Тихий гром. Книга четвертая

— Не иначе, Башкиров поклон шлет.

В это время распахнулась дверь, и в потемки зала вошли трое.

— Свет потеряли? — послышался от двери бодрый голос Терентия Дмитриевича Дерибаса. — Прошу прощения за небольшое опоздание, зато я вам привел вот этих темнителей.

— Кто такие? — подходя к ним, спросил Федич.

— Провода перерезали вот тут, на столбе, — пояснил Терентий Дерибас, загораживая выход.

— Кто такие? — грозно повторил Федич.

— Монтеры мы, с электростанции Башкирова, — ответил один, повыше ростом.

— Сами придумали эту пакость или послал кто?

— Хозяин послал. Для чего же нам это делать?

— Сможете снова подключить нас немедленно?

— Запретил хозяин и грозился с работы прогнать.

— Арестовать! — загремел Федич. — Монтеров вызвать с холодильника. На станцию сообщите, чтобы не присылали больше резальщиков. Мы их арестуем.

Федор Федорович тут же связался с Башкировым по телефону и предупредил его, что если эта негодная игра с отключением света продолжится, то на электростанции будет объявлена забастовка рабочих. Все предприятие прекратит работу.

Скоро явились монтеры с холодильника, и свет в исполкоме засиял снова. У столба на всякий случай пришлось поставить пост из рабочих типографии. Но Башкиров больше не повторял нападок на исполком. Понял: не стоит размениваться на такие мелочи.

— Слушаю приказ, поколь при вас, — засмеялся он после предупреждения Сыромолотова, — а как не будет вас, позабуду ваш приказ.

Башкиров знал, что говорил, и Федич прекрасно понял его намек. Да и без него было известно, что в городе и его окрестностях расквартировано более двух тысяч вооруженных казаков. 131-й полк мало надежен, хоть и работали в нем большевистские агитаторы. Но там не перестали действовать и офицеры из бывшего Союза солдат.

На этом же заседании в повестке дня появился вопрос о немедленном формировании красногвардейских отрядов из рабочих всех крупных предприятий города.

9

Незаметно подступила осень с множеством сельских хлопот о хлебе. Закопался мужик в землю — не до политики ему. А дед Михайла Рослов еще и так говорил: «Власти-то, они разные бывают, а ни одна без хлебушка обойтиться не может. На то он и мужик, чтобы хлеб миру давать». А к хлебу, еще не везде убранному, тянулись уже руки Временного правительства.

Деревня так и жила слухами, которые не только не могли хоть что-то прояснить, но еще больше затуманивали мужичьи головы, и без того темные. Виктор Иванович Данин, кипя в городском круговороте дел, почти не показывался оттуда. Из оставшихся самый грамотный в хуторе человек — Кестер.

После неудавшейся свадьбы в доме Кестеров постепенно все улеглось, притихло. Кольку снова перестали замечать. О жизни Иван Федорович любил размышлять в одиночестве. Но иногда хотелось и ему знать, что мужики скажут по тему или иному поводу.

Из города вернулся Кестер с невеселыми думами. Побывал он там в купеческих лавках, по базару потолкался. Если и встречались нужные товары, то цены такие, что подступиться невозможно. Ничего не купил там Иван Федорович. Какой-то плюгавый гражданин, видать, агитатор, всучил ему воззвание Троицкой уездной продовольственной управы. Его-то и привез он в хутор.

В городе начитался он всяких воззваний, объявлений, приказов, постановлений; наслушался всяких разговоров. Одни проклинали всех буржуев, казаков, попов. Другие на чем свет стоит поносили большевиков, голодранцев, возомнивших себя пупом земли. Эти «другие» были для него понятнее и ближе, но своими глазами видел, что так вот просто отмахнуться от голодранцев, как раньше он делал, уже нельзя. Большевики будоражат Россию.

Свои мысли всегда сверял он с журналом «Нива», потому, закусив с дороги, принялся за него. Почта доставлялась все хуже и хуже. На дворе — середина сентября, а у него последний номер — за июнь. Последний журнал был в основном посвящен женскому батальону смерти.

— Царя выжили, государство без власти оставили, — ворчал Иван Федорович, — а теперь на бабьих штыках удержаться думают.

Но в городе он читал приказ министра Керенского, где тот говорит «спасибо» за подавление мятежа генерала Корнилова не женскому батальону, а казакам. Открыв предыдущую книжку, увидел большой снимок во всю страницу и прочитал под ним:

«Всероссийский казачий круговой съезд, заседавший в июне с. г. в Петрограде. На съезде собралось свыше 300 делегатов от 12 казачьих войск европейской и азиатской России. Съезд открыт от имени Временного совета Союза казачьих войск, членом Госуд. думы А. П. Савватеевым. На снимке изображены участники совета Союза казачьих войск».

— Вот кто спасет обезумевшую Россию! — вырвалось у Кестера.

Он внимательно рассмотрел каждого в лицо, обопнувшись перед третьим слева в первом ряду:

«… тов. предс., войск. старшина А. И. Дутов (Оренбург)…»

— Не велик чин у нашего делегата, и уже не молод. А из двадцати семи членов совета девять — с Дона. Оренбургских всего двое, да и то второй-то — мальчишка безусый.

А сам Дутов устало смотрел со снимка. Сидел чуть ссутулившись.

Почти круглая коротко стриженная голова, темно-русые брови, полуспрятанные глаза, прямой нос, короткие, без казачьих крючков усы, круглый подбородок подался вперед, покатые жирные плечи, полный, с бабьими ляжками. Одет в простую гимнастерку с погонами.

Не знал Кестер и зря сожалел, а между тем именно в этот день, может быть, пробил звездный час доселе не заметного войскового старшины Дутова — его избрали председателем войскового Правительства и войсковым атаманом Оренбургского казачьего войска. Скоро, очень скоро сделается он полковником, потом — генерал-лейтенантом. А вот сколько кровушки он прольет крестьянской и рабочей, защищая казачьи привилегии, того на погонах не разглядеть, но и не вычеркнуть из памяти народной.

«Что же, — размышлял он, — казаки наших станиц так вот просто и отдадут мужикам свои земли?»

— Берите, пользуйтесь нашей землей, мужланы дорогие! — вслух проговорил и густо загоготал Кестер. — Арендную плату нам не надо!

— Что ты там расходился, папочка? — спросила в открытую дверь Берта.

— Да так, я тут вот журналы просматриваю. — И, продолжая волнующую мысль, заключил твердо: — Не-ет, никогда так не было, чтобы один человек другому отдавал свое за здорово живешь. И никогда не будет! Эти безмозглые чурбаки пусть сперва думать научатся, а потом землей владеть будут.