Тьма сгущается

Голос ее должен был сочиться ядом, учитывая, насколько она недолюбливала Сидрока, и тогда мгновение разорвалось бы, точно фугасное ядро. Но этого не случилось. Сидрок дыхнул в лицо Эалстану, и тот, не желая уступать сестре, очень убедительно изобразил умирающего. Оба к этому времени изнемогли от смеха совершенно и держались за друга. Конберга беспомощно глянула на них — и расхохоталась сама.

Из дома напротив выглянула соседка, посмотрела на всех троих удивленно — верно, недоумевала, что может найтись веселого в мрачном оккупированном Громхеорте. Эалстан и сам задавался тем же вопросом, но остановиться не мог — быть может, потому, что понимал, как скоротечна минута шальной радости.

Соседка, покачав головой, скрылась за порогом, и это тоже было несказанно смешно. Но затем Конберга, не вполне задохнувшаяся от хохота, заметила:

— Что-то вы и впрямь задержались по дороге. Не иначе как свернули?

— Нет-нет! — возмутился Эалстан. — Правда! Пришлось ждать, пока через город не пройдет колонна ункерлантских пленников. В лагеря, наверное, ведут.

При этих словах волшебство рассеялось. И впрямь — что общего могут иметь с безмятежным весельем военнопленные и лагеря?

Южный ветер наволок тучи; скрылось солнце, и улица погрузилась во мглу. Эалстану непонятно стало, как мог он вести себя так глупо, пусть даже несколько минут. Сидроку, судя по его лицу, пришло в голову то же самое.

Эалстан вздохнул.

— Пошли в дом, — пробормотал он. — Холодает.

Маршировать по скверно вымощеной булыжником и строительным мусором дороге Бембо вовсе не нравилось, а тем более — когда не высохла скользкая грязь после ночного дождя.

— Если я оскользнусь, — пожаловался альгарвейский жандарм, — то упаду и непременно сломаю лодыжку.

— Лучше бы шею, — с надеждой заметил Орасте. — Тогда ты хоть заткнешься.

— Придержите языки, вы оба! — рыкнул сержант Пезаро. — У нас есть приказ. Мы его выполним. Все. Разговор окончен.

Он пер вперед, словно стенобитное орудие. Брюхо старшего жандарма покачивалось на каждом шагу, однако молодые товарищи с трудом поспевали за Пезаро.

— Ставлю сребреник, — вполголоса бросил Бембо своему напарнику, — что он выдохнется задолго до того, как мы попадем в этот, как бишь его… Ойнгестун.

— Я знал, что ты болван, — буркнул тот, — но не думал, что ты меня болваном считаешь. Еще не хватало — деньгами попусту разбрасываться. О чем тут спорить-то?

Они брели мимо засеянных полей, мимо оливковых рощ и садок. В лугах и на опушках Бембо замечал местных жителей — фортвежцев и кауниан, изредка по двое-трое, но обычно в одиночку что-то выискивающих на земле.

— Чем они там заняты? — полюбопытствовал он.

— Грибы собирают. — Пезаро закатил глаза. — Они их едят.

— Какая мерзость! — Бембо скорчил жуткую рожу, точно собирался вывернуться наизнанку. Никто из жандармов не возразил.

— Оно еще и опасно, — добавил он чуть погодя, — для нас, по крайней мере. Может, они только вид делают, будто грибы ищут, а сами — да чем угодно могут заниматься!

— Знаю. — Пезаро кивнул и тут же пожал плечами. — А что поделаешь? Солдаты все твердят, будто сукины дети мятеж поднять могут, если их по осени из города не выпускать. Ну будут у нас мелкие неприятности — надеюсь, что мелкие, — зато от крупных избавимся. Нам сейчас крупные неприятности ох как не на руку — на западе дела идут не лучшим образом.

— А-а… — Подобного рода обмен Бембо мог понять: на нем строилась вся жандармская служба. — Может, деньги с них брать за разрешение собирать клятую отраву… ну, вроде как шлюшкой попользуешься на месте, чтобы в участок не тащить. И все довольны.

Иной сержант мог бы закатить скандал, услыхав подобные слова. Пезаро только башку наклонил.

— Дельная мысль. Надо будет пустить по инстанциям. Все, что мы в силах выжать из здешних убогих краев, пойдет в счет победы. — Он прошел еще пару шагов, потом не выдержал и, сняв шляпу, утер пот со лба рукавом. — Долго еще шагать, чтоб его… — Бембо многозначительно покосился на Орасте. Тот сделал вид, что не заметил. — И жезл этот тяжеленный, — продолжал сержант, — пропади он пропадом…

Тут с ним тоже нельзя было поспорить — Бембо уже давно надоело волочить на спине боевой жезл пехотного образца, какие выдали жандармам на задание. Плечо от непривычной тяжести болело, рука отваливалась, а нервы только портились. Если начальство полагает, что коротким жандармским жезлом в Ойнгестуне оборониться не выйдет — какого сопротивления можно ожидать?

Когда вдали завиднелась деревня, Пезаро, который оплывал наподобие свечи по мере того, как все выше карабкалось к зениту солнце, вдруг расправил плечи.

— А ну, подтянулись! — прикрикнул он на подчиненных. — Непорядок, чтобы здешняя деревенщина на нас поглядывала, будто на дохлых крыс! Покажите, что вы мужчины, а то хуже будет!

Бембо и так было плохо — от пяток и выше. И все же он и его товарищи вступили в Ойнгестун с истинно альгарвейской бравадой: плечи расправлены, головы гордо подняты, и каждый смотрит с величавым презрением, словно повелитель мироздания. Ведь магия учит нас, что обличье определяет сущность.

Туземные обитатели Ойнгестуна усердно делали вид, будто ничего осбенного не происходит, кауниане же вовсе попрятались по домам. Это в планы новоприбывших не входило. Пезаро зычно выкликнал местную жандармерию в помощь — всех, как выяснилось, троих альгарвейцев в деревне — и сунул старшему под нос свиток с приказом. Тот прочел и кивнул молча.

— Сгоняете кауниан — всех до единого — на деревенскую площадь! — скомандовал сержант. — А мы пособим.

— Ага, — согласился ойнгестунский жандарм, возвращая Пезаро свиток, и добавил: — Что-то я в толк не возьму, зачем эта беготня.

— Если хочешь знать, я сам не понимаю, — отозвался сержант. — Но мне платят не за то, чтобы я много думал, а за то, чтобы я приказы выполнял. Пошевеливаемся. Чем быстрее закончим, тем быстрей сможем убраться отсюда и оставить вас в этой дыре зарастать паутиной.

— Ха, — буркнул местный жандарм. Вздорить с Пезаро — мало того что старшим по званию, так еще и прибывшим по заданию, — он не стал, а вместо этого обругал своих же товарищей, покуда Пезаро наставлял прибывший с ним из Громхеорта взвод.

Приказ был прост. Жандармы проходили по каждой улице, особенно в каунианском квартале на западной окраине деревни, выкрикивая: «Кауниане, на выход!» на классическом каунианском, фортвежском или альгарвейском попеременно — кто каким языком владел. «Сбор на площади!»