Тьма сгущается перед рассветом

Вместе с Гылэ галантно откланялся и Лулу.

Венета знала, что с отцом Гылэ произошло несчастье.

— Конечно, иди, — сказала она. — Тут ведь не так уж далеко, я доберусь.

Как только Лулу убедился, что Гылэ отошел на порядочное расстояние, он немедленно пошел за Венетой, которую не выпускал из виду. Догнав ее, он извинился, что сразу не предложил проводить ее домой, ссылаясь на свою нерешительность и «природную застенчивость».

Венета решила, что в предложении этого красивого молодого человека нет ничего предосудительного. Это все же друг Михаила Гылэ, а Гылэ она, слава богу, знает уже не один год.

Они медленно шли к автобусной остановке, беседуя о фильме, который Венета и Гылэ только что смотрели. Лулу видел его раньше. Когда они дошли до остановки, Лулу предложил пройтись до следующей.

— Там меньше народу, — сказал он.

Венета улыбнулась. Она поняла это как предложение пройтись и поговорить. Лулу произвел на нее приятное впечатление, и она согласилась. Говорили о пустяках. Лулу интересовался, любит ли Венета спорт и какой вид спорта ей больше нравится. Когда Венета стала рассказывать, как училась в детстве плавать и чуть было не утонула, Лулу достал сигарету и чиркнул о коробку сразу четырьмя или пятью спичками. Вспыхнуло пламя. Это был сигнал. Молодые люди продолжали идти и спокойно разговаривать. Вскоре мимо них проехала автомашина, за рулем которой сидел Думитреску, и бесшумно остановилась метрах в ста от них.

Вдруг Лулу словно ужаснулся своей несообразительности:

— Ах, мадемуазель Венета, извините, пожалуйста… Какой же я недогадливый! Вы, наверное, устали, а я тащу вас пешком!..

Девушка засмеялась.

О нет, она ничуть не устала. Но дело в том, что время уже позднее и поэтому ей пора домой.

— О, — сказал Лулу, — оказывается, вы, мадемуазель Венета, еще застенчивее, чем я. Нет, нет, я отвезу вас домой на такси… Жаль только, что в этот час их нелегко поймать… — И он стал оглядываться, не мелькнет ли где-нибудь свободное такси.

Венета ответила, что не стоит беспокоиться. Можно доехать на автобусе. Но Лулу был более чем любезен. Увидев стоявшую впереди машину, он побежал к ней и тотчас же вернулся.

— К сожалению, это не такси, — грустно сказал он.

Когда же они поравнялись с машиной и даже прошли немного вперед, Лулу сделал вид, будто сообразил, что и на частной машине можно поехать. Он вернулся, наклонился к окошку и громко, чтобы слышала Венета сказал:

— Послушай, маэстро! Может быть, подвезешь нас несколько кварталов? Я хорошо уплачу!..

— Далеко? — послышался хриплый голос из машины.

Лулу обернулся к девушке:

— Шофер спрашивает, далеко ли ехать?

Венета вначале отказалась отвечать и вообще не хотела ехать. Но Лулу, взяв ее нежно под локоть, сказал, что ему доставит особое удовольствие отвезти домой знакомую своего старого друга. Она уступила:

— Бульвар Ласкара Катарджиу… на углу генерала Ману.

Нагнувшись к окошку машины, Лулу повторил:

— Маэстро! Всего лишь до угла бульвара Катарджиу и генерала Ману…

— О, это можно, недалеко, — вновь послышался хриплый голос.

Лулу открыл дверцу машины, заботливо помог Венете сесть, затем закрыл дверцу и пошел садиться с другой стороны. Сидя рядом, Лулу и Венета разговаривали о прыжках в воду с трамплина.

Когда машина свернула с бульвара Таке и, миновав площадь Романа, выехала на улицу Романа, раздались несколько коротких гудков подряд… Лулу заложил руку за борт пиджака и нащупал в боковом кармане пистолет.

Венета оживленно рассказывала, какой страх охватил ее, когда она впервые прыгнула с трамплина.

— Это было так жутко!.. Я поднялась на вышку, подошла к трамплину и вскрикнула… А!!!

В это мгновение сидевший за рулем Думитреску резко повернул машину в переулок и нажал кнопку сигнала. Машина с ревом помчалась по переулку. Прохожие оглядывались, не понимая, что случилось с машиной. А стоявший у подъезда постовой полицейский пояснил дворнику, выругавшему шофера, что, наверное, в машине замкнули провода сигналов…

Однако машина промчалась, и сигнал замолчал. Хотя автомобильный гудок заглушил звук сделанного в упор выстрела, в ушах Лулу все еще стоял треск и звон… Тем более, что для «верности дела», как приказал Думитреску, пришлось повторить «процедуру нажатия курка в комбинации с автомобильным сигналом».

IX

Когда гонимые ветром густые тучи, случалось, отрывались друг от друга и в открывшееся «оконце», словно украдкой, выглядывал месяц, — тогда было хорошо видно, как в хвосте длинного товарного состава покачивались платформы с выстроившимися в ряд грузовиками без кузовов. По обеим сторонам полотна торопились навстречу деревья, поля, кустарники. Изредка у опущенного шлагбаума мелькал будочник с фонарем. Потом тяжелые облака снова смыкались, закрывали робкую луну, и становилось так темно, что уже ничего нельзя было различить. Могло даже показаться, что поезд стоит на месте, но колеса продолжали тарахтеть, машины вздрагивали на стыках рельс да изредка впереди подавал весть паровозный гудок…

На одной из платформ иногда вспыхивали два огонька: это Илиеску стряхивал пепел в открытую дверцу кабины да Томов за компанию переводил табак.

Илиеску рассказывал о своей жизни.

— Трудные времена и тогда были… Особенно тяжелое было время с двадцать девятого по тридцать третий год. Тогда во многих странах Европы свирепствовал кризис: заводы, фабрики, мастерские прекращали работу, закрывались учреждения, конторы, сворачивались стройки. Миллионы людей оказались без работы, скитались по улицам, голодали… У нас в стране тогда было так, что, казалось, уже дальше некуда: то и дело на улицу выбрасывали новые партии рабочих, пачками увольняли служащих, а пенсионерам и вдовам погибших на войне государство давно уже не выплачивало пенсий. В деревне было не лучше… Крестьян доконали налоги. Большинство продавало свои земли из-за долгов, а помещики за бесценок скупали их. Начались крестьянские волнения. Правительство посылало на их подавление жандармерию, войска. На улицах столицы происходили демонстрации инвалидов войны, старух-вдов. Они направлялись по Каля Викторией к королевскому дворцу, но полиция и жандармерия преграждали им путь. Однако демонстранты не отступали. Тогда их начинали избивать нагайками, резиновыми дубинками, прикладами, но и это не помогало, инвалиды пускали в ход костыли, палки. Полиции пришлось вызвать пожарников и водой из шлангов разгонять народ… По всей стране бастовали рабочие — в Бухаресте, Яссах, Клуже, Констанце, Галаце; они протестовали против увольнений, против снижения заработной платы. Самая крупная забастовка началась в бухарестских железнодорожных мастерских на Гривице. До призыва в армию я четыре года работал в этих мастерских клепальщиком и был на хорошем счету. Незадолго до забастовки вернулся с военной службы, но обратно меня не приняли. Между тем, с администрацией был заключен контракт, по которому она обязана была взять меня на работу после возвращения из армии… Что было делать? Судиться с ними? Пустая затея…

Томов вспыхнул:

— А почему не судиться, если у вас контракт был?.. Закон-то на вашей стороне?

Илиеску похлопал Илью по колену, усмехнулся:

— Закон, говоришь… Да… Адвокаты у них опытные, судьи купленные… Не для нашего брата это дело. Ходил я, конечно, и в отдел кадров, и к инженеру, и в администрацию, и даже в генеральную дирекцию. И все без толку. Месяца четыре сидел без работы, а потом товарищи меня туда же, в мастерские, устроили. Это было незадолго до нового года. Зима тогда, помню, стояла очень холодная. В ту зиму поговаривали, что где-то около Тыргу-Муреш волки съели двух жандармов. Но, что правда, то правда, бураны заносили дороги, а на окраине у нас заборов не было видно, столько снегу намело… Неделю проработал, а получать нечего. Даже не хватало расплатиться с лавочниками за хлеб и подсолнечное масло. Тут как раз жена ко мне приехала из Буфтя, обрадовалась, что меня обратно приняли на работу в железнодорожные мастерские, да еще и сына привезла… А в комнатушке, что я снимал, так было холодно! Помню, свою старенькую шинель продал да немного дров раздобыл, затопили. Со стен потекло… А потом дрова кончились. Тут сын заболел воспалением легких. В больницу не приняли — все переполнено. Так нам и не удалось его спасти.

Стараясь не выдать своего волнения, Томов с силой нажал на ручку дверцы, словно она была повинна в этой несправедливости. Ручка хрустнула и осталась в руке… Захария молчал, погруженный в тяжелые воспоминания, и Илья тихонько спрятал ручку в карман. Расспрашивать он не решался.

— Да… — заговорил снова Илиеску. — Мы тогда тоже повсюду писали. Не только своей администрации, но и в правительство, но… — он махнул рукой. — От профсоюзов тоже никакого толку не было. Там окопались социал-демократы. Эти все нас успокаивали, что надо подождать, не сердить начальство. Ну, им хозяева хорошо платили за то, что они говорили так. Были, конечно, и честные в профсоюзах, они говорили, что рабочие должны бороться и настойчиво добиваться своих прав. Так их прозвали «красной оппозицией».