Тихий Холм

Клаудия присела около него на корточки. Теперь он видел её ненавистное лицо, которое белело прямо над ним. И он ничего не мог делать, не мог даже пошевелить пальцами. Контуры лица расползались в нечёткое пятно.

– Ты жалок, Винсент, – Клаудия схватилась за рукоятку ножа обеими руками и подняла высоко над собой. Но Винсент этого не видел. Он не мог отвести взгляда с её лица. Дыхание участилось – у раненого начиналась агония. И короткий взмах ножа милосердно сократил последние минуты боли.

Вечно жить не получилось…

Когда Винсент затих окончательно, до хруста позвонков запрокинув голову назад, Клаудия тяжело встала с колен. Нож остался торчать из груди бывшего священника культа Тихого Холма. Склонив голову над его бренным телом, она едва слышно прошептала:

– Но Бог любит даже тебя.

Взгляд женщины беспорядочно метался по стенам молельни – от стен к алтарю, от алтаря к потолку. Наконец, он остановился на побледневшей девушке. Та уже едва стояла на ногах, сгибаясь пополам от нарастающей заключительной боли в животе. Глаза, удивлённые и неверящие, смотрели на жрицу. Страх и ненависть. Как раз то, что сейчас нужно. Клаудия мягко улыбнулась ей:

– Теперь, Алесса, больше некуда бежать.

Диск из слоновой кости выскользнул из слабеющих пальцев и со стуком покатился куда-то в угол.

Глава 25

На куполе церкви колокол ударил второй раз, и этот гулкий звук взорвал молельню брызгами крови. Хизер не сдержалась и закричала в голос, когда её глаза залила дымящаяся кровавая пелена, а в ушах зазвенело приближающееся горловое пение. Сотни голосов сливались в один подобно тому, как дождевые капли образуют хлещущий ливень. Хизер узнала, что это за песнь… теперь знала. Древняя молитва во имя воскрешения Бога, в хвалу Его деяниям и во славу Богоматери, подарившей свою жизнь Богу.

Время пришло.

– Нет! – закричала она, протестуя, требуя, умоляя отдать ей ещё немного времени. – Нет…

– Признай это, Алесса, – Клаудию она не видела, хотя та стояла совсем рядом. – Просто признай, и боль исчезнет.

Чужие когтистые пальцы впились в живот изнутри, раздирая внутренние органы, чтобы пробить себе путь наружу. Хизер упала на колени, схватилась за живот и мучительно застонала. В желудке словно бурлил свежезаваренный кипяток, и оттуда он растекался по жилам. Проходи! Это всегда проходило… ну же! Боль не стихала. Существо в животе увеличивалось, раскрывалось, как коронка макового цветка, вбирая в себя её жизненные силы. Хизер качнулась, стоя на коленях, и стала валиться вперёд, на пол. Неимоверным усилием она выбросила окаменевшие руки вперёд и опёрлась ими о пол. Она увидела, что кожа на кисти идёт уродливыми шевелящимися буграми, постепенная приобретая цвет заката в красной пустыне. Из человеческой плоти рука трансформировалась в нечто склизлое и кровавое, то, что произрастало не от мира сего.

– Как долго я ждала! – Клаудия плакала и смеялась одновременно; голос скреб по барабанным перепонкам, вызывая дополнительную боль. – С самого детства я знала, что этот день наступит!

Заткнись! – захотела крикнуть Хизер, но вместо этого утробно кашлянула, как человек, которого вот-вот вырвет. Гортань горела от сухости, превратившись в папиросную бумагу. Она кашлянула ещё раз, с ужасом почувствовав повторное шевеление в животе. Кто-то долбил изнутри отбойным молотком, и ошметки мяса летели во все стороны.

Впадины между пальцами сглаживались, контуры таяли, как шоколад летним днём. И что-то ещё… что-то болталось над тем, что раньше было её рукой, двигалось назад-вперёд, мешая смотреть. Круглый серебристый шарик, висящий на тонкой цепочке. Что это? У нёе никогда…

– Знала, что я увижу этот день – Судный День!

… а сознание стремительно угасало, и Хизер уже начала терять возможность соображать. Гортанный мотив проникал в душу, бил над ней неугасающим барабанным боем; глас тысяч верующих, отдающих себя неведомому Богу и поющих Ему восхваления. Они достигли своей цели. Бог слышал их молитвы, запертый в своей темнице. Он жаждал скорее разнести стены тюрьмы в клочья и выйти навстречу тем, то Его ждал снаружи. Тем, кто пел Ему песни.

Блики от фарфорового шара слепили, доводя до исступления. Да, она вспомнила, ведь этот шарик всегда висел на её груди, безделушка, подаренная на день рождения отцом, когда мир ещё стоял на месте, а они сидели за праздничным столом и смеялись, потом она ночью раскрыла шар и нашла внутри… что-то…

Кисть прилипла к полу, как размазанный пластилин. Хизер старалась поднять руку, ожидая вот-вот услышать треск ломающихся костей. Наконец ей удалось отлепить руку от горячего пола, невзирая на пульсирующую боль. Там, где раньше была сетка линий на ладони, теперь осталось сплошное красное пятно. Она сжала руками белый шар, мозолящий глаза, и тут же рука снова упала вниз, обретя тяжесть гранитной плиты. Цепь, накинутая на шею, оборвалась с дразнящим звоном. На обратной стороне шеи, там, где цепочка впилась в кожу, проступила кровь.

Ревущая над ушами песня вдруг спала и начала отдаляться вновь с потрясающей быстротой. По мере того, как молитвы верующих стихали, существо в Хизер шевелилось всё меньше и меньше. Тысячи голосов стали сотней, потом сократились до одного еле слышного писка. Хизер в какой-то момент осознала, что в молельне воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь её прерывистым дыханием. Клаудия настороженно молчала, глядя на то, как судороги девушки сошли на нет. Хизер стояла на четвереньках, сжимая кулон до побеления кончиков пальцев… и кисть у неё была такой же, как прежде. Здоровая человеческая рука вместо расплавленного пластилина. В желудке нечто дёрнулось в последний раз, вызвав острую изжогу.

– Алесса? – Клаудия сделала шаг вперёд, не сводя глаз с поднимающейся на ноги Хизер. – Ты…

– Заткнись, сука, – отрезала Хизер, переводя взгляд на то, что сейчас покоилось на ладони. Серебристые узоры на белом фарфоре, а внутри…

Этот камень – он очень необычный. Считается, что он приносит удачу и помогает защититься от злых духов.

Она нажала кончиком ногтей на углубление, раскрывая шар. Красный камень, спрятанный внутри, потерял овальную форму и расплавился, как смола в жаркий день. Глубокий багровый цвет, точно кровь.

Слова отца. Вот что заставило её схватиться за камень, как утопающий за соломинку. Отец никогда ничего не говорил просто так, и если он сказал, что камень сможет её защитить, значит, так оно и есть. Хизер не имела понятия, откуда отец достал камень… но он предусмотрел всё. Вплоть до конца.

Красный камень продолжал деформироваться, и он был похож уже на жидкость, колыхающуюся в фарфоровой получаше. На красное вино, которое гости потягивают из бокалов на вечеринках.

Может, именно этот камень помог отцу победить в его битве с Богом? Кроваво-красный самородок… то есть уже жидкость. Иначе откуда отец мог знать? Всё могло быть. Но ясно одно – он очень постарался, чтобы раздобыть подарок к её пятнадцатилетию. Отец всё время был готов к тому, что произойдёт. Господи, каково ему было все эти годы жить под дулом пистолета, чувствуя за спиной дыхание Тихого Холма? Хизер бы не смогла.

– Папа… – прошептала она, поднося чашу к губам. Тягучая жидкость вливалась в рот и вязко спускалась по горлу. На вкус она ничем особенным не отличалась… как будто глотаешь порцию касторки. Хизер слизнула остатки бывшей драгоценности со дна полушара и подняла глаза к Клаудии, недоумевающе наблюдавшей за действом. Её охватило умиротворение и ощущение выполненного долга, почти счастье. Это продолжалось ровно до того момента, пока странная жидкость не добралась до желудка, туда, где прятался готовящийся к рождению Бог. Неизвестно, чем красные струи не угодили божеству, но он тут же забился в чреве испуганным младенцем, отползая в сторону. Это вылилось для Хизер в новую волну непереносимой боли. Она снова повалилась на землю, исходя в крике, и живот снова распухал под давлением изнутри. Всё пришло в движение, замелькало и заметалось. Она со стоном поднесла руку к лицу и увидела там бугры и красные полосы. Всё было так же, как раньше, если не хуже, за исключением…