Тихое оружие
Шрифт:
— Накинь хоть дождевик, — подсказала Анна Никитична.
В комнате Нины было темновато. Она достала из-под подушки пистолет, вынула обойму: что же в нем заедает?..
В это время в большой комнате послышался какой-то шум. Вложив обойму, Нина замерла с пистолетом в руке.
Накинув на плечи дождевик, Артем подошел к двери и взялся было за ручку, но в тот самый момент кто-то рванул снаружи дверь на себя, и она распахнулась. Мальчик испуганно вскрикнул и отскочил: под ноги ему бросилась здоровенная овчарка, похожая на волка.
Нина прильнула к щели полога и увидела, как вслед за собакой в комнату
На мгновение девушка оцепенела. Случайно зашли или… Стрелять? А вдруг что-то заест? Да их все равно всех не перебьешь сразу, а семью погубишь… Что же делать? Куда спрятать пистолет?..
Скользнув вокруг глазами, она остановила взгляд на платяном шкафу, у которого верхняя стеклянная вставка была выбита. Бросить туда, в белье? Нет, нет, сразу найдут. Нина повернулась к полураскрытому окну и, не раздумывая больше, кинула пистолет в огород.
Прикрыв створки, девушка стала торопливо разбирать постель, как бы готовясь ко сну. Поправив матрац и натянув на него простыню, начала взбивать подушку, стремясь мысленно подавить в себе мелкую дрожь: «Спокойно… Спокойно…»
А в большой комнате в эти напряженные мгновения происходило вот что.
Увидев немцев с собакой, Григорий Михайлович замер с ложкой в руке, а потом стал так торопливо хлебать из миски молоко, будто опасался, что непрошеные гости отнимут у него еду. Артем шмыгнул за печку, а Анна Никитична подалась к спящим на полу детям и застыла около них в решительной позе, готовая защищать их ценой своей жизни.
Собака обошла стол, обнюхала хозяина, прошла мимо спящих детей и потянулась к двери, занавешенной пологом. Офицер рывком откинул брезент в сторону и направил пучок света карманного фонарика внутрь помещения. Пропустив собаку вперед, шагнул в комнату автоматчик.
Луч фонарика ослепил Нину. Прикрыв глаза подушкой, она замерла. Собака стала обнюхивать ее голые ноги, и Нина, ощутив влажное горячее дыхание животного, задрожала от предчувствия того, что вот сейчас пес схватит ее острыми зубищами и начнет рвать…
Офицер осклабился и сказал по-немецки:
— Каине ангст, фроляйн! Унзер зуххунд байст нур партизанен!
— Нихт ферштейн, нихт ферштейн… [5] — пробормотала Нина, хотя и поняла, что сказал офицер.
Обнюхав девушку, собака повела носом в сторону постели, а потом — шкафа. Солдат резким движением открыл его и выкинул все белье на пол. Собака обнюхала белье и потянулась в большую комнату.
А офицер задержался около Нины. Отстранив подушку от ее лица, он проговорил:
5
Не бойтесь, девушка! Наша собака рвет только партизан! (нем.).
Не понимаю, не понимаю… (нем.).
— О, варум фердекен зи ир шёнес гезихт? [6]
И, взяв девушку за подбородок, добавил по-русски:
— Немножко дикая. Я не кусайт!
Только сейчас Нина заметила, что у него на фуражке эмблема эсэсовца: череп со скрещенными костями.
В то время как офицер и солдат осматривали Нинину комнату, ефрейтор Фриц остался в большой комнате и, глядя на растерянного хозяина, улыбался. Солдат с собакой стоял у двери.
Когда
офицер вышел от Нины, Григорий Михайлович уже оправился от растерянности и, встав из-за стола, поклонился:6
Почему вы закрываете ваше красивое лицо? (нем.).
— Садитесь, господин офицер. Покушайте.
Взглянув на стол, тот поморщился:
— Млеко и каша-а…
— Для вас, дорогие гости, найдется шпиг, яйки и… — сказала Анна Никитична, подходя к столу.
— О, гут, матка, гут, — оживился офицер, усаживаясь за стол. Прорезиненный плащ его загремел, будто жестяной. Вслед за ним сел за стол и Фриц.
Закурив сигарету, офицер угостил и хозяина.
— Зер гут, господин офицер, — похвалил курево Григорий Михайлович.
Офицер сказал что-то по-немецки, ефрейтор перевел:
— Господин обер-лейтенант говорит, что ничего, но во Франции были лучше.
Убрав со стола остатки скромной пищи, Анна Никитична постелила на стол чистую скатерть и, подав на блюде сваренные вкрутую яйца, которые у нее всегда были припасены на всякий случай, стала неторопливо нарезать маленькими ломтиками хлеб.
Она явно медлила. Ее сверлила страшная мысль; «Как же я полезу за салом в подпол? Ведь там лежат батареи для рации! И хотя они спрятаны в картошку, но если начнут копаться…»
Когда офицер покинул Нинину комнату, ей вдруг стало дурно. Но усилием воли девушка преодолела слабость, и тошнотворная муть прошла.
Поправив волосы и одернув на себе платье, Нина откинула полог и застыла в проеме: крышка лаза в подпол была открыта и по лестнице спускался вниз Григорий Михайлович. Офицер вдруг направил в темный проем свет фонарика и что-то сказал. Фриц перевел:
— Господин обер-лейтенант спрашивает, что, там у вас?
— Да, ничего, так… — сказал хозяин. — Битте, можете сами убедиться: солёности разные, бульба, шпиг…
— О, шпиг гут нада! — кивнул офицер.
Голова Григория Михайловича скрылась в подполе. Офицер наклонился к лазу и, опершись рукой о крышку, покрытую изнутри осклизлой плесенью, вдруг отдернул ее и брезгливо поморщился:
— Пфуй, айн вильдер! [7]
Нина схватила полотенце, висевшее у печки, и подала его гестаповцу. Вытирая запачканную плесенью руку, тот поблагодарил:
— Данке, фроляйн.
— Пожалуйста, — с улыбкой ответила Нина.
В то время как немцы обшаривали квартиру, полицай, пришедший с ними, слазил на чердак и, вернувшись, доложил офицеру, что на верхотуре ничего нет, кроме пыльного хлама и мышей…
7
Дикарь! (нем.).
В это время из подпола показался хозяин, держа в руке кусок просоленного, с мясными прожилками сала. Лицо у него было красное, потное.
Офицер что-то сказал ефрейтору, и тот, вынув из-за пояса финский нож, стал нарезать сало прозрачными ломтиками, причмокивая при этом языком.
Гестаповец брал двумя пальцами ломтик сала за шкурку и, подбрасывая его над мордой овчарки, отрывисто покрикивал: «Ап!» Собака подхватывала сало на лету и проглатывала. Офицер смеялся, ефрейтор, как и раньше, чему-то улыбался, а солдат стоял у порога, точно истукан, и, глотая слюну, ничем не смел выражать свои чувства.