«Тихая» дачная жизнь

— А ты, что знаешь, как надо воевать? — уже с усмешкой спросил Исмаил, усаживаясь на дырявый бельевой бак, исполнявший роль стула.

— Конечно, умные люди говорят, да только их слушать никто не хочет. Среди чеченцев столько демократов оказывается… их первых бы всех надо к стенке… Знаешь, как алжирцы сумели французов победить, когда за свою независимость боролись? — Лицо Вахи вдруг стало каким-то одухотворённым, не иначе он сам себя видел в образе некого верховного вождя, имама. — Они стали поголовно вырезать всех гражданских французов, что жили в Алжире. Ночью, тихо окружали целые города, перерезали связь и всю ночь… всем мужикам глотки, а бабам животы вспарывали, сначала драли, потом вспарывали, всем подряд и беременным… всем поголовно, — глаза Вахи сияли нечеловеческим светом.

— А что потом?… Потом ведь французы так же мстили всем под ряд.

— Вот именно. В этом всё дело… Зато примирения уже быть не могло, и уже весь народ на джихад встал, и Алжир победил, французы ушли. А теперь они уже в Париже, саму Францию заселяют. Вот это я понимаю джихад. А у нас… мягкими мы чересчур стали, забыли какими были наши предки, они жалости не знали…

Через два часа Ваха вновь уехал, наказав Исмаилу продолжать наблюдение и пообещав в следующий раз привезти механическую бритву. Исмаил догадался, что в Москве ему необходимо "скорректировать" свой план в соответствии с вновь возникшими у него вожделенными желаниями. К тому же для исполнения теперь требовался джип, или микроавтобус, так как целую семью из четырёх человек на "Жигулях" не увезёшь.

Исмаил смотрел в бинокль на чужую семейную идиллию. Хотя там наблюдалась не такая уж тишь да гладь. Сын иногда огрызался, но в конце-концов делал то, что от него требовала мать, дочка бегала по грядкам рвала лук, укроп, редиску, несла всё это матери, а та, облачившись в фартук всё это резала, готовясь к ужину. В кухне что-то готовилось, но Исмаила эти запахи уже не раздражали, напротив, от них он как бы меньше ощущал собственный голод. По-прежнему он смотрел в основном на женщину, сейчас он видел её хоть и в фартуке, но опять же с голой спиной и ногами. Он понимал, что Ваха когда смотрел в бинокль также "пожирал" её глазами. Вот только унижать её, овладеть силой, вспороть её пышный, нежный живот… таких желаний у Исмаила не возникало. Озвученный Вахой план оглушил его, поверг в ужас, смятение. Нет, он в этом участвовать не будет… Нет, он должен этому помешать… Это не должно случиться, нет…

9

Сурин приехал как обычно утром в субботу. Подошёл, когда вся семья завтракала. Поев, дети убежали гулять, а супруги уединились в спальне… вознаградили себя за недельную разлуку…

— А у тебя загар уже хорошо заметен, прямо по контуру купальника. Пора уже и без него загорать. Хочешь я тебе для этого закуток со всех сторон огорожу?

В это время Сурин делал естественные движения, а жена расслабившаяся от истомы, лишь негромко постанывала. Но, услышав, что говорит муж, она через силу возмущённо зашептала:

— Замолчи… не смей болтать… я не могу сейчас ни о чём думать… оох…

— Чего ты там шепчешь? Говори громче, — улыбаясь "издевался" сверху Сурин, одновременно воздействуя на эрогенные зоны…

Потом Лена, накинув халат на голое тело, бежала в летний душ, возвращалась и без сил минут пятнадцать лежала, время от времени начиная притворно хныкать:

— Садист, разве можно в это время о чём-то говаривать, — при этом улыбалась и нежно ластилась к мужу.

Но тот пребывал уже в стадии "полного насыщения" и почти не "отзывался". Лена отреагировала моментально:

— Всё, отпал, бабы больше не нужно, — она говорила вроде бы с укором, но в то же время и с удовлетворением, от внутреннего бабьего осознания, что мужу её вполне хватает, что она ему по прежнему желанна…

Сурин оделся, собираясь как всегда заняться чем-нибудь по хозяйству, но тут Лена сыто потянувшись, вдруг как будто что-то вспомнила неприятное. На её безмятежное до того лицо сразу легла печать озабоченности, тревоги:

— Лёш… тут пока тебя не было… Нам надо с тобой срочно поговорить… господи, прямо из головы вон.

— О чём… что случилось? — Сурин сразу заметил тревогу на лице жены.

— О твоём сыне, — в голосе Лены слышались нотки лёгкого раздражения. Она подсела к туалетному столику и стала приводить в порядок растрёпанные волосы.

— Об Антоне… что с ним случилось? — Сурин спросил, не сомневаясь, что жена, наконец, поведает о том, что так его беспокоило, что Антон в его отсутствие ведёт себя с ней не как сын…

— Представляешь, два дня назад он подрался с местными мальчишками.

— Подрался… где… с какими мальчишками!? — не мог сразу осознать услышанное Сурин, ибо «настроился» совсем на иную "частоту".

— Прямо перед домам, вон там… Знаешь, как я перепугалась? Кричала так, наверное, на другом конце посёлка было слышно.

— Да с кем дрался-то, ты хоть узнала? — наконец "включился" Сурин.

— Чего там узнавать? Двое нашего соседа, того хромого сыновья и с ними ещё один.

— Он, что сразу с тремя дрался? — теперь уже Сурин не только удивился, но и озаботился.

— Ну да… Представляешь?

— Надо ж… и из за чего это… Но по нему не видно, ни синяков, ни шишек. Неужто, ему совсем не досталось?

— Наверное, не успели, у него только губы немножко разбиты были. Я же сразу выскочила. Я чего боюсь-то. Они ж местные, соберут тут шпану и отлупят парня, не дай Бог искалечат, — Лена говорила с отчаянием, мгновенно превратившись из только что блаженствующей, утолившей "голод" женщины в сильно переживающую за ребёнка мать.

— А он-то что… из-за чего, собственно, эта драка случилась?

— То-то и оно, что он мне ничего не говорит. Я уж, и так, и эдак, и добром, и криком. А он насупится как сыч и молчит, — бессильно всплеснула руками Лена.

— Как это молчит? Кто хоть начал-то… из-за чего? Он ведь никак не мог первым на троих напасть. Наверное, они начали, — недоумевал Сурин.

— Я тоже так думала. Спрашиваю, они на тебя напали, нет говорит. Ты на них — молчит. Второй день его пытаю, ничего не добилась. Ты поговори с ним, а то я уж не знаю, что думать.

— Да, конечно, как придёт обязательно. Это так оставлять нельзя. Он, что совсем с ума сошёл, с местными связываться. Я с ним обязательно…

После обеда Иринка как всегда унеслась в район качелей, Лена оставалась дома и через застеклённую веранду наблюдала как в саду, за столом, где они обедали в погожие дни, между сыном и мужем происходит «мужской» разговор.

— Что тут стряслось, ты что с местными ребятами подрался? — вопрошал Сурин, строго глядя на опустившего голову сына. — Ты, что рехнулся с местными драться, да ещё с соседями. — Сын по прежнему молчал, но как-то без вины в позе, держался спокойно. — Ну, что ты молчишь, Антон? Объясни, из-за чего весь этот сыр-бор случился. Они что на тебя напали?

— Нет.

— Что, нет?

— Не они… Это я первый начал, — по-прежнему без тени вины на лице, ответил Антон.

— Ты… ты первый… ты, что псих!? — Сурин удивлённо-раздражённо смотрел, в то время как сын оставил последние слова без комментариев. — Ну ладно, ты матери ничего не сказал, мне-то можешь… из-за чего? Не мог же ты без причины?… — Сурин выждал паузу, но сын по-прежнему не отвечал. — Пойми, это ведь не шутки, дело может плохо кончится, мать вон боится, переживает. Нас тут и так не больно любят. Мы же не местные, и хоть сами в Москве всего пять лет живём, но им-то плевать на это, они нас москвичами считают, а москвичей везде не любят. К тому же здесь все бедные, а у нас есть кое что. Ты понимаешь, к чему я?… Тебя же могут здесь так отлупить, что мало не покажется, и эти твои волейбольные приятели за тебя не вступятся, с местными никто связываться не станет. Потом, нас тут ещё и грабануть могут, специально, когда уедем. Разве так можно… ты, что же совсем дурачок!?