемся разъединить их друг с другом и, перемешав с другими народностями, отправить в дальние страны. Но прежде, чем взяться за оружие, они прислали послов с напоминанием, что они дружественно настроены и готовы оказывать нам повиновение и что так будет и впредь, если на них не возложат какого-нибудь нового бремени; но если с ними станут обращаться как с побежденными и попытаются навязать им рабство, то у них есть оружие, и молодежь, и решимость скорее умереть, чем расстаться со свободою. При этом они показывали свои укрепления, построенные на неприступных скалах, где находились их родители и жены, и угрожали, что война будет трудной, изнурительной и кровопролитной» — так описал Тацит причины восстания фракийцев против Рима.^{330}

Сами требования фракийцев вполне могли быть римлянами и удовлетворены. Лживые слухи римские власти могли с негодованием опровергнуть и тем самым восстановить расположение фракийцев. Но те посмели заговорить с Римом языком угроз, похваляясь своей военной силой. Такое потомки Ромула не прощали никому и никогда. Потому Гай Помпеи Сабин, назначенный командующим римскими войсками, приступил к самым решительным действиям во Фракии.

Война с фракийцами была более трудным делом, чем подавление восстания в Галлии.^{331} Военная доблесть и воинское умение фракийцев были хорошо известны римлянам, и они по-своему высоко их оценили. Не случайно наиболее умелые гладиаторы в римских цирках носили фракийское вооружение и именовались «фракийцами». Равными им почитались гладиаторы, именовавшиеся «самнитами» и носившие, соответственно, такое же вооружение. Самниты были сильнейшими врагами Рима в эпоху завоевания римлянами господства в Италии. Фракийцем по происхождению был знаменитый Спартак, потрясший Рим в годы героического восстания рабов и гладиаторов своей невиданной доблестью и великим полководческим искусством. Есть даже предположение, что был славный гладиатор царского рода.^{332} Ведь правили же несколько столетий на Боспоре Киммерийском цари из фракийского рода Спартокидов. Спарток и Спартак имена схожие, схоже ли их происхождение? Большинство не верит этому.^{333}

По счастью для римлян, среди предводителей восставших не было полководца, близкого по дарованию Спартаку.

Гай Помпеи Сабин, дабы усыпить бдительность фракийцев, дал им благожелательный ответ. Но когда к нему прибыл из Мезии Помпоний Лабен с легионом, а также верный Риму царь Реметалк II с отрядами фракийцев, готовых сражаться против своих соплеменников, Сабин двинул свои силы против неприятеля. Римлянам довольно быстро удалось в горах окружить фракийские войска. Римский полководец после этого приступил к осаде, «воспользовавшись тем, что возведение осадных сооружений уже начато; связав их между рвом с частоколом, он замыкает отовсюду пространство на четыре тысячи шагов в окружности и постепенно продвигая вперед осадные работы, еще теснее сжимает кольцо вокруг неприятеля, с тем, чтобы отрезать его от воды и подножного корма для лошадей и скота; и, наконец, сооружается насыпь, откуда уже с близкого расстояния можно было метать во врага камни, копья и горящие головни. Но ничто так не мучало осажденных, как жажда, ибо огромное количество как боеспособных, так и не боеспособных должно было пользоваться только одним источником; к тому же издыхали от бескормицы лошади и быки, по обыкновению варваров находившиеся вместе с ними внутри крепостной ограды; тут же лежали трупы людей, умерших от ран или от жажды; все было полно тлением, смрадом, заразой».^{334}

В этом тяжелейшем положении вожди фракийцев предложили воинам три пути избавления: старейший вождь Динис утверждал, что единственный путь к спасению — сдача на милость римлян и сам первый перешел к римлянам с женой и детьми, а его примеру последовали те, кто по возрасту и здоровью не мог уже биться, а также женщины. Боеспособные же молодые воины частью последовали примеру вождя Тарса, предложившего быструю смерть мукам осады и подавшего остальным пример, пронзив себе грудь мечом; третий вождь, Турес, надеялся на успех прорыва вражеской осады путем решительной ночной атаки. К несчастью, среди фракийцев нашлись те, кто предупредил римлян о готовившемся ночью прорыве, и Сабин немедленно принял должные меры, усилив передовые позиции.

«Надвинулась ночь с жестокой грозой, оглашаемая к тому же дикими криками, по временам сменявшимся полным безмолвием, что вселяло в осаждавших тревогу перед неизвестностью. Сабин стал обходить своих воинов, убеждая их не поддаваться на уловки врагов, не обращать внимания ни на загадочный гул, ни на обманчивую тишину, но каждому бестрепетно исполнять свой долг и не метать понапрасну оружия.

Между тем варвары, налетая толпами, то осыпают вал камнями, обожженными кольями, стволами срубленных деревьев, то закладывают рвы валежником, связками хвороста и мертвыми телами; иные подносят к нашим укреплениям заранее заготовленные мостки и лестницы, хватаются за частокол на валу, рушат его и дерутся врукопашную с обороняющимися римлянами. Наши воины мечут в них дротики, сталкивают щитами, поражают тяжелыми осадными копьями, сбивают сбрасываемыми на них каменными глыбами. Римлян воодушевляет надежда, порожденная уже одержанную над тем же врагом победою, и боязнь тем большего бесчестья, если их одолеют, варваров — сознание, что это последняя попытка спастись, а многих из них к тому же — и находящиеся позади них жены и матери и их жалобные стенания. В одних ночь вселяет отвагу, в других — страх; удары наносятся неудачно, раны — внезапно; невозможность отличить своих от врагов и горные ущелья, доносящие с тыла отзвуки голосов сражающихся, привели наших в такое отчаяние, что несколько укреплений было оставлено римлянами, решившими, что неприятель прорвался за вал. Но враги, кроме отдельных воинов, за него не проникли; всех остальных, после того как самые доблестные были сброшены с вала или изранены, уже на рассвете наши погнали на вершину горы, к тому месту, где было расположено укрепление, и там, наконец, принудили их сложить оружие. Ближние селения изъявили покорность по доброй воле своих обитателей; прочие не были взяты приступом или осадою лишь потому, что в Гемских горах (Балканах. — И. К.) началась ранняя и суровая зима».^{335}

Подавив фракийское восстание, римляне не стали превращать Фракию в провинцию. Тиберий предпочел сохранить за ней статус союзного царства, покорного Риму. Лишь двадцать один год спустя правивший император Клавдий, племянник Тиберия и младший брат Германика, упразднит у фракийцев царскую власть, превратив Фракию в обычную римскую провинцию. Урок, данный Гаем Помпеем Сабином фракийцам, оказался настолько суровым, что никакого сопротивления не последовало. Сам Помпеи Сабин за подавление фракийского восстания был удостоен сенатом с благосклонного согласия Тиберия триумфальными отличиями, честно им в Балканских горах заслуженными.