Тигриные игры

Грэм медленно улыбнулся, удовлетворение урчало в его груди от мерцания беспокойства в бледно-желтом взгляде того, что крупнее.

— Ты знаешь, кто я, не так ли? — прошептал он. — Они все еще называют меня монстром?

— Они будут рады, что ты все еще жив, — прошептал шакал, едва способный говорить. — Как и твоя пара.

Монстр, чудовище без пощады, сострадания или какого-либо подобия тепла, прыгнуло дальше в его чувства; звук, который покинул его горло, был демоническим.

— У меня нет пары, — прорычал он. — У меня есть только обязанность защищать мой прайд, шакал. Моя единственная цель. Моя единственная причина существования. — Потому что без него пара будет страдать.

И в некотором смысле это было правдой. Когда монстр был свободен, все узы, всякая привязанность, все уважение были уничтожены. Только одна цель наполняла его. Защищать пару мог только Грэм.

И он был убедителен. Он чувствовал это.

— Я заставлял сильнейших койотов Совета обмочится всего за десять минут, — заметил он тогда. — Как долго вы продержитесь, прежде чем запах вашей мочи оскорбит мои чувства?

Он даст им хотя бы пятнадцать минут. Эти двое выглядели довольно сильными. И шакалов пытали с детства, их обучение — царство террора, призванное обеспечить выживание только самых жестоких. До того, как им исполнится десять лет, выживет только один из помета. Единственный, достаточно сильный, чтобы наблюдать, как другие голодают, чтобы он мог есть. Тот, кто достаточно силен, чтобы убить всех, кто стоял на пути его побега из гнилой, забитой клетки, в которой они были заперты.

— Она хочет, чтобы я был милосерден, — прорычал он, и в их глазах мелькнула надежда.

Грэм улыбнулся. Изгиб его губ, притупили надежду и принесли знание верной смерти.

— Она не знает, они вырвали у меня милосердие в тот день, когда вырвали сердце из моей груди…

Монстр желал, жаждал, черт возьми, пускал слюнки от звуков их криков.

Сузив глаза глядя на них, он наблюдал за ними, привносил их запахи в свои чувства, ломал маркеры, отмечал разные различия и, как он научился делать в исследовательском центре, отслеживал каждый гребаный ген, который сделал их такими, какие они были, это была слабость шакала. Столкнувшись с тем, кем он был на самом деле, зная его историю и обнаружив, что кто-то другой знал это тоже.

— Знаешь, почему они называют меня чудовищем? — тихо, лениво спросил он, несмотря на адский звук в его голосе.

Тот, что крупнее просто уставился на него. Тот, что поменьше, моргнул. И Грэм знал почему, как и шакал. Потому что Грэм мог чувствовать гораздо больше, чем хотел знать шакал.

Он сосредоточился на этом.

— Тебе нравится обслуживать своего хозяина Совета? — тихо спросил он, запах господства человека над шакалом все еще сохраняется на существе. — Я до сих пор чувствую запах его освобождения на тебе, несмотря на твои попытки смыть его. Ты притворяешься, что тебе нравится его освобождение или наоборот? — Шакалов можно довести до самоубийства, пытаясь доминировать над ними. На этом шакале был сильный запах унижения.

Яростное рычание, разъяренное и демонстрирующее потерю контроля, исходило от существа.

Другой все еще смотрел на монстра, который убьет его и его партнера. Но то, что почувствовал Грэм, было совсем другим.

— Когда ты убьешь его насильника? — спросил он того, что крупнее, углубляясь в слабое место шакала. — Тебе нравится делиться своим любовником?

Шакалы не делились. Ничем. Ни едой, ни верностью, ни состраданием, ни любовниками. Это было не в их характере.

То, что они делали, заключали партнерские отношения со своими любовниками. Сила и тактическое преимущество. И они создали прочные партнерские отношения. Тот, что слабее был партнером этого во всех отношениях.

Тем не менее, сильнейший определенно больше контролировал свою собственность. Он просто смотрел перед собой, ничего не говоря, ничего не чувствуя.

— Не имеет значения, — решил Грэм. — Вы оба умрете здесь, поэтому никому из вас не придется снова сталкиваться с унижениями Совета. Не так ли?

— Что ты знаешь об их унижениях? — спросил тот, что больше, с довольно любопытным тоном. — Монстр когда-то был любимым ребенком своего создателя. Тебе бы понравились, умирающему с голоду уничтожить всю свою стаю ради того, чтобы выбраться из клетки, заполненной пометом и разлагающимися трупами?

Грэм изогнул бровь услышав вопрос.

— К счастью, в отличие от шакалов, я был создан не только для того, чтобы следовать приказам.

— Если бы я просто выполнял приказы, то женщину бы уже забрали и передали ожидающим ее ученым, — он пожал плечами. — Я был на месте задолго до того, как она пришла сюда. — Он оглядел комнату, имея введу дом. — Его звонок Совету и его требование сначала услышать ее крики дали нам возможность достичь наших собственных целей.

— Я не веду переговоров о свободе, шакал, — прорычал Грэм, разъяренный тем, что эта попытка была предпринята. — Ты не можешь ничего мне сказать, у тебя нет ничего, что убедило бы меня не убивать тебя и твоего партнера. Если я не пощажу вас ради нее, — он указал на фойе и лестницу, ведущую в комнату Кэт, — тогда нет ничего из-за чего я могу пощадить вас.

— Твоя пара или твой ребенок, — проворчал шакал. — Любой из них является слабостью.

— Прайд альфы — это его дети, его братья, его сестры, — сообщил он существу с оскорбительным отвращением. — Что-то, о чем твои родственники ничего не знают.

Шакалы могут сражаться в группах для защиты, но они сражаются и независимо друг от друга.

— Слабые стороны, — повторил шакал. — Ты определен ими. Ослаблен ими. Твое выживание ограничено, Гидеон.

Чудовище сменило его, затемнив полоски на его лице и теле, наполнив его первобытным умом и дикостью, которые словно были на высоте. Как наркотик, который открыл все чувства, обострил рефлексы и знания. Обладание такой силой — он наслаждался тем, что наполняло его.

— Ограничено, шакал? — У шакала не пропало углубление решительного тона. Впервые то, что почувствовал шакал от Породы, которую они называли чудовищем, наполнило его страхом. — Выживание никогда меня не беспокоило. Если наступит завтра, оно придет с видениями крови, моим сердцем, бьющимся перед моим лицом, даже когда мое тело борется за выживание. Если этого не произойдет, наступит покой. Ты не заслуживаешь покоя, но я здесь, чтобы дать его тебе.

Шакал наконец-то признал, что нет смысла вести переговоры с тем, у кого полностью отсутствует здравомыслие.

— Она заставила бы меня убить вас быстро. — Он смотрел на них с расчетливым интересом. — Не хочет слышать ваши гребаные крики. Ну, а я хочу услышать ваши крики!

Когти удлиненные, острые, как бритва, сильные, слегка изогнутые, идеально подходящие для разрывания и измельчения плоти живого тела.

Взглянув на бок, он увидел, как РэймондМартинес смотрел в ужасе, его лицо наполнилось страхом, в глазах был виден шок.

— Ты следующий, — пообещал он вождю нации. — Запоминай.

Грэм посадил его на стул в гостиной, прежде чем пошел к своему котенку, собираясь позволить ей услышать крики шакалов.

Неотчетливое бормотание слышалось от заклеенного рта Рэймонда, пока слюна стекала по подбородку.

Из горла Грэма донесся смешок. Монстр, которым он становился при любой угрозе его паре, извлекал удовлетворение и силу из страха его врагов, от их боли. Все, что угодно, достаточно злое, чтобы нанести удар по такому совершенству, как его Кэт, заслуживает всей боли, которую он может им дать, и даже больше.

— Что ты? — с любопытством спросил тот, что главнее, явно сражаясь с паралитиком, пытаясь заставить его тело двигаться.