Тьма египетская

— А откуда ты родом?

Хека хитро засмеялся, наконец осознав, что это любопытство вещь довольно удивительная в мальчике, столь неполно ещё вернувшемся к жизни.

— Я родом прямо из грязной пыли, что лежит на любой дороге, самой обычной, не священной дороге. Впервые я узнал себя и помню хорошо этот миг, на паперти храма бога Сина, что в Ниппуре. Это потом я понял, что это паперть, что рядом храм, а вокруг расположен славный город Ниппур. В тот первый момент я лишь почувствовал вкус пыли на своих зубах и страшную вонь, наплывавшую отовсюду. Воняло, потому что вокруг лежали больные. В тамошних городах такой обычай: когда человек тяжко захворает, его несут к храмовым воротам, чтобы всякий идущий мимо мог, выслушав его жалобы, подать совет, если прежде сам как-то сумел избавиться от похожей хвори. Видимо, меня, схваченного какой-то страшной лихорадкой, тоже принесли на паперть и оставили там, чтобы я дожидался там своего советчика. Болезнь отъела у меня всю память о предыдущих годах, и я не знал, как меня зовут и сколько мне лет. Был щуплым и всё время кашлял. Когда я очнулся, лихорадка уже отлетела от меня. Я никуда не ушёл от храма, поскольку мне некуда было идти. Я остался лежать среди смердящих полумёртвых людей, ибо понимал — это единственное место, где я могу выжить. За мною никто не приходил, стало быть, поблизости не было у меня ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестёр, а если и были, то они меня бросили, а это хуже, чем если бы их не было совсем. Я научился притворяться больным, и меня жалели даже те, кто сам был при смерти. Я тайком таскал еду у тех, кто лежал без памяти, но при этом открыто прислуживал тем, кто не мог сам двигаться, поэтому был и сыт и расположил людей к себе. Я был тогда примерно твоих лет. Храмовые служители дали мне имя и предлагали остаться в числе низших служителей, что было мечтою для тысяч бездомных и голодных детей. Но я тогда уже наметил для себя другие пути жизни. Я подсмотрел многие человеческие слабости — среди страждущих они виднее; я научился всем видам обхождения, потому что на паперти оказывались не только нищие, но и состоятельные жители, и купцы, и жрецы; я запомнил множество рецептов и советов, годных против всех хворей. Обучился словам многих языков, ибо к храму стекались люди со всего междуречья, от камышовых царств, населённых больше лихорадкой, чем людьми, до северных хурритских предгорий, где у жителей текут вечные сопли.

Хека говорил с увлечением, даже сам немного удивляясь тому, что слышит. Долгие годы все эти сведения лежали в кладовой его памяти как старые, ненужные вещи, и теперь он, доставая их на свет, сам искренне изумлялся их сохранности.

— Я ушёл из Ниппура юношей вместе с небольшим караваном. Я даже не знал тогда, на юг я иду или на север, мне хотелось во что бы то ни стало убраться с опостылевшей паперти. Я был погонщиком, а потом гребцом на большом корабле с квадратным носом, таких нет на этой реке.

Я плавал в Пунт, но не с той стороны, с какой приплывают туда египтяне. Там меня продали в рабство, и я возвысился, ибо мне отдали в управление гарем одного князя. За это мне пришлось внести такую плату, какую любой мужчина назовёт чрезмерной. И я так считал тогда, теперь же лишь усмехаюсь. Потом я сделал так, чтобы меня украл один шейх, наши верблюды брели по пустыне целую вечность, солнце выедало глаза, а луна по ночам заставляла бредить. Я успел сделаться сердечным другом шейха, он уже хотел отдать под мою власть все свои стада, но налетела песчаная буря, всё сгинуло, моё счастье растворилось в летящем песке. Я пешком пришёл в город, где дома целиком вырублены из соли, а женщины сплошь страдают бесплодием. Я сказал, что помогу их беде. Меня, осмотрев, допустили к женщинам и озолотили. Когда я уходил тайком из этого места, то драгоценные сосуды мне приходилось везти на двух ослах, хотя ни одна из женщин ещё не родила. По вине этого золота я снова попал в рабство. Мне дали бронзовый топор, и я валил кедры в финикийских горах, а древесина этих деревьев крепче любой бронзы. Но тут на моё счастье заболел вождь племени и я вызвался его вылечить. Чтобы сварить снадобье, нужны были травы, что росли только в глубине леса, и я отправился за ними вместе с двумя охранниками. Навстречу нам попался лев... — Колдун тихо, сладостно вздохнул, видимо, это воспоминание доставило ему особое удовольствие.

Мериптах слушал молча, всё так же закрыв глаза, будто бы представляя вживе то, что произносили уста колдуна.

— ...отвратительный город Тир! Меня сразу же избили там, прямо в воротах, без всякой причины. Сломали два ребра, до сих пор вот тут болит, если надавить. Там никто не верит никому, потому мне там нечего было делать. Все торгуют и блудят, женщины отдаются прямо на улицах, поэтому смотрителю гарема там не найти места. Они жадны так, что жалеют денег даже на своё здоровье, поэтому и лекарю там нечего показываться.

— Тир стоит на огромной скале, омываемой морем, и с берегом его соединяет только узкая дамба. Он неприступен и горд. Его корабли, как пчёлы свой улей, охраняют его богатство.

— То, что он стоит на скале, известно всем. Но ты побывал бы в тамошних харчевнях. Там нет даже собак, ибо люди сами пожирают свои собственные отбросы. Я ушёл оттуда и проклял это место. Я знал, что мне должно было повезти. Единственный тирянин, которого мне удалось обмануть, был капитан корабля, что отправлялся куда-то в сторону заходящего солнца за оловом. Я сказал, что чую носом, где залегает серебро. Его ум не поверил мне, но жадность поверила. Он посадил меня на цепь, однако когда мы подплыли к Криту, я шепнул одному матросу, что хочу только с ним одним разделить серебро, и он тихо распилил цепь, и мы прыгнули в воду. Крит ещё богаче Тира, он возвысился над всеми островами, и жители круглый год празднуют своё морское счастье, и их постоянно пожирают две страсти: похоть и любопытство. Не продажная финикиянка есть предел распущенности, но совокупляющаяся с козлом женщина великого острова. Дочь местного царя сошлась даже с быком, и от брака того невиданного родился, говорят, сын.

Я не верил, но меня привели к подземелью, откуда доносился рёв этого зверя. Мне показали пифосы из-под вина, опорожнённые им, и гору обглоданных костей — след страшной трапезы. Но мне не было дела до сладострастия критян, их любопытство стало для меня серебряным рудником. Я просто рассказывал истории, случившиеся со мной на путях жизни, рассказывал без всяких прикрас, одну лишь правду, и они слушали меня целыми днями, забывая о еде, своей богине-матери и даже вине. Лечение там от всех болезней одно — они натираются оливковым маслом и разными способами вызывают рвоту.

Увидев, что губы мальчика едва заметно шевелятся, Хека приблизил к ним ухо.

— Дворец в Кноссе похож на огромную морскую звезду, выброшенную великой волною на каменистый берег. Ступенчатые, широкие лучи многолетних пристроек расходятся от возвышенного шестигранного центра, утопая в светлой зелени луга и тёмной зелени леса. С самого утра наигрывают флейты во всех концах дворца, и в гранитных, и в кирпичных. Никаких нигде нет укреплений, ибо у тамошнего царя нет врагов, которые рискнули бы напасть.

Хека хмыкнул.

— Таков он и есть, царский дворец в Кноссе. Какой-нибудь купец при дворе твоего отца рассказал тебе это, Мериптах?

Шахкей что-то проревел в своей палатке, кажется, требовал воды.

Колдун сказал, обернувшись в ту сторону:

— Человека с такой раной я лечил в Сузиане.

— Я видел это.

— Что ты видел? Там принято прикладывать к ране свежий коровий навоз, смешанный с виноградной кожицей и известью. Это никогда не помогает, но они всегда прикладывают эту дрянь. Эламиты народ ужасный и живут в ужасном краю. Нигде не бывает так жарко и душно, как в их проклятой земле. Летом там реки не дотекают до моря. Только царь и его родственники строят себе жилища из камня. Прочие все живут в норах, вырытых прямо в земле. Они наливают туда воды чуть ли не по колено и сидят там, как бегемоты на нильском берегу. А когда идут дожди, то они живут снаружи, но в такой же грязи. Они многочисленны и прожорливы, как саранча. Их дети цветом напоминают глину и живут меньше собак. Там продают родственников в рабство, чего нет нигде больше, ни в стране Хатти, ни у пьяных дикарей по ту сторону Хатти и проливов, только у диких горцев за Тигром. Они грязны, но не дики и не добродушны, грязь проникла в их сердца, они коварны. Когда сила Вавилона клонится, они являются тут же, как гиены, чтобы пожирать его богатства. О, с какой радостью я ушёл от них.

— Как волны по воде от большого брошенного камня, расходятся от царского дворца и храма Аннушиннака стены Суз. Числом всего пять. Наружная стена земляная и перед нею ров, на дне его чёрная вода, которая может гореть. Две другие из камня и брёвен. И там каждые сто шагов квадратные башни высотою тридцать локтей. И ещё две стены каменные сплошь, и башни там стоят ещё чаще, высота их тридцать пять и сорок локтей, так что с вершины можно увидеть город Туллиз, что лежит вниз по реке Улам. На каждой башне стража, одна для ночи, другая для дня, и ворота с заходом солнца все заперты. Сузы громадны, но они на замке, как большой сундук. Сузы — голова Элама, и никто ещё не смог разбить её.

Отхлебнув из кувшина, Хека отнял его от губ и вытер культёю губы.

— Так кто же рассказал тебе это, мальчик? Купцы? Но никакие корабли не заплывают так далеко в дельту, чтобы пристать в заброшенном Мемфисе. И товары, и рассказы оседают на пристанях Авариса и Таниса.

— Я видел это, — просто сказал Мериптах, не открывая глаз.

Хека подскочил, но даже не успел возмущённо вспыхнуть, как уже овладел собой. И сказал успокаивающе-внушающим тоном:

— Как ты мог видеть это, когда никуда не путешествовал? Ты жил во дворце отца, потом плавал двадцать дней по реке, и всё.

Мериптах улыбнулся:

— Когда я был мёртв, я был везде. Два больших голоса — я не знаю какие это были боги, они не назвали себя — говорили мне: вот страна, и я видел страну, и горы белые вверху, и виноградники, и дороги, и каналы. Они говорили мне: вот город, и я видел город, и стены, и башни, и зубцы на башнях. Вот битва, и я видел колесницы, видел, как бегут воины и как стоят воины, как летят стрелы, видел поверженных людей и лошадей кверху ногами. Я был везде, я видел всё. Все пределы: и горные, и морские, и все пустыни, и оазисы.