Тьма века сего

Тот не ответил, все так же сидя недвижимо, глядя в столешницу перед сложенными на ней руками, и Фридрих чуть понизил голос:

— Итак, здесь все свои. Все мы здесь — опора и сила Империи. Мы все — заодно, мы все — едины в своем стремлении приумножить мощь и благоденствие нашего государства, прошедшего долгий путь становления и упрочения, а теперь стоящего на пороге тяжких испытаний. И если кому-то из присутствующих есть что сказать, есть в чем сознаться, есть в чем покаяться — убежден, и господа курфюрсты, и Его Величество, и, разумеется, я сам, все мы сумеем это понять и принять.

Тишина по-прежнему висела вокруг, и все взгляды вперились в райнского пфальцграфа, по-прежнему молча и неподвижно сидящего все в той же позе — сложив перед собою руки, глядя в стол и сжав зубы.

— Вы — ничего не хотите сказать, господин фон Лангенберг? — тихо спросил Фридрих. — Мы все готовы слушать. Если хотите.

Еще одно мгновение минуло в тишине, за ним второе, третье, и курфюрст, наконец, с усилием разомкнув губы, бросил коротко и раздраженно:

— Нет.

— Жаль, — еще тише отозвался Фридрих.

Тишина висела еще миг после того, как он мягко, почти лениво обнажил кинжал, и без замаха, коротко и резко, ударил в шею перед собой.

Тишина висела еще миг после того, как глухое и сдавленное «Господи!» архиепископа Майнца, едва слышное и вместе с тем оглушительное, ворвалось во всеобщее безмолвие. Тишина висела еще миг, когда Фридрих отвел руку, выдернув клинок, и в этой тишине недолгий тихий всхрип пфальцграфа прозвучал, как крик.

Вслед за лезвием, сверкнув рубиновым блеском, вымахнула россыпь крупных брызг, разбежавшись по столешнице, угодив на плечо фон Хоэнцоллерна и прыснув на пол. Майнцский архиепископ отшатнулся, попытавшись вскочить из-за стола, не сумел и остался сидеть, расширившимся от ужаса глазами глядя на то, что было прямо перед ним.

Тело фон Лангенберга еще два мгновения пребывало в недвижности, а потом с сухим стуком повалилось вперед, и по столу бойко, задорно переливаясь алыми бликами, заструился неширокий ручеек, собираясь в мелкое озерцо на краю стола, стуча каплями по каменному полу, убегая на пол вязким стоком…

Тишина висела еще миг после того, как Фридрих неспешно отер лезвие о рукав убитого, так же неторопливо убрал оружие в ножны, отвернулся и медленно, не глядя ни на кого, возвратился на свое место и сел.

Тишина висела еще миг — и рухнула, когда загремел по полу опрокинутый резким движением табурет; саксонский герцог, рывком поднявшись, сделал шаг назад, обведя собрание ошалелым взглядом, обернулся на запертую дверь и хрипло, через силу, выдавил:

— Какого черта?!

Бруно поморщился, однако для внушений сейчас совершенно точно было не время и не место, и, справедливости ради, фон Виттенберг имел полное моральное право выразиться и куда крепче…

— Это что же, — напряженно и зло произнес герцог, — был пример того, как вы обойдетесь со всеми, кто посмеет не принять вашего решения? Вы намерены перерезать всех, кто пойдет против? Так вы решили начать свой путь вождя христианского мира — с кровавой жертвы?

— Я, — устало отозвался Фридрих, — безмерно уважаю ваше благочестие и благородство, господин фон Виттенберг. Однако вы плохо слушали и так ничего и не поняли. Возможно, потому что не желали понимать… Отец Антонио? — не поворачивая головы, окликнул он и коротко повел рукой: — Прошу вас.

Висконти кивнул, молча подняв с пола тощую суму и поставив ее себе на колени, развязал, запустил в ее недра руку и извлек кипу разномастных листов. Помедлив, он показательно ленивым движением бросил их на стол — в сторону от крупных алых брызг, и несколько листов разлетелось по доскам — небольшие пергаментные, потрепанные бумажные, некогда сложенные или скрученные, исписанные частыми плотными строками или редкими, крупными буквами…

— Что это? — спросил герцог, и Фридрих кивком указал на стол:

— А взгляните. И вы, любезные господа курфюрсты, тоже. Уверяю вас, это весьма занимательное чтение.

Еще на один миг молчание и неподвижность возвратились в зал собрания, а потом фон Виттенберг решительно шагнул вперед, выхватил первый попавшийся лист и нахмурился, вчитываясь в написанное. Следом за ним к листам потянулся архиепископ Майнца; его собратья из Кельна и Трира остались сидеть на месте — первый с видом почти равнодушным, будто случилось, наконец, нечто такое, чего он ждал уже давно и ждать утомился, второй — побледнев, плотно сжав губы и спрятав под стол дрожащие руки.

— Это… — пробормотал фон Виттенберг, с явным усилием скрывая растерянность, — это…

Он приподнял голову, встретившись взглядом с Фридрихом, и тот кивнул:

— Да. На самом деле переписка куда обширней, это лишь самая показательная ее часть.

— Не может быть, — раздраженно бросил герцог; отшвырнув лист на стол, он все так же не глядя схватил другой, пробежав глазами несколько коротких строчек, потом отложил и его, взял следующий…

— Это просто бумага и пергамент, — сдавленно произнес майнцский архиепископ, и было видно, как мелко подрагивает его рука, держащая потрепанный листок. — Просто чьи-то слова. Мы не знаем, чьи они, а вы только что уб… лишили нас возможности спросить об этом того, кто мог бы ответить.

— Не скрою, — кивнул Фридрих сдержанно, — кое в чем господин фон Виттенберг прав. Это и впрямь был пример того, как в Империи впредь будут обходиться с предателями. И так обойдутся со мной, если вдруг я решу совершить нечто, что приведет государство в руки врага, что ослабит его, если решу поставить собственное благополучие, власть и земные блага выше блага Империи. Это, — он шевельнул рукой в сторону неподвижного тела на столе, — дабы не было ни у кого иллюзий, что его, как в былые времена, с почестями препроводят в благоустроенную башенную комнату, где станут содержать и холить, пока он будет продумывать планы побега и возбуждать исподволь мятеж.

— Если вот это правда, — ожесточенно встряхнув зажатым в пальцах листом, сквозь зубы проговорил саксонец, — его надо было судить! По закону! Имперским судом! И казнить в соответствии с приговором, а не… не так!

— Все вы только что подписали акт, согласно которому Империя переходит в состояние войны, — возразил Фридрих ровно. — И время войны, господин фон Виттенберг, диктует свои законы. Бедняге Теодору не посчастливилось стать первым наглядным примером.

— Но никаких доказательств все еще…

— Есть, — тихо проронил архиепископ Трира, и его майнцский собрат запнулся, глядя удивленно и испуганно.

Фон Виттенберг поджал губы, переведя взгляд с Фридриха на святого отца, помедлил и, не дождавшись продолжения, угрюмо и не слишком учтиво уточнил:

— Да?

Вернер фон Фалькенштайн тяжело вздохнул, скосившись на кровавую лужу на столе и полу, оглядел рассыпавшиеся по столу исписанные листы, вздохнул снова и неохотно заговорил:

— Его Высочество был крайне снисходителен к моей несмелости и дал слово, что не станет принуждать меня свидетельствовать, если только я сам не пожелаю заговорить. Однако совесть не позволяет мне молчать, видя, как все стрелы вашего недоверия он вынужден принимать на себя, прикрывая мою слабость и трусость… Господин фон Лангенберг обратился ко мне с предложением около двух лет назад. Он не сразу стал говорить откровенно, и я долго убеждал себя, что напрасно думаю о нем дурно, и, быть может, все его слова — это простительное сомнение, размышления, не более того, ведь все мы порой задумываемся, а туда ли идем, верную ли избрал дорогу тот, кто ведет нас…