Тьма египетская

— Он и это успел рассказать тебе?

— Мы с ним не разговаривали. Ни разу.

— Откуда же ты... Кто-то другой тебе поведал об этих секретах?

— Я ни с кем... — начал мальчик и остановился в явном смущении.

Тень сомнения пробежала по векам царя.

— Про Мегилу ты, пожалуй, говоришь правду. Первое, что он должен был бы сделать, заговорив с тобой, это объявить своё отцовство. Значит, не заговорил. Но как же вы не разговаривали, если ты всё время был при нём?

— Это потом стало понятно, что я был при нём, но сам я находился в беспамятстве после укуса.

Апоп медленно махнул короткопалой кистью. Напоминание об укусе его успокоило. Мальчик был не в себе и сам не знает, что с ним происходило.

— Итак, я закончу про Мегилу. Думаю, здесь вот что. Путь от отчего дома до гарема бывает иногда очень долог, иногда занимает месяцы. Сопровождая одну из царевен или царских племянниц, тогда ещё довольно молодой человек уступил домогательствам своей воспалившейся чувствами «жены» и поступил с ней, как поступает обычный муж. Просто, чтобы развеять её недоумения по поводу происходящего. Раз брак заключён по всем правилам, отчего же они не спят вместе?! Его «жена» понесла, Мегила забыл об этом случае и забыл бы навсегда, если бы с годами не завёлся в нём червь недовольства. Так бывает иногда с людьми, достигшими в жизни всего. Возвысившись в этом мире, они чувствуют, что сам мир начинает их тяготить. Разъедает душу тоска, и грызёт душу сомнение. Им кажется, что если они вырвутся вон из башни своей великой судьбы, то обретут взамен счастье. И они начинают тайно ото всех искать пути бегства. Тут недостаточно просто уехать и скрыться в дальних городах или на пустынных островах. Им надо вырвать из себя самый корень царства, что их окружает, питает, проникает и возносит. А корень — отцовство. Вернее, наоборот. Вернее... Он захотел продолжения своего рода, в ущерб и противопоставление более великому роду, единому роду всего Авариса. Если бы он открыл свою тоску, я объяснил бы ему, что это падение духа и отступление разума. Путь назад от уже достигнутых вершин. Но сомневающийся не откровенен. Такие случаи бывали и раньше. Чаще всего отступник просто заводит на стороне женщину и плодит от неё обыкновенных ублюдков. Прячется, гибнет, порой приходит с повинной. Но Мегила — случай небывалый. Никогда ещё не пора жался злым сомнением человек, стоящий прямо у кормила и выделяющийся даже среди стоящих там. В случае моей внезапной смерти он вполне бы мог занять моё место.

И оказавшись на троне, он совершил бы самое ужасное основал династию. Аварис превратился бы в заурядное, варварское царство, с великой идеей было бы покончено. Сначала этого никто бы не заметил, но через два поколения Аварис бы выгнил изнутри и рухнул под ветром первого же нашествия.

Апоп встал. Видимо, ему тяжко было сидеть под весом этого рассказа. Прошёлся по прохладным плитам пола толстыми подошвами туда-назад.

— Мегила вспомнил о той царевне, с которой разделил по необходимости ложе, наверняка было так. Их, «жён», было у него, наверно, несколько десятков за годы его служения на этом поприще. Так что, Мериптах, среди твоих предков вполне могут оказаться и князь страны Наири, и князь города Ерхон, и хеттский царь, и начальник стражников из Кархемыша, и пунтский купец, и главный сидонский корабел, и вождь племени ливийских пиратов из Сиарта. И другие разные тоже. Установить точнее нельзя. Просто так никто из женщин не признается, под пыткой признаются всё, что одно и то же. Да и мертво уже большинство «жён» Мегилы.

Царь резко обернулся, разметав края своего странного одеяния:

— Пользуясь своей властью и применив беспримерную свою хитрость, Мегила отыскал, видимо, по записям в листах секретной канцелярии, какая из женщин родила через восемь месяцев после прибытия в гарем. Он умел достигать цели. Выследил какое-то преступление за одним из писцов секретной канцелярии и, пугая оглаской, заставил помогать себе. Он разузнал, не было ли особых знаков на теле ребёнка. И ему повезло — знак был.

— Родимое пятно!

— Думаю, что пятно. Тогда он тайно разослал своих шпионов, — а он был главный шпион царства, — по всему миру, куда могли быть отправлены сыновья Авариса, родившиеся в такой-то год. Он узнал, что ты при дворе князя Бакенсети. Мегила бросился в Мемфис. Он так спешил, что приплыл туда ночью. Мне много раз рассказывали историю твоей встречи с Себеком. На самом деле это Мегила кружил вокруг города, высматривая, наверное, пути для тайного проникновения. Только чудом ты не попал в его руки прямо в ту ночь. На его беду прибежали стражники, а утром прибыл Аменемхет. Я думаю, что его известила Аа-мес. Решив от тебя избавиться, она часто писала в мою дворцовую канцелярию, превознося твои достоинства сверх всякой меры. Я получал эти письма, но именно эта восторженность и это нетерпение меня и настораживали. Тогда Аа-мес, пожираемая как раз своим нетерпением, обратилась к верховному жрецу Амона, сообщив ему, что родимое пятно на твоём бедре сходно с родовым знаком отпрысков рода Иниотеф. Аменемхет примчался по пересыхающему Нилу и удостоверился, что так оно и есть, хотя это сходство абсолютно случайное, я думаю. Бакенсети запер тебя, и Мегила изнывал от нетерпения и сжигал себя подозрениями. Он убил Гиста, испугавшись, как мне кажется, что тот хочет известить канцелярию о тебе. Я наконец поддался на уговоры Аа-мес и, как только вода начала прибывать, отплыл в Мемфис. Лишь войдя под своды тамошнего дворца, я почувствовал, что там все пребывают как бы в состоянии немого безумия. Я не удивился бы, если б воздух вспыхнул от накопившейся в нём страсти. Аа-мес ненавидела Бакенсети, он ненавидел её. И был потрясён моим приездом. Мегила ненавидел их всех. Тнефахт боялся за князя. Аменемхет маячил и нависал, и как будто тоже присутствовал в залах дворца. Я заразился этой горячкой. А тут ещё беснование народа, чего я не ждал, и казнь. Я видел огонь в глазах Бакенсети и понимал, что обманываю его, подавая надежду своим внезапным приездом, так похожим на порыв души. Мне было отлично известно, какие он прилагает силы, чтобы возобновилось то, что было между нами прежде. Он был готов отдать себя под нож лекаря, чтобы вернуть молодость. Думаю, он в глубине сердца тоже начал смиряться с тем, что всё в прошлом, а я устроил ему невольную пытку надеждой. Он воспрял, и тут ввели тебя. Ты должен понять моё состояние. Я был ослеплён. Выяснилось удивительное — Аа-мес даже преуменьшила достоинства того, кого хвалила! Я перестал владеть собой. И произошло то, что ты видел. Ты должен понять правильно — это была сцена ревности. Бакенсети хотел убить тебя, чтобы ты не отнял у него меня. Я тебя спас. Он убил бы тебя.

Апоп медленно подошёл к всё ещё сидящему на табурете Мериптаху, вытер краем одежды лоб, покрывшийся громадными каплями, и улыбнулся. Мягко, даже ласково, но при улыбке обнажились многочисленные, самостоятельно угрожающего вида зубы.

— Ну, теперь ты перестал меня бояться?

— А мои друзья? Их ведь зарезали.

— Зарезали. И я сейчас тебе объясню почему. Потому что я ненавижу кровопролитие. Да, кровь иногда отводит кровь. Убийство номарха, да ещё такое убийство, надо было скрыть. Любой ценой, иначе — бунт. Весь Мемфис столпился у дворца, и хмель горячил толпы. Празднующий народ легко берётся за оружие. Бунт мои всадники подавили бы. Но пришлось бы снести очень много голов. Всякая война отвратительна для Авариса, он не для того стоит на земле. Но как скрыть убийство? Под рукою двойник князя. Надо его предъявить вместо Бакенсети. При этом важно, чтобы не поползло по городу никаких слухов, что князь подставной. Слухи эти могли поползти только из дворца. Надо было отделить слуг, которые станут сомневаться и болтать, от тех, кто увидит в двойнике Бакенсети. Как это сделать, да ещё быстро? Я посадил Реха рядом с собой и велел вводить домочадцев по одному. Я заговаривал с ними и следил, как они будут смотреть на двойника. Подслеповатые ничего особенного не увидели, а умные сделали вид, что ничего не увидели, и те и другие сохранили себе жизнь. Те, кто выдавал себя, умирали. К сожалению, пришлось убить и всех твоих друзей. Дети непосредственны, и им бесполезно приказывать. Они могли всё испортить. Чтобы избежать большой крови, я пролил малую. Собственно, в этом и состоит искусство управления. Ты слушаешь меня, Мериптах? Ты понял мой ответ?

Мальчик быстро глянул снизу вверх:

— А тогда, перед тем как вошёл Бакенсети, ты велел мне разоблачиться, чтобы посмотреть на родимое пятно? Как Аменемхет?

Апоп затянул веками глазные яблоки:

— Я думал, ты раньше об этом спросишь. Я обещал рассказать тебе всю правду и не обману. Не затем, чтобы рассмотреть пятно на твоём бедре, я раздел тебя. Но это была вспышка души. Стыд сотрясал меня при воспоминании о ней все последующие дни. Конечно, и ты верь мне, Мериптах, такое не может повториться никогда!!! Ведь тут всё так хрупко, и я чуть не разрушил своим варварским порывом то, о чём так мучительно мечтал. Дальше всё будет по-другому, совсем по-другому. Я открою тебе настоящие сокровищницы, и ты сам, именно сам, только в этом случае всё обретает смысл, решишь, как нам быть. Я очень надеюсь, яростно надеюсь, но, поверь, лишь надеюсь. Большего права нет даже у меня, хотя я силён, как никто под солнцем.

67

В эту ночь Хека спал не как всегда, спал без тревог и ночных вскакиваний, не слыша надрывных любовных криков, и госпожа Бесора ему не снилась. Проснувшись и вспомнив о своём вчерашнем походе в храм-дворец над прудом, он посмеялся над собой и отчитал себя — с какой такой стати он вёл себя, как слуга, перед этой, без сомнения, величественной женщиной, но ведь лишённой всякой настоящей власти. Скорее он мог считаться для неё господином, чем она для него госпожой. Он мужчина, он носитель синих одежд и зелёного пояса, он не заключённый здесь!

Поддержкою этим мыслям послужил ранний визит Сэба и Нанны, они пришли похвалить торговца благовониями. Собрав отзывы молодых «царских друзей», забиравшихся накануне на деревья гарема, обработанные новым порошком, они пришли к выводу, что друг их Сетмос ведёт свои разыскания в правильном направлении. Запах женщины, это омерзительное препятствие, положенное самой косной природой на пути обретения Аварисом своего продолжения, был, можно сказать, одолён. Это доказывает несомненные способности нового учёного друга. Оставалось доделать самую малость. Тошнотворный женорыбий дух скрыт и изведён, но зато выступил на первый план дух самого порошка. От него у молодых львов Авариса немного слезятся глаза и першит в горле. Но, думается, с этим можно покончить, если применить все умения.

Львиногривый и мокроносый писцы разговаривали с другом Сетмосом с нескрываемой приязнью. Теперь он был равным среди избранных. Он был теперь в разряде полностью уважаемых, и ему полагались блага. Ему позволялось завести слуг (в данном случае служанок, ибо он служил в гареме). Ему будет позволено посещать собрания Рехи-Хет, ибо теперь он член этого важнейшего сообщества, опоры Авариса. И учёные мужи великого города будут держаться с ним как с равным.

Сетмос спросил у них: а позволено ли ему покидать гарем, чтобы осмотреть город, о котором столько слышал и к которому питает глубочайшее почтение?

Оказалось, что нет. Пока ещё нет. Вернее, в одиночку нет. В сопровождении трёх стражников, пожалуйста. Стражники проводят его и на собрание учёной корпорации, и в храм Сета, чтобы он мог совершить подношение. Разумеется, он будет участником всех официальных празднеств, и не в самых последних рядах. Его, возможно, готов будет принять «царский друг» Камт, один из состоящих при «царском брате» Эгне, первом помощнике того, кто ведает всеми научными делами в царстве. Может быть, и сам «царский брат» удостоит его разговором, такое тоже случается, но на это лучше не рассчитывать. Чаще всего видеться он будет с ними, с Сэбом и Наиной. Они состоят в распоряжении Камта, они его «уши, пальцы и язык». И он, простой торговец благовониями Сетмос, должен радоваться, ибо и так уж вознесён очень высоко в сравнении с прежним своим положением и всеми торговцами любых городов мира. Он служит Аварису, и не телом своим, не здоровьем, но умом и знанием. Учёные мужи во всех краях обитаемого мира мечтают о том, чтобы оказаться в его положении. Для того, кто не рождён здесь, в Аварисе, это высшая ступень.