Тихий гром. Книга четвертая

Несколько раз Николай Дмитриевич Томин от имени казачьей секции требовал начать сбор казаков-фронтовиков, чтобы формировать из них красные казачьи отряды, но руководители Совета отказывали, боясь измены казаков. Наконец, 2 июня, когда из рабочих поселков и деревень уже шло пополнение, уездный и городской исполкомы согласились с предложением Томина. Это решение было утверждено центральным исполнительным комитетом города и городским комитетом партии.

Через два дня Совет утвердил пять пар агитаторов, снабдил их полномочными документами и направил в казачьи станицы по разным маршрутам за сто-сто пятьдесят верст от города.

Первой группе — работникам военного комиссариата Попруге и Хомутову — удалось проникнуть далеко на северо-запад, до станицы Кундравинской. Более ста пятидесяти верст проехали они, увертываясь от казачьих застав и разъездов. Решили достигнуть дальней точки маршрута, навербовать добровольцев, тогда вместе с отрядом легче будет пробиться обратно в Троицк.

Но вышло все иначе. Как только уполномоченные, начав агитацию, раскрыли себя в Кундравинской, их тут же арестовали и под усиленным конвоем отправили в Миасский завод, где стоял штаб какой-то части Чехословацкого корпуса. Дорогой Попруга, пытаясь убежать от охраны, бросился в озеро. Там его и застрелили. А потом, видимо, и Хомутова прикончили, потому как исчез он бесследно.

Вторая пара — Данин и Балмасов из военкомата — направилась на запад, в сторону Верхнеуральска. Тоже маршрут далекий, но в сорока верстах от города, у поселка Подгорного, группа нарвалась на казачьи банды и вынуждена была вернуться.

Третья группа — Томин и Пшеничников — двинулась на восток, в родное Томину Зауралье, с намерением добраться до станиц Усть-Уйской и Звериноголовской. Но отъехали они от города всего двадцать пять верст, и у поселка Ключевского наткнулись на казачий кордон. Пришлось возвращаться ни с чем.

То же самое случилось и с четвертой парой, которая устремилась на север, в сторону Челябинска. Лишь двадцать верст преодолели послы, и у поселка Ямы — первого на этой дороге — встретила их казачья застава. Да и бессмысленно было продвигаться дальше, потому как навстречу катилась, тесня красные отряды к Троицку, лава белочешских частей.

Больше всего повезло пятой группе, отправившейся на юг через Надеждинскую, Михайловскую, Алексеевскую, Лейпцигскую, Тарутинскую, Бородиновскую и Катенинскую станицы. Правда, немногих казаков удалось им сагитировать, а в Тарутинской уполномоченного Семена Ловчикова дважды пытались арестовать старики казаки и офицеры. Зато из Кетлинской удалось увести восемьдесят четыре казака, на конях и в полном вооружении. Сам Ловчинов спасся бегством.

Сборный пункт казакам был назначен в поселке Новотроицком, недалеко от города. Уполномоченный Александр Коковин из поселка Соколовского привел туда сорок восемь безоружных казаков-фронтовиков. Туда же приходили крестьянские парни из деревень. Иные на своих конях. Оружие, обмундирование получали на сборном пункте. Были там и лошади, реквизированные у городской буржуазии.

Буквально за полсуток до первого наступления чехословацких полчищ, то есть к вечеру 12 июня, все-таки был сформирован кавалерийский полк имени Степана Разина. Две первые сотни составили из казаков, а третью и четвертую — из крестьян. Лишь те казаки попали в них, какие собрались тут поодиночке из разных станиц. В третью сотню зачислили десять фронтовиков и парней с хутора Лебедевского.

К этому времени был доукомплектован 17-й Уральский стрелковый полк, много раз побывавший в боях под Троицком. Появились новые полки, сформированные из рабочих Кочкарского прииска и из крестьян. Готов был к действию интернациональный батальон, куда вошли добровольцы из пленных немцев, мадьяр и солдат других национальностей. Были там и чехи.

И все это было брошено на позиции, потому как и теперь снова строилась круговая оборона. С севера надвигалось четыре эшелона чехословацких войск. С запада, как саранча, нахлынули дутовские орды. Казачьи разъезды нападали со всех сторон. Внутри города пока оставалась лишь коммунистическая дружина. О численности окружающих войск никаких сведений не было.

Несколько дней назад из Москвы пришло сообщение, в котором говорилось о размахе чехословацкого мятежа, о прямой связи его с Антантой и с российскими правыми эсерами и меньшевиками. Но местные власти еще не чувствовали этой гигантской черной силы. Будто чудовищный троянский конь закатился на стальных колесах в самые глубины России и выпустил из себя едва ли не полсотни тысяч воинов!

12

Еще не все мужики успели отсеяться, когда заполз в хутор этот страшный слух. Будто бы чехи заполонили Челябинск, захватили всю Самаро-Златоустовскую железную дорогу, теперь идут на Троицк. А с ними возвращаются буржуи, какие раньше разбежались, и вместе с казаками подушат они мужиков. Но не бросили землю хуторяне, а еще жарче взялись за работу, стремясь довершить все срочные посевные дела. Спокон веку известно: умирать собирайся, а рожь-то сей.

В погожий первоиюньский денек подъезжал Алексей Малов к хутору Лебедевскому. Как только с бугра открылось селение, сразу понял, что у съезда на плотину, справа возле дороги, стоит изба Рословых, а слева, на бугорке у пруда, — сельсовет. Так и говорил Виктор Иванович, провожая Алексея в путь. Еще успел набросать на бумажке план, указав на нем избы Тимофея Рушникова, Шлыковых и свое жилье.

Бумажка та лежала у Алексея в кармане гимнастерки, да не понадобилась она ему: чертежик тот наизусть запомнил, а тут все как на ладони видно. Да в хуторе том и полсотни дворов никак не насчитается.

«Невеликое, видать, войско тут навербуешь, — подумал вслух Алексей, смахнув тыльной стороной ладони пот со лба. В седле он держался легко и ловко. — Ну, да ведь я и вербовщик-то неузаконенный».

В городе он даже не успел выправить нужного удостоверения. Да и не обязательна такая бумага, коли в хуторе знакомые есть. Невольно сравнил хутор со станицей Бродовской, где довелось под арестом побывать. В каждой такой станице легко полк навербуется, а то и поболее.

— Хороша Маша, да не наша, — проговорил он вслух, направляя своего рыжего коня к сельсовету.

Вокруг — ни души, но сельсовет, кажется, не заперт. Привязал коня за грубую балясину у крыльца и — в дверь. В гулкой пустоте большого помещения за столом одиноко сидел крепкотелый и краснощекий парнишка лет десяти-одиннадцати.

— Здравия желаю, товарищ председатель или господин атаман! — шутливо поприветствовал его Малов, снимая фуражку с потной головы. — Какую должность исполняешь ты здесь?

— Дежурить мне велено, — вроде бы с тревогой ответил парнишка, приглядываясь к вошедшему и вставая из-за стола.

— Ну, вот и славно! А как тебя звать?

— Федькой.

— Чей ты?

— Рослов.

— О! А Василий Григорич кто тебе?

— Брат мой двоюродный.

— Вот как! А Макар Михайлович?

— Тятя.

— И живете вы вон в той избе? — показал в окно Алексей.

— В той самой.

— Ну, стало быть, пойдут у нас дела! — обрадовался Алексей, склонясь над парнишкой и обняв его. — Вон ты какой крепыш! А председателя сможешь найти, знаешь, где он?