Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

Тонко и точно чувствовал Тициан соответствия — внутреннее родство в искусстве разных народов: не случайно читал он Есенину стихи любимейшего Важа Пшавела, — в этом было желание пробудить в душе русского поэта ответный отклик на искусство Грузии, найдя в них точки соприкосновения.

Поэтичность Есенина, истинный демократизм его поэзии, ее психологическая раскованность, предельная откровенность и органическая свобода выражения самых естественных и простых человеческих чувств, — это все Тициана пленило и, конечно же, не прошло для него бесследно, хотя он сам был поэтом иного склада.

В стихах Тициана Табидзе преобладал интеллект, та творческая индивидуальность, которая есть выражение неповторимой, в своем роде единственной личности. Тициану был родственнее не похожий на него Маяковский.

Нина Александровна Табидзе вспоминает, что стихотворение «Поэтам Грузии» Есенин впервые прочитал у них дома, — прибежал поздно вечером, сильно волнуясь:

…Земля далекая! Чужая сторона! Грузинские кремнистые дороги. Вино янтарное В глаза струит луна, В глаза глубокие, Как голубые роги. Поэты Грузии! Я нынче вспомнил вас. Приятный вечер вам, Хороший, добрый час! Товарищи по чувствам, По перу, Словесных рек кипение И шорох, Я вас люблю, Как шумную Куру, Люблю в пирах и разговорах…

Есенина в Грузии тоже полюбили — за «искренний русский стих, силу и высоту его звонкого голоса и чистого таланта, цельность его личности, проявленную в гармоничности его уникального дара», — как писал сорок лет спустя Леонидзе.

С Есениным договаривались о новых встречах: он мечтал об охоте на кабанов в Саингило, хотел отдохнуть в Боржоми (Тициан в те годы снимал там дачу на лето).

Сохранилось единственное письмо Есенина Тициану Табидзе:

«Милый друг Тициан! Вот я и в Москве. Обрадован страшно, что вижу своих друзей и вспоминаю и рассказываю им о Тифлисе. Похождения наши здесь уже известны, вплоть до того, как мы варили кепи Паоло в хаши. Грузия меня очаровала. Как только выпью накопившийся для меня воздух в Москве и в Питере, — тут же качу обратно к вам, увидеть и обнять вас. В эту весну в Тифлисе, вероятно, будет целый съезд москвичей. Собираются Качалов, Пильняк, Толстая и Вс. Иванов. Бабель приедет раньше. Уложите его в доску. Парень он очень хороший и стоит гостеприимства. Спроси Паоло, какое мне нужно купить ружье по кабанам. Пусть напишет номер. Передай привет моим добрым друзьям — Паоло, Леонидзе и Гаприндашвили. Поцелуй руку твоей жене и дочке и, если не трудно, черкни пару слов…» (20 марта 1925 года).

…декабрь 1925 года.

Тициан проходил по проспекту Руставели, под окнами редакции газеты «Заря Востока». Ему крикнули из окна:

— Тициан! Тициан!.. Сергей Есенин в Ленинграде повесился. Тициан вернулся домой убитый, ошеломленный.

Стихотворение Тициана Табидзе «Сергею Есенину» — отклик на смерть поэта:

Был необъезженным, как жеребенок, Как Чагатар, в крови был весь. Я очень жалею, что в мир погребенных Сопровождает тебя моя песнь. Шла за тобою тоска степная, Шла — к ущелью Дарьяла пришла. Душу встретит душа живая, Слезы хлынут, — нет им числа. Разве в спасение сердца не верил? Разве о жизни не думал всегда? Кто нас утешит в этой потере?! Кто же нам смоет краску стыда?! Стихи твои — рваная рана, горенье, Боль, воспаленной души непокой. Самоубийство — увы! — не спасенье, Кровь приобщается крови другой… Перевод Л. Озерова

На смерть Есенина было написано очень много стихов. В большей части их осуждалось самоубийство (и Маяковский в «Письме Сергею Есенину» искал слова, чтобы посильнее, покрепче сказать: легче уйти из жизни, чем переделать жизнь!). Иные пытались понять, почему он — Есенин — так поступил с собой? Громили богему, требовали к поэтам внимания общественности, сожалели, что Есенину своевременно не были преподаны азы политграмоты (издеваясь над этими грамотеями, Маяковский писал: «А по-моему, осуществись такая бредь, на себя б вы раньше наложили руки. Лучше уж от водки умереть, чем от скуки!»).

Тициан Табидзе не осуждал Есенина и не искал виноватых. Его самого мучило чувство вины и жалости.

Есенин потерял себя в этом мире, — чувствовал Тициан: вырвался из всех своих человеческих связей — «необъезженный жеребенок»! Тоска степей гнала его и привела к Дарьялу — загнала в ущелье…

А всего-то заботы, чтобы живая душа встретила душу живую.

«Ты разве один оставался живым? Почему не поверил в спасение? Кто сосчитает капли наших слез и тот стыд, что коснулся сердца?.. Нет спасения в самоубийстве (нет свободы). Только кровь приобщается крови…»

Где то смешное утро, которое так запомнилось всем?

Пьяный Паоло варил на рассвете Кепку свою в прокопченном котле… Мороза стегали нас хлесткие плети И вестью о смерти клонило к земле. Ночью мы были у Чопурашвили: Вспомнив тебя, надрывался орган. Брату не скажешь о горестной были, О горечи незарубцованных ран…

В Грузии «органом» называют и обыкновенную шарманку; здесь речь идет о шарманке, конечно («о тебе плача, сломалась шарманка»).

Тициан чувствует не вину даже — свою сопричастность есенинской жестокой судьбе, свое тайное с ним родство: «Монгольская кровь кипит в нас обоих» — что-то древнее, как монгольское иго, из веков перешедшее в души поэтов. «Убили душу, а потом тело… прикончили стервятники… Так Амирану было тяжело, когда ему, как нам, изломали ребра… Мы все причастимся яду — ты первый сказал „алаверды“» (традиционное на грузинском пиру приглашение — выпить). Стихи Тициана Табидзе на смерть Есенина звучали как клятва верности поэтическому братству, общей своей судьбе:

Если в преддверьи иного света Головы наши от нас отлетят, Пусть узнают: среди поэтов Был нам Есенин и друг, и брат.

За эти стихи Тициану Табидзе потом доставалось от критики. Он же сам был уверен, что в стихотворении все сказалось, как надо.

Редкий случай: Тициан чуть ли не в тот же день отдал эти стихи напечатать. Обычно Тициан никогда не печатал свои произведения сразу. Иногда проходили годы, прежде чем они попадали в печать. Была у Тициана привычка — написанные стихи класть между листами какой-нибудь книги и забывать об этом надолго. Потом, когда-нибудь, эти стихи неожиданно обнаруживались: случалось, что, наткнувшись на старый свой стих, Тициан его поправлял и отдавал напечатать, а иногда снова прятал. Иное из написанного Тицианом было найдено лишь спустя многие годы, после смерти его, в каких-то забытых книгах.

Сколько его книг растащили!..

* * *

В августе 1924 года, чуть раньше Есенина, приехал в Тифлис Маяковский. Август был неспокойный. Только что был подавлен меньшевистский мятеж. Ночных прохожих останавливали на улице патрули.

«Тбилисцы были на даче, — вспоминает Тициан. — В тот год мы с Маяковским не встретились, но мне передавали, что он расспрашивал о состоянии поэтического фронта в Грузии. Я слышал также, что он читал переводы своих стихов на грузинский язык, сделанные Паоло Яшвили, и интересовался постановкой „Мистерии-буфф“, которую я перевел для Котэ Марджанишвили. Великий грузинский режиссер намеревался поставить ее на фуникулере, под открытым небом, наподобие античных зрелищ. Маяковскому очень понравился замысел Марджанишвили, который, к сожалению, остался неосуществленным».

Смелый замысел. Дерзкий. Поставить «Мистерию-буфф» на верхнем плато горы святого Давида, на склоне которой, обращенном к Тифлису, прилепилась старинная церковь и маленькое кладбище (могила Грибоедова — здесь). И чтобы весь город был зрителем. Потом, осознав непреодолимость многих чисто технических трудностей, Марджанишвили решил перенести зрелище к подножью горы; но и это не получилось. В порыве творческого увлечения Марджанишвили был отчаянно нетерпелив. Спектакль должен был прозвучать по-грузински, и вот, перебрав знакомых поэтов, Константин Александрович остановился на Тициане Табидзе. Композитор Тамара Вахвахишвили, принимавшая участие в его постановках, вспоминает, как Марджанишвили стал тут же нетерпеливо звонить Тициану домой, а не застав его дома — во Дворец Искусств, в какой-то ресторан, отыскал его наконец у Паоло Яшвили и незамедлительно потребовал к себе. Тициан прибежал взволнованный: