Тимуровцы

– Не рассердится?

– Что ты! Будет рад.

Именно Сеня мастерил костюм яблони, и раскрашивал молочную речку с кисельными берегами!

– Волны должны быть синими! – кричала на мальчишку Инга.

– Нет, белыми и пузырчатыми! Как молочная пенка… Молочная же река.

Сеньку хотелось убить! Один из маминых павлово-посадских платков на первой же репетиции уделалон краской, а каждый «вылет» гусей-лебедей на сцену умудрялся сделать непредсказуемым. В школьной столовке выпросил он мутный кисель и стакан молока и убивал время, смешивая то краски, то молоко с жидким студнем.

– Чего ж тогда берега розовые? Разве кисель такой? – выходила из себя Инга, предъявляя самодеятельному художнику-декоратору стакан с остывшим киселем серо-желтого цвета.

– В столовке некрасивый кисель, терпеть его не могу! Компот у них получается вкуснее. Вот правильный кисельный цвет, – невозмутимо возразил тогда Сеня и вынул из портфеля упаковку киселя из гастронома.

От спрессованного брикета скоро осталась одна обертка: содержимое актёры поделили по-братски и грызли между выходами на сцену. Сеня не возражал. Для натуры ему хватило обертки и двух граненых стаканов, испачканных краской в процессе творчества. Белую речку, бурлящую меж розовых берегов, задекорированных ягодками клубники, доделали к вечеру следующего дня, накануне выступления. Так что времени на придирки у Инги не оставалось. Конечно, судя по мастерству школьных поваров, киселя с плавающими в нём ягодами не бывает, но кисельная река вышла что надо! Ещё лучше удалась Сеньке яблоня. Яблоки всевозможных расцветок крепились у Володи Фоменко на голове, рукавах зеленой рубашки, брюках. Даже за ботинками волочилась пара упавших яблок. Володя-яблоня появлялся на сцене первым, потом выволакивали речку с молочными водопадами, пенящимися внизу декорации, после тащили печь, громыхая заслонкой. Картонная заслонка сама, понятное дело, громыхать не могла. Звуковые эффекты создавались за кулисами при помощи выпрошенных у школьных поварих алюминиевых крышек от огромных бачков-кастрюль.

Стоит признать, на том спектакле было что посмотреть! Ахали и смеялись не только малыши с учителями. Спектакль нравился даже всё в жизни повидавшим десятиклассникам!

Особенно удалась баба-яга. Коварную старуху они словно списали с натуры, спрятали волосы Костика под накрахмаленной кружевной салфеткой, злобно загримировали, а елейным голоском актер добивался такого искреннего расположения зала, что зрители до самой кульминации не верили, будто Славика и вправду сейчас начнут пихать в печь, грохочущую заслонкой.

Декорация печки получилась двусторонней. С лицевой стороны печку нарисовали «добрую», спасшую детей от преследования, а на обратной, гофрированной стороне бывших картонных коробок изобразили совсем другую печь. Очень страшную, источающую ледяной холод, с синим пламенем в топке, с человеческими черепами вместо углей и могильными крестами вдоль изразцов. Ее рисовали все вместе, как кому запомнилось, уже не отвлекаясь на споры.

Летающие коровы

На следующий день плохие и хорошие новости следовали, перемешавшись меж собой. Утром явился следователь Сидоркин. Сначала свернул кровь, потом пригласил в кино. Инга отказалась, Сидокин смутился, сник и свалил прочь. Потом сказали, что с Кужугетом полный порядок. Ничего не сломано, обычное защемление позвонка после травмы. Длительный постельный режим и будет как новенький. Вызвали к начальству и сообщили, что муниципалитет собрался сократить несколько ставок с нового года. Первыми претендентами на увольнение станут её танцоры. Сними договоры заключены срочные, а срок истекает аккурат 31 декабря. Не бухгалтерию же с отделами к Новому году сократить. Инга сама должна понимать: у людей семьи, судьбы, карьеры…

– Главное, не говорите пока своим ничего. На новогодних мероприятиях отдела культуры все должны спокойно выступить. Вашу ставочку, Инга Николаевна, сокращать не будем. Название должности поменяют, а оклад оставят прежним. Формальности, сами понимаете.

Что это означает, Инга понимала, не маленькая. Должность назовут как-нибудь вроде младшего помощника старшего заместителя, оклад оставят, стимулирующие надбавки уберут. Что поделаешь – учреждение культуры. Расстроившись из-за работы, Инга едва не удалила из «входящих», как спам, письмо из Москвы. Потом кликнула вложение и ахнула: весь коллектив пригласили на стажировку. Что и говорить, международные фестивали – хорошее подспорье для времени перемен! А может опять повезло!

Ближе к вечеру позвонил Илья. Его звонка Инга ждала весь день. Обещал же экскурсию! И вообще, человек приятный вырос из Илюшки Крещёного… Они встретились в центре и не спеша отправились в мастерскую. Дошли быстро.

– Небольшой тут беспорядок без хозяина, но скоро Сеню выпишут, и снова продолжатся его муки творчества, – произнес Илья, отмыкая резную дверь.

Художник обустроился под самой крышей мансарды многоквартирного жилого дома.

– Полюбуйся только, какой отсюда вид!

Вид из окна на первый взгляд не представлял ничего особенного. Сверху вечером городские виды одинаковы – множество горящих окон, фонари, витрины… Наверняка, это располагает к написанию нереальных картин. На Сениных полотнах мчались на зрителя тувинские яки, кружились вороны, танцевали дельфины… И всё это – размашистыми мазками, контрастными красками!

– Ой! Летающая корова! Я такую в Париже видела. Неужели его? – не поверила Инга, заметив холст средней величины.

На фоне фиолетово-лиловых небес кружила, болтая копытами, рыжая корова, открывая вниманию зрителя вид снизу на свое белоснежное брюхо с округлостями вымени. Там, наверху, ветер ласково трепал кудрявые облака, коровью чёлку и кисточку хвоста. Картина была исполнена какого-то мультяшного веселья и детскости.

– Скорее всего. Самая покупаемая серия «Когда коровы летают».

– Смешно…

– Сам удивляюсь, как такое могло прийти в голову… А вот это ты должна увидеть непременно.

Илья вытащил из дальнего угла пыльную папку и принялся раскладывать перед Ингой странные зарисовки. Если картины маслом, развешанные на стенах, были написаны яркими красками, быстрым почерком и жирными мазками, то в папке, спрятанной подальше от глаз, хранились графические работы с тонко прорисованными лицами. Здесь не было изображений обнажённых дев или мужчин с волевыми подбородками – столь любимых коллекционерами-«картинщиками». С рисунков и акварелей смотрели лица бездомных и стариков, юродивых и слепых, несчастных, измученных людей.

– Боже!

Инга отшатнулась, почувствовав неладное.

– Нет, нет, смотри внимательно, – остановил Илья.

Нехотя, она подчинилась и принялась всматриваться в один из портретов. Тонкие линии словно ожили, и нижний слой рисунка, этакий неожиданный 3D-эффект,вдруг явил ей лицо с синим взглядом. Сморщенное и умное, ласковое и коварное одновременно.

– Это она? – не поверила своим глазам Инга.

Илья молча кивнул. Вглядевшись в следующий рисунок, Инга вновь увидела старуху, повернувшуюся к ней в три четверти. На других портретах Аделаида Ефимовна, то посмеивалась, то поджимала губы, то устало рассматривала собственные узловатые ручки…

– Он видит Аделаиду в каждом убогом. Как-то рассматривали с ним старые снимки заключённых ГУЛАГа из сибирских лагерей, так Арсений то и дело вскрикивал: «Вот же она! Здесь, и здесь, и тут!». Может это болезнь, а может, что другое. Я разговаривал с другими Сениными знакомыми, любителями живописи, и многие признавались, что персонажи этих картин жалости не вызывают. Стоит всмотреться внимательнее в лица, и чувствуется опасность, какая-то совершенно реальная беда. Откровенно говоря, я и сам в последнее время с опаской начал приглядываться к бабушкам в храме.