Тисса горит

Так приветствовал Петра первый австрийский кондуктор. И пока они доехали до Вены, подобного рода предложений Петр получил не меньше десятка. В поезде уже никто не говорил о королевском путче и его последствиях, на языке у всех была валюта, кривая валютного курса.

— Австрийская крона падает.

— Доллар, фунт, франк, лей, динар, злотый! Доллар, доллар, доллар, доллар!..

— Доллар, доллар, доллар… — выстукивали колеса поезда.

Схватка

Тяжелый, густой ноябрьский туман непроницаемой стеной преградил дорогу тысячам многоцветных огней вечернего города, — огни электрических фонарей венских улиц не в силах преодолеть этой сырой свинцовой преграды. Одни лишь пронзительный прожектор сумел прорезать себе путь. В этот тревожный, нервно бороздящий тьму сноп света на миг то тут, то там попадали бегущие облака, чтобы тотчас же вновь утонуть во мраке.

Туман опускается. Воздух пронизан сыростью. Горящие глаза дуговых фонарей и автомобилей мерцают, словно через матовые стекла.

Вена. Восточный вокзал.

Автомобиль за автомобилем. Машины новых конструкций — американские, французские, итальянские.

Зимние пальто из светлого сукна с необычно большими меховыми воротниками.

«Как принарядилась Вена!» — замечает Петр.

Северный ветер.

Те, кто вынужден ходить без пальто, — а таких много, — жмутся к стенам зданий.

Ветер борется с туманом.

«Еще полгода тому назад в Вене не было столько оборванцев», — думает Петр.

Он покупает вечернюю газету.

На первой странице кричащие заголовки:

«Карл Габсбургский — пленник английского монитора!..»

«Австрийская крона продолжает падать!..»

Ветер крепчает. Как будто хлещут в лицо ледяной тряпкой. Огни электрических реклам врезаются в разрывы тумана.

Петр пешком проходит через Мариагильфе.

Стоило ему ступить на камни этого города, как сильное волнение овладело им. Что творится в Вене? В каком положении австрийское движение, венгерская эмиграция? Один магнит отпустил его — и тотчас же притянул другой.

Вена! Вена!

Перед витриной роскошного магазина он просматривает газету.

«…финансовый план Отто Бауэра. Социал-демократический вождь вносит проект, разрешающий создавшееся положение».

«…Склока среди венгерских коммунистов. Буря в стакане мутной воды…»

Петр мнет газету, сует ее в карман и, пренебрегая туманом, ветром, автомобилями, трамваями, почти бегом спешит в редакцию коммунистического журнала «Пролетарий».

— Ковач! Ужели это вы? Ковач, друг милый! Вот отлично-то! Вот великолепно! Как раз кстати. Бесконечно рад вас видеть.

Петр и раньше не раз встречал худощавого, тонколицего, сероглазого молодого человека с оттопыренными ушами, который сейчас так радушно принимает его в редакции «Пролетария». Но фамилии его он не знает. А после того как тот обнял его, называя «дорогим Петром», неловко спросить: «А вас как звать?»

— Усаживайся, дорогой Петр, и рассказывай, кому или чему обязаны мы столь неожиданным и тем более великим счастьем.

— Я только что приехал, — ответил ошеломленный Петр и, вынув из кармана газету, положил ее перед белокурым юношей. — Объясните, что это значит?

Белокурый сразу же наткнулся на сообщение, так взволновавшее Петра. Он читал, нервно покусывая нижнюю губу, поглаживая щегольской пробор.

— Да, это так, дорогой мой, — сказал он, пробежав статью. — Дело обстоит именно так. Крысы покинули корабль. Таков уже закон природы! — тут он улыбнулся. — Ты должен ведь знать, что с тонущего корабля крысы бросаются в воду. Но в данном случае произошло маленькое недоразумение. Подводная лодка опускалась, а крысы, испугавшись, что лодка тонет, попрыгали в воду. Ха-ха-ха! В воду… Ну, и чорт с ними! Поднимется лодка на поверхность, крыс будет на ней меньше. Невелика потеря, не правда ли?

— Брось шутки, товарищ! Давай говорить серьезно, — не особенно дружелюбно оборвал его Петр. — Что творится в партии? С кем я могу говорить?

— Пока что ты разговариваешь со мной, — обиделся белокурый. — В партии, как я тебе уже сказал, кризис. Повальное бегство. Многие крупные шишки — из бывших левых социал-демократов — вышли из партии. Ни один настоящий коммунист оплакивать их не станет. Я вообще не понимаю, как можно было думать, что такой толстопузый, как Ландлер, может быть хорошим коммунистом!

— Вот оно что!

Петр уже не слушал светловолосого. А тот продолжал разглагольствовать. Петр рассматривал карту на стене — карту Советской России. Гадал, что могли бы обозначать на ней эти большие светло-зеленые пятна. Над картой клочьями свисала рвань грязно-желтых обоев.

— С кем из партийных руководителей могу я поговорить? — настойчиво повторил Петр.

— Иначе как с вождями ты и знаться ни с кем не желаешь? Ну что ж, ладно! Можешь поговорить с Гайдошем.

— Где и когда?

— Завтра, в десять утра. Здесь, в редакции.

— Спасибо.

Только на улице Петр вспомнил, что не знает ни одного адреса и ему негде приютиться. Возвращаться в редакцию не хотелось. Он решил пойти в ресторан «имени бюргермейстера города Корка», полгода назад усердно посещавшийся эмигрантами. Официально ресторан носил другое название. Это же прозвище венгерские эмигранты дали ему не столько из уважения к знаменитому ирландскому националисту, погибшему, как известно, от истощения после шестидесятидневной голодовки, сколько потому, что судьба этого героя как нельзя лучше характеризовала качество кухни ресторана.

В циничной шутке не таилось злого умысла. Никому и в голову не приходило обижать погибшего на посту ирландца. Просто-напросто каждому хотелось так или иначе заставить хотя бы немного улучшить свое питание. Эта наивная попытка, к сожалению, окончилась ничем. «Бюргермейстер Корка» принадлежал к числу многочисленных ресторанов, организованных на средства благотворительности. На хлебах этих ресторанов жирели организаторы-подрядчики и многие им подобные, — но — увы! — заботливо оберегались от ожирения именно те, о которых пеклась эта благотворительность. «Коркский бюргермейстер» вполне оправдывал свое прозвище.