Тинко

Пауле Вунш провел рукой по своим начинающим седеть волосам. Брови его, похожие на две узкие бархатные полоски, вздрогнули.

— Граждане, — сказал он, — а среди нас есть и такие люди, которые мачеху свою готовы объявить ведьмой, только чтобы лишить ее законной доли. Ведьме ведь ничего не нужно. Она ведь сама себе чего хочешь наколдует, если захочет.

Опять все засмеялись. А Пауле Вунш продолжал:

— Если родственники ведьмы не снабжают ее дровами, то она вынуждена отправляться в общинный лес и колдовать там. Дело нехитрое.

Все еще громче засмеялись, а Лысый черт, весь дрожа от злости, выбежал вон.

Тогда крестьянин Кубашк, почесав в затылке, сказал:

— Да если так на это дело взглянуть, оно, пожалуй, Вунш прав.

— Ясно, что прав! Иначе Лысый черт не убежал бы!

— А вот послушай-ка, Вунш, разве это не колдовство? В самый разгар лета у меня вдруг все свиньи захромали. Ты думаешь, почему? Да потому, что Шепелявая к нам во двор зашла.

— Тут дело не в колдовстве, Кубашк, — ответил ему Вунш. — Ты лучше замешивай своим свиньям в корм побольше извести. Она им кости и укрепит. И не давай им валяться в жидком навозе. Понял?

— А разве не колдовство, — спросил другой крестьянин, — когда у меня ни с того ни с сего колесо разлетается? И почему? Да потому, что я забыл поздороваться с Шепелявой, когда из дому выезжал.

Вот ведь на сколько вопросов Пауле Вуншу пришлось отвечать!

— Это тоже не колдовство, — сказал он. — Не перегружай — и все будет в порядке. К тому же нехорошо, если твоя фура целыми днями стоит на солнцепеке. Иной раз не вредно и в пруд заехать, чтоб ободья разбухли. Понял, хитрюга?

После этого Пауле Вунш стал уговаривать родителей, чтобы все дети вступили в школьный союз. Союз этот вовсе и не союз, а такая дружина, и те, кто в нее запишется, будут называть себя юными пионерами. Там дети отучатся баловаться. И чего только там не будет!

— Мой Тео уже вступил, — сообщил под конец Пауле Вунш.

Белый Клаушке поднял руку и сказал:

— Товарищи, граждане и друзья! Мой сын непременно примет участие в организации юных пионеров. И горе тому, кто попытается вымазать хотя бы одного юного пионера колесной мазью, как это однажды уже имело место! Таких элементов мы не потерпим в нашей среде!

Наш солдат тоже поднял руку. Это он ее за меня поднял. А дедушка как заорет на него:

— Вы бы лучше такой союз придумали, который научил бы детей в поле работать! Тоже мне умники! Ну да, вы ведь в этом ничего не понимаете! В том-то все и дело! Только вырастишь парня, научишь его вилы в руках держать, а вы его в союзик какой-то определяете, где его начнут учить в мячик играть и будут пугать трубочистом. А в балансе оно что получается? Кто пчел зимой сахаром не кормит, тому нечего и на мед зариться. Хлеб и сало вы мне не давали, чтобы парня выкормить? Нет. Ну так и помалкивайте!

Дедушку опять на смех подняли. Наш солдат решил на людях не ссориться с дедом. Так меня и не провели в юные пионеры.

На другой день Лысый черт написал письмо «Директору наивысшей школы» в Котбусе. В письме значилось, что Лысый черт, имевший высокую честь посещать частную школу барона фон Буквица, испытывает желание дать своему сыну и наследнику, Фрицу Кимпелю, также соответствующее его положению образование. Лысый черт написал, что его Фриц ребенок умный, а учителя в деревне очень глупые. Будь они умнее, они бы обратили внимание на столь развитого мальчика и не оставили бы его на второй год. «Здешние учителя не способны постигнуть антиллегентности моего сына, и мой отпрыск тратит ее на глупые проделки, что вам, ваше высокоблагородие, будет вполне понятно».

Письмо Лысого черта, уже сильно потрепанное, вернулось в Мэрцбах. «Директора наивысшей школы» в Котбусе обнаружить не удалось. Так как на конверте отправитель не был обозначен, письмо передали бургомистру Кальдауне. Бургомистр в присутствии свидетелей торжественно огласил его содержание. Позже письмо доставили Лысому черту с пометкой: «Адресат неизвестен».

Когда в деревне потихоньку начали смеяться над письмом, Лысый черт заявил: «Нельзя уж и поинтересоваться, как у этих шарлатанов насчет наивысшей школы дело поставлено».

Что только не творится вокруг, а я должен в постели лежать! Когда всё только понаслышке узнаешь, совсем не так интересно. Я твердо решаю выздороветь. Мне сразу делается лучше. Меня уже не шатает из стороны в сторону, как прежде, и я иду во двор и кормлю кур. Потом приношу лесенку и ставлю ее к стенке, на которой растет виноград. Надо поскорей собрать сладкие ягодки, а то их высосут осы. Но только я потянулся за спелой кистью, как небо начало вертеться. Вот и пришлось слезать несолоно хлебавши. Значит, я еще не выздоровел. Да и стоит мне чуть побыть на солнышке, как я сразу устаю очень.

И вот однажды меня приходит навещать учитель Керн. Я готов сквозь землю провалиться! Я ведь с ним еще ни разу один не оставался. Наверно, он пришел за моим табелем. Ждет небось не дождется, хочет узнать, кто его подписал: наш солдат или дедушка?

Но учитель Керн не спрашивает меня про табель. Он принес мне книжку со стихотворениями. Там их штук пятьдесят. А я и не знал, что есть так много стихотворений.

— Когда у тебя перестанет голова кружиться, ты ее можешь почитать, — говорит мне учитель Керн. — А потом расскажешь мне, понравилось тебе или нет.

Этого он от меня никогда не дождется.

— Не стоило вам беспокоиться, — говорю я ему, как сказала бы бабушка. — Столько вы себе хлопот доставили! Благодарствуйте. Господь бог непременно вознаградит вас и возьмет к себе на небо.

И я прячу книгу под тюфяк, чтобы учитель Керн больше не говорил о ней. Вон он косится на меня. Никак, смеется? Ну да, ему хорошо смеяться: его-то не оставили на второй год!

Во дворе кудахчут куры: они привыкли, что я им корм задаю. Нет у меня времени попусту тут болтать! Но, видно, учитель Керн уселся надолго. Он протирает очки и зажмуривает при этом глаза; похоже, будто он спит. Теперь он говорит, что никто меня дразнить больше не будет.

— Чеху можете фунт масла дать — он все равно дразниться не перестанет.

— Кому, кому? Чеху?

— Ну да!

Учитель Керн спрашивает, кто такой Чех. Хорош учитель — мэрцбахских ребят не знает!

— Это мы так Зеппа Вурма зовем. Теперь и вы будете знать, как его зовут.

— Нехорошо. Очень нехорошо!

И учитель Керн объясняет мне, что название народа нельзя превращать в ругательную кличку. Он рассказывает мне про чехословацкий Берлин. Они называют его Прагой. Там будто бы жил человек, которого звали Юлиус. Он стоял за правду и умер за свой народ. Но перед тем как умереть, он в тюрьме записал, как смерть все ближе и ближе подползала к нему. Это было очень страшно. У меня даже слезы на глаза выступили. Я тут же решаю, что никогда больше не буду звать Зеппа Чехом, но только чтоб он перестал дразнить нас свинопасами. Может быть, нам звать его клецкой? Но Чехом ни за что нельзя.

Учитель Керн спрашивает меня, не хочу ли я в свой старый класс.

— Очень даже хочу, господин учитель Керн.

— А почему, собственно?

— Я не хочу больше видеть Фрица Кимпеля. Он нечистоплотный элемент.

Учитель Керн громко смеется. Мне даже видно, что сзади у него не хватает зубов.

— Где это ты подхватил?

— Белый Клаушке всегда так говорит у себя в кооперативе.

Учитель Керн опять начинает протирать очки. Всякий раз, когда ему не хочется, чтобы по его лицу видели, что он на самом деле думает, он принимается протирать очки.