Тимур. Тамерлан

— Я только хотел сказать, хазрет, что в Мавераннахре есть люди, которые считают, что в этом отношении вы не равны с твоим бывшим братом. Они до такой степени потеряли стыд и ум, что пришли к выводу, что Тимуру не только можно, но и надлежит заниматься укреплением Самарканда, тогда как тебе подобные шаги в отношении Балха следует запретить.

— Запретить?!

— Именно.

— И кто они, эти люди?

Маулана Задэ непритворно вздохнул:

— К сожалению, их довольно много. Правители Шаша, Ходжента, Отрара, Тавриза, Бухары... Только худован-задэ из Термеза придерживается той точки зрения, что все владетели Чагатайского улуса должны быть равны пред словом Чингисхана.

Хуссейн нахмурился:

— Твои сведения верны?

— К несчастью.

Масуд-бек снова попытался стать участником разговора:

— Тимур присылал в Балх людей с советами прекратить строительство. Но как можно было таким советам последовать без того, чтобы не признать его верховенства над собой. Он даже намекал, что вступит в союз с Кейхосроу, если его предупреждения не возымеют действия.

Маулана Задэ усмехнулся:

— Для меня в этом не было бы ничего удивительного, ибо сношения меж ними постоянны.

Эмиру Хуссейну разговоры именно на эту тему были особенно неприятны, он даже не удержался от того, чтобы поморщиться, и тут же переменил тему:

— Служить, ты сказал, да?

— Сказал.

— А в чём может заключаться твоя служба? Как ты сам, наверное, догадываешься, мне не хотелось бы иметь такого человека, как ты, подле себя. Ведь может статься, что на самом деле в твоей голове никакая не служба, а желание меня зарезать, когда я проникнусь к тебе доверием и стану неосторожен. Ты на это рассчитывал, признайся?

Маулана Задэ шумно хмыкнул, настолько громко, что по-восточному этикету проявил настоящую непочтительность.

— Отчего мне хотеть твоей смерти, хазрет, только от того, что ты когда-то хотел моей? Жизнь изменчива, и те, кто когда-то были близ сердца, становятся далеки, как горы северных стран. Тебе разве не приходилось встречаться с такими историями, а, хазрет?

— Очень редкие из людей, находящихся при мне, имеют данную мною привилегию задавать мне вопросы. Не усугубляй своими речами собственной участи, она и так плачевна.

— Припадаю к стопам твоим, хазрет. Просто иногда отвечая вопросом на вопрос, о большем даёшь представление спрашивающему, чем в тех случаях, когда отвечаешь по правилам. А что касается той службы, что я Мог бы тебе сослужить, то замечу, что конечно же не надеялся я, что ты так наивен и доверчив, чтобы оставить меня при своей персоне. Я прошу службы вдали от твоего дворца. И в том месте, где она тебе ныне более всего необходима.

— Где же это место?

— В шатре Тимура.

Хуссейн подёргал ноздрями. Уже не первый раз за время разговора собеседник огорошивал его слишком резкими поворотами своей речи. Такому тучному и основательному человеку, как балхский эмир, это никак не могло понравиться.

— Я объясню сейчас подоплёку моих слов. Но объяснение опять пойдёт не по прямому пути, я умоляю уделить мне толику внимания и терпения.

Маулана Задэ перевёл дух, возражения не последовало, он мог продолжать.

— Тимуру непостижимым образом удалось объединить вокруг своих замыслов очень многих владетелей Мавераннахра. Они готовы поддерживать его во всех начинаниях. Самых ретивых я тебе уже перечислял. Тавриз, Шаш, Бухара... И знаешь, что здесь самое поразительное? Я встречался с некоторыми — они понимают, чего им будет стоить их подпадание под власть того, кто возвысился неимоверно в Самарканде. Понимают, что им придётся поделиться частью власти, и всё же идут на это.

Хуссейн слегка наклонился вперёд. Наконец-то этот разбойник заговорил о вещах, которые его всерьёз интересовали.

— Что-то сломалось в головах. Семя чингисидово выродилось, будущее этого блистательного рода представляется мне ужасным. Но не это занимает меня больше всего. Я бы мог безропотно проглотить свои слёзы и похоронить горестный плач по потомству Потрясателя Вселенной в недрах сердца своего, когда бы на место верховного душителя, на место главного палача выдвигали кого-то другого, а не Тимура.

Огладив свою бороду рукою, унизанной перстнями, Хуссейн поинтересовался:

— Когда ты успел возненавидеть своего тайного друга? Помнится, были времена, когда ты оказывал ему большие услуги. Спас семейство и прочее...

— Не хочется в присутствии столь высокомудрых собеседников говорить вещи, которые вертятся на языке у любого болтуна. Но сказать придётся. Как враг может с течением времени сделаться другом, так и друг по прошествии лет и дней может превратиться во врага.

— Наоборот, — сказал Масуд-бек.

— Что наоборот? — одновременно спросили Маулана Задэ и Хуссейн.

— Вторую часть изречения нужно поставить на первое место, а первую на второе.

Эмир раздражённо махнул чётками на племянника и велел сербедару говорить далее.

— Ты прав как никогда, хазрет, напоминая мне о тех временах, когда я совершал во имя Тимура деяния, на которые не был способен ни один из его друзей и нукеров. А он прогнал меня. Ведь если ты не забыл о том, то я не забыл тем более. А он выгнал меня как собаку. Издавна, очень из далёких времён идём мы с ним соседними тропинками. И почти всегда вели они в одном направлении, не один и не два раза пересекались, и горько мне теперь сознавать, что разошлись отныне навсегда.

— Проще говоря, ты рассчитывал, что Тимур оценит твою преданность и хитроумие и сделает тебя своим визирем?

— А он сделал визирем Байсункара, этого простака, — усмехнулся Масуд-бек.

— Байсункар не был мне соперником. Тимур его любил, ценил его преданность, но никогда не пускал в глубины своего сердца, не делился своими самыми тайными мечтами о будущем. И не потому, что не доверял, просто Байсункар как был, так и остался простым нукером, которого возвысили за личные воинские подвиги и сделали потом визирем, потому что он стал калекой. Он ведь хромает почти так же, как сам Тимур, только на левую ногу. Вот и весь секрет его возвышения.

Хуссейн злорадно усмехнулся:

— Теперь понятно. Кажется, при Тарагаевом сыне появился кто-то, кто истинно завладел его сердцем, и ты понял, что отставлен и отринут не на время, а навсегда.

Маулана Задэ закрыл глаза и опустил голову.

— Кто этот человек? — спросил эмир.

— Его зовут Береке. Одни говорят, что он сын бывшего худована-задэ из Термеза, другие утверждают, что он родом прямо из Мекки. Что он прибыл оттуда специально, дабы вручить Тимуру какие-то тайные и очень древние знаки, которые подтверждают его право на власть над всеми правоверными Чагатайского улуса и землями, к нему прилежащими.