Тьма сгущается

Мимо жандармов проскакали на запад, к далекому фронту, кавалеристы на единорогах. Некоторые, хотя далеко не все, бойцы накинули поверх песочно-желтых мундиров белые плащи. В начале войны с Ункерлантом никому в Альгарве в голову не могло прийти, что бои затянутся до осени, не говоря о том, что до весны. Белые – куда белей износившихся накидок – шкуры единорогов усеяны были пятнами серой и бурой краски, чтобы скакуны не так выделялись на тающем снегу.

– Шикарная у вас работенка! – посмеялся один кавалерист, проезжая рядом с Бембо и Орасте. – Со мной поменяться не хотите?

Толстяк покачал головой.

– Только не я! – ответил он. – Жопой конской меня называли, было дело, но чтобы я по доброй воле в единорожьи жопы подался… силы горние!

Орасте фыркнул. Кавалерист – тоже. Он отъехал; упряжь позвякивала на каждом шагу.

– Я бы не прочь избавить мир от пары ункеров, – пророкотал Орасте.

Бембо снова пожал плечами. Отправиться на фронт – может, и героично, но ункерам слишком просто будет избавить мир от самого жандарма. Вслух толстяк ничего не сказал; если Орасте не в силах додуматься до этого сам, значит, он еще тупей, чем Бембо о нем думал.

А кроме того…

– Ты поосторожней мечтай, – посоветовал Бембо. – Может и сбыться. В последнее время на запад отправили клятскую уйму хороших парней.

Это значило, что отправляют их на смену клятской уйме хороших парней, убитых или изувеченных в бою. Но об этом Бембо предпочел бы не думать.

Ему и не пришлось. Из подъезда ближайшего доходного дома выскочила здоровенная фортвежка средних лет и кинулась к патрульным с истошным воплем:

– Жандармы! Жанда-а-армы!

Фортвежцы заимствовали это слово у своих восточных соседей; местные жители и не слышали о стражах порядка, прежде чем альгарвейцы не ввели жандармерию в той части страны, которой управляли из Трапани на протяжении полутора столетий до самой Шестилетней войны.

– Это еще что? – с подозрением поинтересовался Орасте.

Бембо тоже не знал ответа и глядел на толстуху столь же опасливо. По его опыту, фортвежцы искали обыкновенно не встречи с жандармами, а способов этой встречи избежать. Толстуха разразилась потоком нечленораздельной ерунды; те немногие фортвежские слова, что сумел распознать Бембо, относились к числу непечатных.

– Стоп! – крикнул он, вскинув руки, словно пытался остановить карету. – Ты альгарвейский знаешь?

Толстуха покачала головой. По могучей ее груди пробежала волна: зрелище весьма непривлекательное. Бембо вздохнул и уже на другом наречии задал тот же вопрос, запнувшись от непонятного стеснения:

– Кауниански говорить?

– Да, немного умею, – ответила фортвежка – языком она владела чуть лучше Бембо, то есть прескверно. – Живешь рядом с эти плохие люди, научишься.

Бембо пытался одновременно понять, что она лопочет, и восстановить в памяти уроки, позабытые в тот самый час, как школьные учителя перестали охаживать будущего жандарма розгами по спине.

– Ты хотеть сказать мне что? – осведомился он, бросив попытки как-то следовать правилам грамматики: поймут кое-как, и ладно.

Женщина и впрямь поняла.

– Колдун, холера, надул меня на недельную зарплату, – выпалила она, ткнув пальцем в сторону доходного дома. – Я подносчица. Я небогатая. Не буду богатая никогда. Не могу отдать проклятый колдун свои деньги!

– Что она там болбочет? – переспросил Орасте, который то ли никогда не учил старокаунианский, то ли забыл все до последнего слова.

Бембо объяснил. Тощая физиономия Орасте вытянулась еще больше.

– Чародей? Ну да, самый шик жандармской службы: пытаться арестовать чародея! Если шлюхин сын хоть глянет на тебя косо, придется его спалить, потому что иначе тебя самого перекосит до конца дней.

– Знаю-знаю, не напоминай. – Бембо обернулся к фортвежке: – Колдун делать что был?

– Что он сделал? – Неохватный бюст колыхнулся снова. В темных глазах толстухи вспыхнул боевой огонь. – Надул меня, говорю же! Не слышали, что ли?

В Трикарико жандармская служба тоже бывала тяжела – дураков в любой державе хватает, – но Бембо пребывал в убеждении, что все олухи именно к нем липнут.

– Ты, – он ткнул пальцем в лицо фортвежке, – вести нас к он!

Они зашли в доходный дом: более древний и тесный, чем подобные ему в Альгарве. На лестнице несло мочой и прогорклым оливковым маслом. Бембо поморщился. Фортвежка запаха словно не заметила – следовало думать, что воняло здесь еще до того, как альгарвейцы оккупировали Громхеорт.

На третьем этаже толстуха указала на самую дальнюю от лестницы дверь.

– Там! – возгласила она. – Он там живет!

– Вышибем? – предложил Орасте.

– Пока нет, – ответил Бембо. – Покуда мы только эту бабу выслушали. Откуда нам знать – может, тот колдун в своем праве. Может, он и вовсе никакой не чародей. Силы горние, да может, он ее в первый раз видит!

Толстуха продолжала буравить его нетерпеливым, непонимающим взглядом. Жандарм выругался вполголоса и шагнул к двери.

– Прикрой меня! – скомандовал он Орасте.

– Ага, – отозвался напарник, поднимая жезл. – На случай, если парень все же окажется чародеем.

Бембо пришла в голову та же мысль. Поэтому в дверь он постучал с особой осторожностью – так, чтобы стук прозвучал твердо, но не повелительно. Жезла он из-за пояса не вытаскивал, но руку держал рядом. И когда за дверью послышались шаги, он не знал, что испытывать – облегчение или страх.

Лязгнул засов, и дверь отворилась. Фортвежец, что уставился на Бембо через порог и толстые стекла очков, мог, конечно, оказаться чародеем… или безработным счетоводом. При виде толстухи за спинами жандармов лицо его преисполнилось тревоги. Он пробормотал себе под нос что-то по-фортвежски. Прозвучало это как «следовало догадаться».

– По-альгарвейски разумеешь? – рявкнул на него Бембо.

– В некотором роде, – ответил фортвежец к его облегчению. – Мне следовало знать, что Эанфлида позовет жандармов.

Он бросил что-то на своем наречии поверх макушки жандарма. Что ответила толстуха, Бембо не понял, но похоже было, что этим ругательствам ему только предстояло научиться.

– Ты накладывал на нее чары? – спросил жандарм, указывая на женщину.

– Ну да, – ответил фортвежец.