Тьма (сборник)
Шрифт:
Доннели сделал себе в уме заметку – поискать книгу По. Он любил хорошие книги.
Джойс Кэрол Оутс
***************
Джойс Кэрол Оутс – одна из самых уважаемых и плодотворных писательниц современной Америки; работает почти во всех жанрах и стилях. Живой интерес к готике и психологии жанра «хоррор» побудил ее начать писать романы в жанре «дарк саспенс» под псевдонимом Розамунда Смит, в том числе она создала рассказы в этом стиле, которых хватило на пять сборников. Последние из них: «Музей Доктора Моузес», «Мистические истории и дикие ночи», «Последние дни жизни По, Диккенсона, Твена, Джеймса и Хемингуэя». Также Оутс была редактором сборника «Американский готический рассказ». Ее короткий роман «Зомби» получил премию Брэма Стокера, а Ассоциация Авторов Хоррора присудила ей премию «За достижение всей жизни». Последние романы
************** можно воспринимать буквально, а можно и символически. В любом случае это один из самых захватывающих рассказов Оутс.
Это был один из самых прекрасных домов, какие мне довелось видеть вблизи. Внутри которых довелось побывать. Просторный, в три этажа, светло-розовый, как будто светился, из песчаника, как сказал дядя Ребхорн, – по индивидуальному проекту. Его проекту, разумеется. В одно из воскресений июля 1969 года они приехали за мной – дядя Ребхорн, тетя Элинор, двоюродная сестра Одри (моя ровесница) и двоюродный брат Даррен (на три года меня старше). Я была так взволнована, чувствуя себя совершенно особенной, – меня выбрали, чтобы пригласить в дом дяди Ребхорна на побережье Гросс-Пойнт.
Я вижу перед собой сверкающий дом, а потом вижу пустоту – странную прямоугольную пустоту и ничто. В центре того, что случилось в то воскресенье много лет назад, теперь чернота.
Я помню, что привело к черноте и что настало после нее. Не очень четко, но до определенной степени: мы, проснувшись, ошеломленные ярчайшим сном, помним обрывки сна, но не можем заставить их слиться в одно целое и увидеть их так, как было в этом сне. Я могу вспомнить черный прямоугольник, придать ему объем (он совсем не плоский, как холст картины), но признаю свое поражение в том, что ничего не вижу внутри его. Этот черный прямоугольник – посреди того воскресенья в июле 1969 года и посреди всего моего детства. Он стал одновременно и концом моего девичества.
Но откуда мне знать, если я не могу вспомнить?
Мне было одиннадцать лет. Впервые в своей жизни (и в последний раз), хотя тогда я этого еще не знала, сводный старший брат отца, дядя Ребхорн, повез меня поглядеть его новый дом и покататься на лодке на озере Сент-Клэр. Возможно, из-за моей двоюродной сестры Одри, которая была мне как родная, хотя мы редко виделись: скорее всего потому, что мама мне осторожно и намеренно равнодушно сказала, что у Одри нет друзей, как и у Даррена. Я спросила почему, и мама ответила, что просто нет. Это – цена, которую платишь, когда слишком быстро возвысишься в этом мире.
Наша семья жила в Хэмтрэмке, пригороде Детройта, и уже очень давно. Дядя Ребхорн тоже здесь жил, пока ему не минуло восемнадцать, тогда он уехал. Теперь, много лет спустя, он богатый президент «Акционерного общества Ребхорн по поставке автомобилей», женат на состоятельной женщине из Гросс-Пойнта, построил большой прекрасный новый дом у озера Сент-Клэр, о котором все говорили, но которого никто не видел (разве что снаружи?). Только не мои родители, они были слишком горды, чтобы так унижаться, однако остальные родственники, по их словам, ездили до самого побережья Гросс-Пойнт, чтобы, открыв рот, глазеть на розовый особняк дяди Ребхорна, остановившись на Буэна Виста Драйв. Не будучи приглашены, они не смели позвонить в установленный на воротах из кованого железа звонок, подъездная дорога была перекрыта. Дядя Ребхорн, которого я совсем не знала, давно порвал с Хэмтрэмком; говорили, что он «презрел» свою родину и семью. В этих словах была изрядная доля ревности и зависти, но втайне все надеялись на то, что когда-нибудь он о них вспомнит, поделится с ними своей неслыханной удачей – только представьте себе, родственник-миллионер! Они все время присылали ему открытки, приглашения на свадьбы, сообщали о рождении, крещении детей, конфирмации. Иногда даже телеграммы отправляли, поскольку номера телефона дяди Ребхорна не было в справочнике, номера не знали даже его братья. Папа говорил мрачным и унылым голосом, который мы старались слышать как можно реже:
– Если он хочет быть сам по себе, нормально, это я уважаю. Мы тоже будем сами по себе.
И вдруг, будто из ниоткуда, это приглашение. Просто телефонный звонок тети Элинор.
Мама подняла трубку и, конечно же, занялась всеми приготовлениями, она не хотела, чтобы я оставалась ночевать. Тетя Элинор предложила эту поездку, поскольку ехать долго, от сорока пяти минут до часа, а еще она сказала, что Одри огорчится, но мама ответила «нет», и все.
Итак, в то воскресенье – как сейчас помню! – дядя Ребхорн, тетя Элинор, Одри и Даррен
приехали, чтобы усадить меня в его сверкающий черный «Линкольн Континентал», проехавший по нашей улочке из каркасных домов с покрытыми битумом стенами, будто катафалк, привлекая взгляды всех соседей. Папа ушел. «Не собираюсь тут торчать, – сказал он, – только для того, чтобы сказать «привет» и пожать руку сводному брату». Но мама была со мной, стоя у двери, когда дядя Ребхорн подъехал. Однако Ребхорны и мама даже не поговорили. Дядя Ребхорн просто посигналил, давая знать, что приехал, а тетя Элинор, хоть она и помахала рукой и улыбнулась маме, не вышла из машины и даже намеком не пригласила маму подойти и поговорить. Я бежала к дороге, затаив дыхание, – мне вдруг в страхе привиделось, что дядя Ребхорн заводит мотор своей огромной черной машины и уезжает, оставив меня в Хэмтрэмке. Я вскочила на заднее сиденье, чтобы сесть рядом с Одри.– Садись быстрее, мешкать некогда, – сказал дядя Ребхорн, грубовато-добродушным тоном, будто из мультфильма, – так некоторые взрослые предпочитают говорить с детьми, в шутку. Или не в шутку. Тетя Элинор предостерегающе улыбнулась мне, прижимая палец к губам, будто давая понять, что не следует отвечать на замечание дяди Ребхорна. Я и не собиралась. Мое сердце колотилось от возбуждения, просто от того, что я оказалась внутри такого великолепного автомобиля!
Потрясающе было ехать из нашего пригорода в Детройт, где на улицах было множество чернокожих, которые, заметив «Линкольн Континентал» дяди Ребхорна, пялились на него, не скрывая изумления. Мы быстро выехали на Лутер-Драйв, потом на Эйт-Майл-Роуд и поехали на восток к озеру Сент-Клэр, где я никогда еще не бывала.
Я глазам своим не верила, такое все было красивое, когда мы свернули на Лейкшор-Драйв. Теперь уже я пялилась во все глаза. Особняки на зеленых холмах с видом на озеро! Столько высоких деревьев, столько листвы! Столько неба! Небо над Хэмтрэмком обычно было затянуто тучами, серое и скомканное, будто мокрое белье. Озеро Сент-Клэр темно-голубого цвета, будто на картине!
Почти всю дорогу дядя Ребхорн говорил, показывая на особняки богатых и известных людей. Помню только фамилии – Форд, Додж, Фишер, Уилсон. Тетя Элинор кивала и что-то тихо бормотала, а на заднем сиденье молчаливые и покорные Одри, Даррен и я глядели в тонированные окна. Я ощущала некоторую обиду и разочарование, потому что Одри, казалось, не обращала на меня внимания, сидя рядом со мной, будто каменная. Хотя, возможно, учитывая то, что дядя Ребхорн постоянно говорил, обращаясь ко всем в машине, Одри просто боялась его перебить. Даррен тоже не сказал ни слова никому.
Наконец мы свернули с Лейкшор-Драйв у берега Гросс-Пойнта на извилистую дорогу, носившую название Буэна Виста. Здесь особняки были поменьше, но все равно оставались особняками. Буэна Виста окончилась тупиком, где росли высокие и могучие дубы и вязы. В самом конце, у озера, стоял дом дяди Ребхорна – как я уже говорила, самый прекрасный из домов, какие мне доводилось видеть вблизи или заходить внутрь. Из светло-розового песчаника, будто светящегося, с красивейшей, увитой плющом галереей, четырьмя изящными колоннами, дюжинами обрешеченных окон, отражавших лучи солнца, будто улыбки, – дом выглядел как картинка из книги сказок.
А за ним простиралось небо цвета синей кобальтовой краски с еле заметными перьями облаков. Дядя Ребхорн нажал кнопку на приборной панели, и ворота из кованого железа открылись. Такого я еще никогда в жизни не видела.
Подъездная дорога тоже не была такой, какими я привыкла их видеть, эта была извилистой, идущей то вверх, то вниз, мощенная красивым, будто крохотные ракушки, розовым гравием. Дядя Ребхорн повел машину дальше, из-под колес полетели крохотные камешки, а ворота позади закрылись, будто по волшебству.
«Как повезло Одри жить здесь», – подумала я, грызя ноготь на большом пальце. Тысячу раз мама говорила мне этого не делать. «Все бы отдала за то, чтобы жить в таком доме», – подумала я.
Казалось, дядя Ребхорн меня услышал.
– Мы тоже так думаем, правда, – сказал он. К моему стыду, он глядел на меня в зеркало заднего вида и теперь подмигнул. Его глаза озорно светились. «Неужели я сказала это вслух, невольно?» Мое лицо залила краска.
Даррен, прижатый к дальнему подлокотнику, издал презрительный смешок. Он не особо смотрел на меня, когда я садилась в машину, всю дорогу он сидел надувшись, и мне казалось, что я ему не понравилась. Полноватый мальчишка с дряблой кожей, он выглядел скорее на двенадцать, чем на четырнадцать. Такая же кожа, как у дяди Ребхорна, цвета топленого сала, полные губы, но другие глаза – у дяди Ребхорна глаза блестели хитро. Глаза Даррена были тусклыми, близко посаженными и глядели недоброжелательно. Что бы он ни хотел показать своим смешком, дядя Ребхорн его услышал сквозь шум кондиционера (есть ли что-то, что не способен услышать дядя Ребхорн?) и заговорил тихо, вежливо и предупреждающе.