Тихий гром. Книги первая и вторая

— Ну, ставь теперь на ноги, — скомандовала Дарья. — Чего ж она, так и будет висеть вниз головой? В корыто бы ее да кипятком залить, чтоб отмокла, шкодница паршивая!

Никакой злости у Дарьи уже не было, а разбирал ее смех. Дед Михайла, так и не догадавшись, в чем дело, настойчиво допытывался, что стряслось. Ребятишки мигом слетели с полатей и выстроились на почтительном расстоянии от опары, растекшейся на полу.

Нюрке по всем статьям надлежало реветь в таком положении, но она, как только разлепился один глаз и освободился рот, молвила с веселой улыбкой:

— Теперь я в другой раз крещенная!

— Опарой звать станем, — смеясь, ворчала Дарья. — Сладкие, знать, хлебы нынче поспеют от твоих соплюшек, негодная.

— Приехали! — завопил Степка и бросился к окну. — Наши приехали!

9

Вечером в избе у Рословых дым стоял коромыслом. Так, видно, сотворен русский человек: и берет он полной мерой, и отдает сполна. А чаще всего через меру выходит у него — хоть на гулянье, хоть в работе.

Тот же вот сват Илья Матвеевич Проказин. Минуту лишнюю на работе не упустит, обедать не придет на стан — калач с собой берет, а тут как сел за стол да увидел, что Макар по полстакана мужикам наливает, а бабам и того меньше, восстал:

— Нет уж, зять, — упрямо замотал он черно-бурой окладистой бородой, — ты мне хоть через одну наливай, хоть через две, да лей по полному, с краями вровень.

— Можно и по маленькой да почаще, — засмеялся Прошечка. — Мой дед по семьдесят наперстков спирту выпивал и домой в хутор за шесть верст из кабака на своих ногах приходил. Правда, неделю не ел, слышь, после этого. Так и сидел возля кадки с квасом.

— Эдак пьют, кому делать нечего, — сверкнул цыганистыми глазами Илья Матвеевич, бережно подвигая к себе наполненный стакан.

Босым идти в гости, видать, посовестился он, в сапогах явился. Принарядился даже малость, рубаху чистую надел с гарусным пояском. Волосы, заметно, чесал, но сбились они у него так за лето, что теперь не понять — не то кудри столь дремучие, не то свалявшиеся кочки торчат.

Степка, с полатей любуясь застольем вместе со всеми ребятишками, долго и неотрывно глядел на Илью Матвеевича, потом изрек вроде бы с восторгом даже:

— А ведь сват Илья — цыган. Ей-богу, цыган, только притворяется нашим, а сам цыган!

Проказины пришли четверо. Жена у Ильи Матвеевича захворала, что ли, не было ее. Рядом с отцом сидел Гордей — вся стать у него отцовская, через неделю и ему в солдаты отправляться. А по другую сторону от него — Манька, жена, белобрысая, упитанная, даже не похожая на молодуху баба. Егор отдельно от них, с уголка стола угнездился, потому как гармонисту и пить полагается в меру, и дело забывать нельзя.

Еще до первой стопки, пока гости сидели чинно и разумно, дед Михайла, не садясь за стол, при всех пожелал «некруту» «счастливой пути», велел служить верой-правдой царю и отечеству да ворочаться домой, как отслужится. И, не желая слушать пьяного разгула, тут же удалился в свою келью.

За столом шумно стало уже после первой разливки, а как приложились к стаканам в третий раз — туман по избе расстелился угарный.

Прошечка, ни на кого не обращая внимания, затянул свою единственную и любимую:

Перед зеркалом сто-я-а-ала, На-а-а-девала черну шаль…

Глядя на Прошечку, Степка не узнавал ни его самого, ни эту песню, услышанную когда-то в поле и так тронувшую его тогда. Теперь он горланил ее по-пьяному, беспощадно выговаривая страшные слова.

На другом конце стола мужики вразнобой вытягивали нестройное и разноголосое:

…Ка-ак во то-ой степе За-амерзал ямщик…

Семья Проказиных, не считаясь ни с кем, завела непременную в таких случаях песню:

Последний нонешний дене-очиик Гуляю с вами я, друзья…

— Ну, чего вы, как голодные волки, завыли! — стараясь перекрыть голоса, надсажалась Дарья. — Тут плясать охота, а на их вой напал.

— Чем они тебе помешали? — возразил Макар. — Пущай поют. А вы пляшите, коль охота есть.

— Давай-ка, Егор, плясовую! — тряхнула Дарья за плечи брата, не знавшего, под кого ему подыгрываться. — Да под частушки, чтоб трафило!

Молодежь дружно покинула стол, и загудела изба в горячем аду, ходуном заходили широкие половицы, Манька Проказина, выскочив первой на середину, отчаянно пропела, перебросив льняную косу из-за плеча на грудь:

Ой, врешь ты, врешь: Я пойду — ты пойдешь!

Гордей, уперев руки в бока, выставил вперед правую ногу и, повертывая ступню с пятки на носок и обратно, почти речитативом выговаривал:

Эх, пятка — носок! Выковыривай песок! Выковыривай, пошвыривай, Ударь наискосок!

Дальше звуки смешались гуще, причудливее, и разобрать что-либо определенное было почти невозможно. Мужики все еще тянули:

А жене ска-ажи-ы-ы, Пусть не печа-а-алится-а-а…

Тут же между этими словами — кто кого перекричит — слышалось беспощадное Прошечкино:

…Заведись в моем дому, У-у мори мою жену-у-у…

С началом пляски распался хор Проказиных. Заливисто гудела гармонь, топали дружно и вразнобой десятки ног. Где пелись, а где просто выкрикивались частушки:

Я по улице, по улице Дойду до озера. Позабыла я того, Кого зимой морозила. Полюбила я его, А он, девоньки, косой. Все идут прямой дорогой, А он чешет полосой.