Тихий омут

– Какого?

– Уж больно красив! Все женщины от тебя с ума сходят. Красавицы! Где уж мне…

– Не прибедняйся! Скажи лучше, что тебя больше всего привлекало? Что нравилось?

– Многое чего… Так сразу и не скажешь…

– А все-таки?

– Как ты называешь меня: «Кааать… Катюша… Меня так никто не называл! Папа – Катюха, мама – Катенька, Колька – Пушкарева… А ты – Катюша…

– Кать…- в порыве нежности и благодарности он крепче сжал ее, - Катюш… Что же ты раньше молчала? Я бы только так и звал тебя…

– Ты и так почти всегда так зовешь. А я тебя ласково не называю. Все Андрей, да Жданов…

Как ты хочешь, чтобы я звала тебя?

– Все равно! Хоть Андреем Павловичем – главное, ты люби… Люби меня!

– Я люблю. Очень! И всегда буду любить. Ты даже не сомневайся! Пока я нужна тебе. Пока ты со мной. И даже если…

– Никаких «если» не будет! Не думай даже! Я тебя не разлюблю, и тебе не позволю… не дам… постараюсь…

Разговор становился чересчур велеречивым, это могло вызвать недоверие к сказанным словам, и она, интуитивно чувствуя это, снизила планку, перевела его на обыденный уровень.

– Андрей, пойдем спать. Завтра тяжелый и хлопотный день.

– Пойдем, Катюш. В спальне договорим… Без слов…

========== Ольга ==========

Ольга.

Тесто упруго пружинило под рукой и «вздыхало». Сначала жалобно и недовольно, а потом – удовлетворенно-радостно. Она и сама так вздыхала – в начале, когда только затеяла печь пироги, печально охала, и даже прослезилась. А потом успокоилась, не думала больше, что пироги на помин души Павла, а будто как прежде пекла для него, на праздник или просто к ужину.

Она давно ничего не пекла – зачем это для себя одной? Кусочек съешь с удовольствием, а остальное приходится доедать через силу – не выбрасывать же.

Сомневалась, начиная месить тесто: получится ли? Но руки не забыли! Хорошее получилось тесто – живое. Она еще помяла его, перебросила пару раз весь ком с руки на руку, похлопала, как ребенка по попке, и оставила в квашне подниматься.

Квашенка у нее настоящая - глиняная, расписная. От матери досталась. Единственная вещь, которую она взяла из дома родителей, когда их не стало. Не тащить же их нехитрые пожитки из деревни в город! Там они не пригодятся. Раздала все по соседям, а квашню взяла на память.

Испекла, как и положено для поминок, три пирога: с рыбой, с капустой и сладкий, с яблоками и курагой.

Завтра полгода, как Павла не стало… Она вздохнула опять, но не горестно – с возрастом по-иному относишься к утратам, тем более – к закономерным. Мог бы, конечно, Паша и еще пожить – хотя бы лет до восьмидесяти. А чего бы ему не жить? Всего у него было в достатке, мог позволить себе и отдых и лечение дорогое… Но, как говорится, от судьбы не убежишь. Видно столько ему на роду было написано. Да и сердце… Оно у него всегда слабое было, а он не берегся, не щадил себя, растрачивал его на всякие волнения: бизнес, карьера. Да на тех же женщин! Любить на стороне, тайно от семьи – не легкое занятие.

Пироги удались на славу! Красиво румянились, по очереди захаживая в духовку, блестели хрустящей корочкой, смазанной маслом, издавали такой аппетитный запах, что голодному лучше и не чуять – задурманит голову!

Так было в молодости, когда они только начали жить вместе – она приносила пироги из столовой, пекла сама по выходным – и вкусно, и сытно, и не дорого. А он приходил из института и набрасывался на них…

«От одних запахов голова идет кругом», - говорил …

Вот и сегодня она пекла для него. Может быть в последний раз…

Официальные поминки будут завтра, в ресторане. И ее пригласили, но она не захотела пойти – там будут речи, тосты малознакомых людей, говорящих правильные слова, но без волнения в душе. Какие же это поминки? А дома можно просто смотреть на его фото – еще молодого, других фотографий у нее нет, - и вспоминать… Это и есть «поминание» в ее понятии.

А пироги она завтра отнесет в Зималетто. Пусть помянут те, кто Павла помнит, кто работал при нем.

Мало осталось таких. Только Мария. Света, да Пончева

Татьяна заменила ушедшего на пенсию Георгия. Светлана сама уже в предпенсионном возрасте, но она и на пенсии будет работать – детей нужно учить, а это недешево. На помощь бывшего мужа она уже и не надеется. Он все «ищет себя», не до детей ему.

А Тропинкина по-прежнему на ресепшине, на телефоне. Воропаев ее секретарем не взял, принял молодую, в своем вкусе: безропотную и безголосую. А Машка – она ведь за словом в карман не полезет! И молчать не будет, если что…

Скучно Марии без подружек. Женсовет распался – Амура живет за границей. В свое время познакомилась по Интернету с иностранцем, замуж вышла и уехала к нему. Разошлась через пару лет, а жить там осталась.

Шурочка домохозяйкой заделалась, детишек воспитывает – трое их у нее, - и мужа борщами кормит.

А ведь раньше казалось, что самая домовитая – Татьяна Пончева. А, поди же, – карьеру делает! И мужа не слушает – он еще детей хочет, и чтобы жена всегда дома была, а она работать хочет, карьеру делать – проснулись в ней руководящие качества. При Георгии им ходу не было - он сам любил руководить! Татьяну держал «в черном теле», не давал инициативу проявлять, вот она от скуки и ела пирожные а потом на диетах сидела, бывало на трех сразу – не наедалась видно на одной…А без него преобразилась Танюшка, строгой деловой дамой стала. И пирожки не ест, следит за фигурой – чудеса, да и только…

Размышляя, она накрыла на стол, поставила фотографию Павла, прислонив ее к графину с компотом, а рядом поставила тарелочку, на нее – рюмку с водкой, а поверх – кусочек черного хлеба . Так делали в деревне, где она выросла, да и в городе, в ее окружении тоже.

Звонок в дверь раздался неожиданно. Она никого не ждала, но открыла тотчас, и в глазок не посмотрела – тоже привычка, оставшаяся от деревенской жизни. Там двери вообще не запирали в том смысле, как делают это сейчас. Теперь замки вешают от людей, а тогда – чтобы животные не зашли в дом. Тогда и ключ вешали рядом: на дверь, на косяк. Или клали под коврик.

На пороге стоял сын – Глеб.

– Глеб? Какими судьбами? В командировку? – о том, что сын может приехать просто так, она и подумать не могла.

– Можно и так сказать.

Они все еще стояли по разные стороны порога, и он усмехнулся, видя ее растерянность.

– Ты меня в дом-то пустишь? Или от ворот поворот?

– Да что же я… Проходи, раздевайся, - засуетилась она, одновременно давая ему возможность пройти в тесном коридорчике, вглядываясь в лицо и пытаясь понять причину его появления, и тихо радуясь тому, что он здесь, рядом с ней, и она может дотронуться до него, погладить по спине, потрепать поредевшую шевелюру.