Тисса горит
Шрифт:
На восьмой день, около полудня, меня разбудил Готтесман.
— От кого ты узнал, что я здесь?
— От Анталфи. Одевайся. Пройдемся немного. Или, если есть деньги, пойдем в кофейную.
— Деньги у меня есть.
— Ну, тогда живее.
— Есть какие-нибудь новости?
— Есть.
— В чем дело?
— На улице расскажу…
Я быстро натянул на себя платье, и несколько минут спустя мы уже сидели в маленьком кафе.
— Заказывай смело, — сказал я Готтесману, сидевшему с таким растерянным видом, что я тотчас же понял, что у него нет денег и что он очень голоден. — Поешь чего-нибудь, — посоветовал я, но он только отмахнулся.
— Не до того мне…
— А что случилось?
— Ты газет не читаешь?
— Нет. Уж неделя, как ничего не читал, да ни с кем и не разговаривал.
— Дело идет о Пойтеке. Он поехал в Венгрию на нелегальную работу, и там его арестовали.
Невозможно передать впечатление, произведенное на меня этими словами. Кафе завертелось у меня в глазах —
— Бедный Пойтек, — заговорил он наконец.
— Умер?
Готтесман утвердительно кивнул головой.
— Его два дня мучили, а потом сбросили с третьего этажа.
Когда мы час спустя вышли на улицу, мы больше не говорили о Пойтеке, и только я время от времени тяжело вздыхал…
— С каких пор у тебя новая фамилия?
— С тех пор, как меня выслали. Ведь меня уже на вокзал повезли.
— Меня тоже. Меня арестовали из-за дела с Красной армией. Этот мерзавец Кемень работал для полиции.
— Вот оно что!..
Уже вечером, когда мы расстались, Готтесман на прощанье передал мне, что «старик» Ландлер просит меня на следующее утро зайти к нему. Он сообщил мне его адрес; раз десять заставил меня повторить его, но записать не позволил.
«Старик» встретил меня очень приветливо.
— Пойтек мне говорил про вас, — начал он. — Лучшей рекомендации не надо. Бедный Пойтек был настоящим большевиком.
Ландлер снял очки, цветным носовым платком протер оба стекла, потом опять надел их и пристально посмотрел на меня.
Только теперь я заметил, насколько он за последние месяцы постарел. Теперь он уже был «стариком» не только по прозвищу, но и на самом деле. Глаза были усталые и окружены сетью морщин, лицо пожелтело и осунулось. Только движения остались прежние, порывистые и быстрые, как у юноши.
— Жена Пойтека с двумя ребятами уже по пути в Вену, — заговорил он опять, расхаживая по комнате. — Мы отправим их в Россию. Там из маленького Леучи сделают человека. Я угадал, мне кажется, вашу мысль: ведь вы хотели узнать о семье Пойтека?
— Верно. Как это вы догадались, товарищ Ландлер?
— Не трудно было угадать. Ну, с этим вопросом мы покончили. Конечно, я вас позвал не для этого…
Он принялся подробно расспрашивать меня о том, как я живу, где работаю, что читаю, с кем встречаюсь. Над моими ответами он задумывался и временами одобрительно кивал головой.
— Я вас вызвал для того, чтобы спросить, стремитесь ли вы к работе?
— К какой работе?
— Ну, понятно, не для организации женского чемпионата борьбы!
— Я очень хочу работать, товарищ Ландлер!
— Пошлем вас, друг мой! На очень серьезную работу пошлем, в очень опасное место. Хотя самая большая опасность у вас уже позади. За последние два месяца я понял, что нет ничего опаснее для молодого революционера, как быть обреченным на бездействие. Я думаю, что весь белый террор не причинил столько вреда, как это проклятое бездействие.
— Мне кажется, что поражение имело все же более гибельные последствия…
— Вы ошибаетесь, друг мой. Те, что остались дома, в Венгрии, чувствуют поражение более непосредственно, переживают его более тяжело. И все же… Вчера у меня был товарищ, испытанный серьезный работник, всего два дня тому назад побывавший в Будапеште. Он привез много очень-очень горьких известий, но вместе с тем привез и иные. Вы, конечно, знаете, что Отто Корвина повесили? Он умер смело, прекрасно, но не об этом я хочу теперь говорить. Он умер утром, а под вечер среди уйпештских рабочих, на проспекте Ваци и на острове Чепель, повсюду из уст в уста передавалось, что Отто не умер, что он спрятан где-то на фабрике в Уйпеште и уже вновь приступил к организационной работе. Крестьяне и батраки совершенно убеждены и готовы поклясться, что Бела Кун поехал в Москву к Ленину за советом и помощью и уже через несколько недель или, быть может, даже через несколько дней… Знаете, друг мой, я не люблю суеверия, даже красного суеверия, — но эти легенды показательны. Они говорят больше, чем груды статистического материала, чем целая библиотека анализов текущего момента. Кто не слеп, тот должен видеть: крестьянство знает, что пока коммунисты не победят, не будет настоящего раздела земли, пролетарий знает, что из теперешнего ужасного положения есть только один выход: путь в коммунистическую партию. Они не обманутся в нас.
При этих словах Ландлер выпрямился и словно помолодел.
Минуту я видел его молодым, сильным, бодрым. Его глаза блестели, голос звенел, как сталь…
Ландлер направил меня к Гюлаю. От того я узнал, когда, как и куда мне ехать. Мы проговорили часа два.
От Гюлая я направился к Гайдошу. Семь лет тому назад он вовлек меня в движение, теперь я от него же получил нужные для поездки документы.
— Годы ученичества ты провел с честью. Там, где тебе теперь придется работать, ты уже будешь считаться мастером, — сказал он мне на прощание. — Смотри, не срамись и впредь.
Трамвайный вагон, в котором я ехал на вокзал, на минуту задержался: дорогу ему преградила демонстрация.
Впереди, с поникшими головами, в мертвой тишине, шло несколько сот австрийских рабочих.
За ними, с огромным красным
знаменем — горсточка болгарских студентов.За болгарами шли, громко распевая, итальянцы.
Шествие, замыкали венгерцы — небольшая кучка галдящих, переругивающихся венгерских эмигрантов.
— … Смерть буржуазии!.. Смерть буржуазии!..
Из этого хора отчетливо выделялся пронзительный голос Готтесмана.
КНИГА ВТОРАЯ
Пролог
Срочно. Секретно.
Отделение Б
ОТ НАЧАЛЬНИКА ПОЛИЦИИ ГОРОДА УЖГОРОДА
Доношу, что с 9-го с/м. за незаконный переход границы содержится под стражей Петр Ковач, уроженец местечка Намень, слесарь-подмастерье, участвовавший при правительстве Карольи в организации крестьянского восстания в местечке Намень, при так называемой советской республике служивший в красной армии и ныне разыскиваемый Будапештской окружной прокуратурой по обвинению в убийстве и вооруженном ограблении.
Принимая во внимание, что означенный Петр Ковач известен не только среди крестьянства местечка Намень и окрестностей, но отчасти и среди рабочих Берегсаса и Мункача и пользуется там некоторым политическим влиянием, начальник полиции полагал бы целесообразным дело о совершенных означенным Петром Ковачем преступных деяниях дальнейшим производством прекратить, а также, ввиду приписки его к местечку Намень, т. е. его чехословацкого подданства, отклонить выдачу его венгерским властям, — при том непременном условии, что означенный Петр Ковач прекратит всякие сношения с большевистскими элементами и подаст заявление о вступлении в члены Прикарпато-русской секции чехословацкой социал-демократической партии. При этом надлежит принять в соображение и то обстоятельство, что, согласно сведениям, полученным начальником полиции из вполне надежных источников, означенный Петр Ковач во время так называемой венгерской советской республики отличался всегда самым умеренным образом действий и вел среди рабочих агитацию за разрешение создавшегося положения в духе демократизма.
Принимая во внимание, что активное участие Петра Ковача в работе социал-демократической партии принесло бы значительные политические выгоды, обращаюсь в отделение Б. канцелярии губернатора с усиленным ходатайством о срочной и действительной поддержке предложения начальнику полиции господину майору Рожошу о зачислении означенного Петра Ковача на платную работу в местную организацию социал-демократической партии.
… Относительно распоряжения, заключающегося в пункте 4 секретного приказа за № 172, честь имею доложить следующее:
Я ни в какой мере, не забываю о значении рабочего движения в случае войны и использовал все находящиеся в моем распоряжении политические, материальные и моральные средства, чтобы направить рабочее движение во вверенной мне области в надлежащее русло. Мои старания увенчались полным успехом. Последние остатки основанной Бела Куном так называемой коммунистической партии ликвидированы, работающая во вверенной мне области единственная организация рабочих — чехословацкая социал-демократическая партия — находится под руководством вполне надежного со всех точек зрения человека, бывшего офицера, состоявшего раньше венгерским королевским советником полиции, господина майора Рожоша.
В случае, если бы вверенная мне область стала тыловой зоной фронта, социал-демократическая партия и находящаяся под моим руководством жандармерия сумели бы в полной мере обеспечить лойяльное поведение рабочих в отношении проходящих по области воинских частей и военных грузов.
Полагаю необходимым еще до объявления военного положения повышение секретного фонда в части, ассигнованной на поддержку рабочего движения, на 7 500 крон в месяц.
Ужгород, 1920 г., февраля 12 дня.
19
Летом 1918 г. в г. Питтсбурге (Сев. — ам. соед. штаты) состоялся «Конгресс стремящихся к своему освобождению европейских народов». По заключенному на этом конгрессе между «представителями чешского и русинского народов» (Массарик и Цаткевич) соглашению русинские области, которые отпадут от Венгрии в случае победы союзных держав, войдут в состав нового «Чехословацкого государства, на началах широкой автономии и с самостоятельным парламентом». После того как в апреле 1919 года чешские и румынские войска оттеснили венгерскую Красную армию и русинскую Красную гвардию на левый берег Тиссы, «освобожденная русинская земля» попала под власть военной диктатуры. Военным губернатором назначен был французский генерал Пари.