Тимур. Тамерлан

Ахмад Кермани виновато вздохнул, и в это время явился главный устроитель курултая с сообщением, что всё полностью готово и приближается время асра, послеполуденного намаза, вслед за окончанием которого и должен начаться курултай. Отпустив Ахмада Кермани, Тамерлан начал облачаться.

На него надели иссиня-чёрные шёлковые шаровары, очкур на которых застёгивался золотой круглой бляшкой с изображением магического, хотя и очень простого по виду герба Тамерлана.

Поверх лёгкого, почти прозрачного чапана был надет роскошный длинный чекмень из белоснежного аксамита, расшитый серебряными нитями. Руки русских мастериц, вывезенных из Ельца, изукрасили этот чекмень сказочным узорочьем — алконостами и фениксами, львами и оленями, витиеватыми переплетениями ветвей и листьев. Шитый золотом кушак трижды опоясал живот и талию худощавого, но пузатого владыки и был скреплён золотой бляшкой с изображением всё тех же трёх кругов. На ноги ему надели тонкие сафьяновые пошевни, едва закрывающие голенищем щиколотки. Некоторое время хазрет раздумывал, что же надеть на голову — чалму или отороченную мехом островерхую тюбетею, и, вопреки всем ожиданиям, остановился на чалме, верх которой был украшен тремя рубинами и султанчиком из бело-чёрных хвостовых перьев забайкальского орлана-долгохвоста. На уши великому гурагану нацепили серьги, в каждую из которых было вставлено по три крупных, с голубиное яйцо, сагадацких алмаза.

В таком-то облачении великий Тамерлан и отправился на великий курултай, дабы объявить о великом походе.

Площадь курултая уже клокотала взволнованным многоголосьем. Всяк, кто должен был присутствовать, уже находился там, где ему предписывалось занять своё место. Когда появились носилки с Тамерланом, все закричали, зашумели ещё больше, приветствуя властелина. Но вот он сошёл с носилок и сам — впервые за многие месяцы! — сам дошёл, волоча правую ногу, до трона, и шум голосов стал смолкать. Тамерлан встал на колени перед своим троном, ибо именно в той стороне была Мекка, и выставил перед своим лицом ладонь левой руки. Он попробовал было подвинуть к лицу и правую, но она по-прежнему не шевелилась. Муэдзин, стоящий неподалёку, незамедлительно возгласил свой азан. Муллы подхватили молитву, и послеполуденный намаз начался.

Когда моление окончилось, двое слуг из числа курултайбаши легко подняли хазрета под мышки и помогли ему усесться на троне. Наступила полная тишина, в которой зазвучал голос Тамерлана. Тот самый его завораживающий голос, который вёл за собой воинов в сражение. Не внешность, не храбрость, не гордая осанка, не ум, не великодушие, а этот голос заставлял трепетать сердца в жажде победы, величия, славы и непревзойдённой добычи. Когда этот голос увлекал идти на противника, вдесятеро превосходящего по численности, и победить его — шли и побеждали; когда он приказывал каждому воину принести по две отрубленные головы иранцев, индусов — шли, отсекали и приносили, и строили башни из голов; когда он ни с того ни с сего повелевал свернуть с дороги, ведущей к бесспорной победе и неисчислимым сокровищам — и тут безропотно, не рассуждая и не сомневаясь, сворачивали и возвращались восвояси. И теперь, услышав этот несравненный голос покорителя вселенной, каждый из присутствующих узнал его, и сердца загорелись огнём войны, а ноздри наполнились запахом крови, а мускулы напряглись, алкая боевой схватки с врагом. Тамерлан начал так:

— Йа-ху! Йа-хакк! Ля илляхи илляху! Мухаммад расул-алла! [156]

И весь курултай, как проснувшийся гигантский рой пчёл, прогудел в ответ:

— Ля илляхи илля-ху! Мухаммад расул-алла!

— Почтеннейшие потомки Мухаммеда и премудрые толкователи священной книги Корана! — повернувшись вправо, поклонился Тамерлан в сторону сидящих там сеидов и улемов. — Доблестные багатуры, военачальники, эмиры и князья, темники и минбаши, юзбаши и унбаши, и ты, командующий всеми моими кушунами! — Взгляд Тамерлана повернулся налево, потеплел и, словно чётки, перебрал по зёрнышку каждое из дорогих ему лиц — Джеханшах, Аллахдад, Шах-Малик, Али-Султан-Таваджи, Шал-Арслан, Шейх-Мухаммед Ику-Тимур, Сунджик, Нураддин, Окбуга, Гийясаддин-Тархан… Дальше он уже не мог разглядеть и устремил взор свой напрямик, где сидели визири под председательством главы великого дивана, назначенного сразу после казни Хуссейна Абу Ахмада. — И вы, мои визири, собравшиеся под крылом многомудрого Шир-Буги Барласа! Я, великий эмир, Султан-Джамшид, Тимур-гураган, наиб, посланный Аллахом, чтобы спасти человечество от духовной гибели, созвал вас всех на великий курултай, дабы объявить вам мою длинную волю, устремившуюся к покорению новых бескрайних земель и бесчисленных народов, пребывающих во мраке язычества и идолопоклонства. За моей спиной сидит моё грозное племя, мои крылатые тимуриды, мои внуки, уже достигшие славы или трепещущие в ожидании её. Пир-Мухаммед, сын Джехангира, наместник Индии, поддерживает мою левую руку. Другой Пир-Мухаммед, сын Омаршейха, исправивший ошибки молодости в битвах с Баязетом, поддерживает мою правую руку. Наихрабрейший Халиль-Султан, сын Мираншаха, во время индийского похода побеждавший слонов, будучи всего пятнадцати лет от роду, поддерживает моё левое плечо. Любимец мой Улугбек, надежда всех чагатаев и восходящая звезда грядущего похода, поддерживает моё правое плечо, и он — сын Шахрука. Все четыре сына моих, таким образом, воплотились в этих внуках — безвременно усопший Джехангир, погибший Омаршейх, ослеплённый безумием Мираншах и Шахрук, предпочитающий славу улема яркой стезе воина. Там, дальше, за моей спиной и другие внуки, готовые идти за мной даже на смерть, — Сулейманшах и Абу-Бекр, Мирахмед и Искендер, Ибрахим-Султан и Омаршейх, я не говорю о малолетних Султан-Мухаммеде, Байсункаре, Суюргатмыше и Мухаммед-Джогее.

156

Йа-ху! Йа-хакк! Ля илляху иль-алла! Мухаммад расул-алла! (араб.) — Это он! Он справедливый! Нет бога, кроме Аллаха! Мухаммед — пророк Аллаха!

Тамерлан продолжал перечислять всех присутствующих, перешёл к военачальникам, охарактеризовав каждого и для каждого найдя особенные слова. Говоря свою речь, он некоторое время сгорал от любопытства увидеть лицо Султан-Мухаммеда. Ему казалось, он чувствует у себя на затылке его горячий от обиды взгляд. Ещё бы — одиннадцатилетних Улугбека и Ибрахим-Султана дед назвал в числе тех, кто пойдёт с ним в поход, а его, восемнадцатилетнего молодца, причислил к малолетним. Понятно, что это наказание за пьянство и прочие бесчинства, но разве можно так опозорить! Да и сам-то дед разве считает пьянство греховным?

«Грех не в пьянстве, а в неумении пить, внучек», — сказал бы Тамерлан нерадивому сыну Мираншаха, если б меж ними произошёл этот диалог, но великий эмир и наиб уже не думал о Султан-Мухаммеде, продолжая свою речь на великом курултае. Наконец, перечислив большую часть собравшихся, Тамерлан перешёл к главному:

— Все вы прекрасно знаете, что Аллах поставил меня в качестве щита между обиженными и угнетателями, между притеснителями и притеснёнными, между насильниками и терпящими насилие. Каждому человеку в мире Аллах дал не только обязанности, но и права. Священные права. Право на жизнь, на свободу, на жилище, на семью и на многое другое. Но далеко не везде эти права соблюдаются сильными мира сего. Защищать права человека в мире — это уже не право, а великая обязанность каждого мусульманина. И вот теперь, когда, казалось бы, мир успокоился под надёжной защитой нашего правления, издалека, с востока, ко мне потянулись руки угнетённых и обиженных детей Китая. Они ищут помощи от меня — и они её получат. Чай Цикан, прозванный у нас Тангус-ханом, сын того самого нечестивца Чжу Юаньчжаня, который свергнул власть чингисидов в Китае и переименовал Даду в Бэйпин [157] , всё больше и больше немилостиво угнетает своих подданных, обрекая их на голодную смерть. Пора пойти и наказать Тангус-хана!

157

Даду — монгольское название Пекина, Бэйпин — название Пекина в эпоху империи Мин, начавшейся со свержения монгольского ига Чжу Юаньчжанем.

Последнюю фразу он выкрикнул с такой интонацией, что весь курултай огласили крики поддержки и согласия:

— Пора! Пора! На Китай! На Тангус-хана!

Тамерлан дождался, пока голоса стихнут, не взял из рук слуги чашу с кумысом, не испытывая пока желания промочить горло, и с воодушевлением продолжал:

— На меня, как на наиба, возложена ещё и священная миссия джехангира — то есть человека, несущего миру свет мусульманства. Когда ислам лучами своими пронзил всю землю потомков Чингисхана, он достиг и пределов Китая. Но правоверные там и раньше оставались в значительном меньшинстве, а теперь и подавно, ибо их преследуют и угнетают страшнее, чем кого бы то ни было. Весь Китай представляет собой великое поганое капище, где поклоняются драконам и всевозможным мерзостным идолам, едят не только свинину, но и мясо разнообразных гадов — змей, ящериц, улиток, тараканов, а также личинки жуков. Подумать только — Тангус-хан объявил свинью особо почитаемым животным. Всюду ей ставят изваяния, хотя и не перестают поедать её мясо. А не так давно, как стало мне известно, и ересь назарейская проникла в умы Тангус-хана и его приближённых. Наш священный долг явиться в Китай под двумя знамёнами — белым стягом Чингисхана и зелёным знаменем ислама. Язычники должны быть истреблены и наказаны за свою мерзость. Готовясь к сегодняшнему курултаю, я, по своему обыкновению, открыл на первой попавшейся странице величайшую книгу, которую мы называем просто глаголом «Читай!» [158] . И вот что я прочёл там:

158

…величайшую книгу, которую мы называем просто глаголом «Читай!». — На самом деле слово «Коран» — это инфинитив глагола, т. е. означает «Читать!».

И это воздаётся им за то, Что от Аллаха и Пророка отказались. А кто отходит от Аллаха и Пророка… О, в наказании суров Аллах! Он скажет: «Это — ваша кара! Вкусите от неё огня и дыма! Ведь кара для неверных — огнь и дым!» А вы, кто верует неколебимо! Когда вы встретите толпу неверных Иль дружный строй, стремящийся на вас, Не обращайтесь же спиной к неверным. А тот, кто обратит к ним тыл, Не для манёвра, чтоб опять вернуться И налететь на них с другого фланга, А лишь из трусости своей презренной, Тот навлечёт Господний гнев и кару, И ад ему прибежищем предстанет — Обитель скверны, нечистот и гари! Не вы их убивали, а Аллах!

Это строки из суры «Аль-Анфаль» [159] . Вы слышите, правоверные, что говорит книга книг? «Не вы их убивали, а Аллах!» И пусть тот, кто раскаивается, убив во время наших предыдущих походов многих нечестивцев, утешится, ибо не он убил их, а сам Аллах. И когда мы пойдём истреблять идолопоклонников китайцев, да не дрогнет рука наша, ибо Аллах берёт на себя наши грехи. Аллах акбар!

— Аллах акбар! Алла-аху акбар!!! — заревел курултай, приподнимаясь и вскидывая лес рук. Тамерлан принял от слуги чашу с кумысом, отпил три глотка, внимательно приглядываясь к лицам сидящих справа. Когда он произнёс первую часть своей речи, о правах человека, он отметил, как оживлённо кивали головами сидящие за сеидами и улемами знаменитые кади и муфтии [160] . Теперь не только они, но и сеиды, сверкая глазами, явно одобряли вторую часть речи, о священном долге бороться с неверными.

159

«Аль-Анфаль» («Трофеи») — восьмая сура Корана.

160

Муфтии — эксперты по общественному и международному праву.

Налево можно было не смотреть — там, среди военных, царило полное единодушие — на Китай! Аллах акбар! Да к тому же Аллах заранее берёт на себя все грехи!

Тамерлан выждал паузу, когда возбуждённые возгласы стихнут, и перешёл к третьей, заключительной части своей речи:

— Могут возразить, что столь длинный поход вызовет неизбежные потери, что расстояние до Китая куда больше, чем до Рума, Сирии, Руси и Маджарии [161] , что всё это не вполне согласуется с насущными проблемами нашего государства и не лучше ли ещё раз сходить за Ганг, где проклятых язычников осталось ещё очень и очень много. Во-первых, любой поход влечёт за собой потери. Во-вторых, доходили мы и до Рума, и до Руси, и до Маджарии, и до Сирии, так неужто не доберёмся до Китая? И в-третьих, Китай уже реально угрожает безопасности нашего государства. Если мы не придём громить Тангус-хана, то Тангус-хан со своим несметным войском кровожадных язычников придёт к Самарканду, чтобы громить нас. Этот подлый разбойник, именующий себя императорам, уже прислал к нам четыреста всадников и наглое посольство, требующее от нас выплаты каких-то баснословных долгов. Так, может быть, нам заплатить эти так называемые долги и ждать, когда прискачут четыре тысячи китайских нукеров с баскаками за новой данью, вдесятеро большей?

161

Маджария — Венгрия.

— Долой! Не потерпим! — раздались слева голоса Аллахдада и Шах-Малика.

Тамерлан приподнял левую руку, усмиряя пылких вождей, и закончил:

— Так вот, возлюбленные дети мои! Я объявляю священную войну джихад всему населению Китая, всем этим идолопоклонникам и нечестивцам, осмелившимся протянуть в нашу сторону свои жадные лапы. И я хочу, чтобы все вы высказали своё мнение — одобряете или не одобряете моего решительного призыва к джихаду. Пусть сначала выскажутся достопочтеннейшие потомки Пророка.