Кражи, шмотки и сапфирызашифрованы в цифири:«4704… моторчик марки “Ява»,“Волга» (угнанная явно).Неразборчивая цифра… списанная машина шифера,пешка Бобби Фишера,ключ от сейфа с шифром,где деньги лежат.200 000… гора Арарат,на остальные пятнадцатьномеров подрядвыпадает по кофейнойчашечке с вензелемотель “Украина»,печать райфина,или паникадило(по желанию),или четырёхкомнатная“малина»на площади Восстания,или старый “Москвич»(по желанию).236-49-45…непожилая,но крашеная под серебро прядьпоможет Вам украстьтридцать минут счастья +кофе в номер(или пятнадцать рублей денег).Демпинг!(Тем же награждаются все последующиечетыре номера.)№ 14709… Памятник. Кварц в позолоте.С надписью “Наследник —тете».Инв. № 147015…
Библиотечный штамплиловый,золотые буквы сбоку:“Избранное поэта О-ва»(где сто двадцать строчекБлока).№ 22100… Пока ещё неизвестно что.№ 48… Манто, кожаное, нохлоркой сведено пятно.№ 1968… Судья класса А,мыло “Москва».На оставшийся 21-й билетвыпадает 10 лет.
3
Размечтались, как пропеллер, —воровская лотерея:«Бриллианты миссис Тэйлор,и ворованные еюмногодетные мужчины,и ворованная иминефть печальных бедуинов,и ворованные темисамолёты в Йемене,и ворованное Времяваше, читатель, к этой теме,и ворованные Временемнаши жизни в море бренном,где ворованы ныряльщикомбриллианты нереальные,что украли душу, телоу бедняжки миссис Тэйлор…»
4
И на голос твой с порога,мел сметая с потолков,заглянёт любитель Блокаучастковый Уголков,потоскует синеокои уйдёт, не расколов.(Посерьезнее Голгофучастковый Уголков.)С этой ночи нет покоя.Машет в бедной головесиний махаон с каймоюмилицейских галифе.Чуть застёжка залоснилась,как у бабочки брюшко.Что вы, синие, приснились?Укатают далеко.(Где посылки до кило.)Дочь твоя ушла, вернуласьи к окошку отвернулась,молода, худа и сжата,плоскозада, как лопатасо скользящим желобком, —закопает вечерком!(С корешами вчетвером!)Рысь, наследница, невеста.И дежурит у подъездавежливый, как прокурор,эксплуатируемый вор.
5
«Хорошо б купить купейныйв детство северной губернии,где безвестность и тоска!..Да накрылись отпуска.Жжёт в узле кожанка краденая.Очищают дачу в Кратове.Блюминг вынести – раз плюнуть!Но кому пристроишь блюминг?…»По Арбату вьюга дует…С рацией, как рыболов,эти мысли пеленгуетучастковый Уголков.1970
ГОРНЫЙ МОНАСТЫРЬ
Вода и камень.Вода и хлеб.Спят вверх ногамиБорис и Глеб.Такая мятнаявода с утра —вкус Богоматерии серебра!Плюс вкус свободыбез лишних глазКак слово Бога —природы глас.Стена и воля.Вода и плоть.А вместо соли —подснежников щепоть!1970
КАБАНЬЯ ОХОТА
Он прёт на тебя, великолепен.Собак по пути зарезав.Лупи!Ну, а ежели не влепишь —нелепо перезаряжать!Он чёрен. И он тебя заметил.Он жмёт по прямой, как глиссера.Уже между вами десять метров.Но кровь твоя чётко-весела.
* * *
Очнусь – стол как операционный.Кабанья застольная компанийкана восемь персон. И порционный,одетый в хрен и черемшу,как паинька,на блюде – ледяной, саксонской,с морковочкой, как будто с соской,смиренный, голенький лежу.Кабарышни порхают меж подсвечников.Копытца их нежны, как подснежники.Кабабушка тянется к ножу.В углу продавил четыре стулацентр тяжести литературы.Лежу.Внизу, элегически рыдая,полны электрической тоски,коты с окровавленными ртами,вжимаясь в скамьи и сапоги,визжат, как точильные круги!(А кот с головою стрекозы,порхая капроновыми усами,висел над столом и, гнусавя,просил кровяной колбасы.)Озяб фаршированный животик.Гарнир умирающий поёт.И чаши торжественные сводятнад нами хозяева болот.Собратья печальной литургии,салат, чернобыльник и другие,ваш хорменя возвращает вновь к Природе,оч. хор.,и зёрна, как кнопки на фаготе,горят сквозь мочёный помидор.
* * *
Кругом умирали культуры —садовая, парниковая, Византийская,кукурузные кудряшки Катулла,крашеные
яйца редиски(вкрутую),селёдка, нарезанная, как клавиатураперламутрового клавесина,попискивала.Но не сильно.А в голубых листах капусты,как с рокотовских зеркал,в жемчужных париках и бюстахвек восемнадцатый витал.Скрипели красотой атласнойкочанные её плеча,мечтали умереть от ласкии пугачёвского меча.Прощальною позолотойпетергофская нимфа лежала,как шпрота,на чёрством ломтике пьедестала.Вкусно порубать Расина!И, как гастрономическая вершина,дрожал на столеаромат Фета, застывший в кувшинках,как в гофрированных формочках для желе.И умирало колдовствов настойке градусов под сто.
* * *
Пируйте, восьмёрка виночерпиев.Стол, грубо сколоченный, как плот.Без кворума Тайная Вечеря.И кровь предвкушенная, и плоть.Клыки их вверх дужками закручены.И рыла тупые над столом —как будто в мерцающих уключинахплывёт восьмивёсельный паром.Так вот ты, паромище Харона,и Стикса пустынные воды.Хреново.Хозяева, алаверды!
* * *
Я пью за страшенную свободуотплыть, усмехнувшись, в никогда.Мишени несбывшейся охоты,рванём за усопшего стрелка!Чудовище по имени Надежда,я гнал за тобой, как следопыт.Все пули уходили, не задевши.Отходную! Следует допить.За пустоту по имени Искусство.Но пью за отметины дробин.Закусывай!Не мсти, что по звуку не добил.А ты кто? Я тебя, дитя, не знаю.Ты обозналась. Ты вина чужая!Молчит она. Она не ест, не пьёт.Лишь на губах поблёскивает лёд.А это кто? Ты ж меня любила!Я пью, чтоб в Тебе хватило силывзять ножик в чудовищных гостях.Простят убийство —промах не простят.Пью кубок свой преступный, как агрессори вор,который, провоцируя окрестности,производил естественный отбор!Зверюги прощенье ощутили,разлукою и хвоей задышав.И слёзы скакали по щетине,и пили на брудершафт.
* * *
Очнулся я, видимо, в бессмертье.Мы с ношей тащились по бугру.Привязанный ногами к длинной жерди,отдав кишки жестяному ведру,качался мой хозяин на пиру.И по дороге, где мы проходили,кровь свёртывалась в шарики из пыли.1970
УРОКИ
Из Роберта Лоуэлла
Не уткнуться в «Тэсс из рода д’Эрбервиллей»,чтоб на нас иголки белки обронили,осыпая сосны, засыпая сон!..Нас с тобой зазубрят заросли громадные,как во сне придумали обучать грамматике.Тёмные уроки. Лесовые сны.Из коры кораблик колыхнётся около.Ты куда, кораблик? Речка пересохла.Было, милый, – сплыло. Были, были – мы!Как укор, нас помнят хвойные урочища.Но кому повторят тайные уроки?В сон уходим, в память. Ночь, повсюду ночь,Память! Полуночница сквозь окно горящее!Плечи молодые лампу загораживают.Тьма библиотеки. Не перечитать…Чьё у загородки лето повторится?В палец уколовши, иглы барбарисасвой урок повторят. Но кому, кому?1970
АBОСЬ!
Поэма
Поэму «Авось» я начал писать в Ванкувере. Безусловно, в ванкуверские бухты заводил свои паруса Резанов и вглядывался в утренние холмы, так схожие с любезными его сердцу холмами сан-францисскими, где герой наш, «ежедневно куртизируя Гишпанскую красавицу, приметил предприимчивый характер ея», о чём откровенно оставил запись от 17 июня 1806 года.
Сдав билет на самолёт, сломав сетку выступлений, под утро, когда затихают хиппи и пихты, глотал я лестные страницы о Резанове толстенного тома Дж. Ленсена, следя судьбу нашего отважного соотечественника.
Действительный камергер, создатель японского словаря, мечтательный коллега и знакомец Державина и Дмитриева, одержимый бешеной идеей, измученный бурями, добрался он до Калифорнии. Команда голодала. «Люди оциножали и начали слягать. В полнолуние освежались мы найденными ракушками, а в другое время били орлов, ворон, словом, ели что попало…»
Был апрель. В Сан-Франциско, надев парадный мундир, Резанов пленил Кончу Аргуэльо, прелестную дочь коменданта города. Повторяю, был апрель. Они обручились. Внезапная гибель Резанова помешала свадьбе. Конча постриглась в монахини. Так появилась первая монахиня в Калифорнии. За океаном вышло несколько восхищённых монографий о Резанове. У Брета Гарта есть баллада о нём.
Дописывал поэму в Москве.
В нашем ЦГИА хранится рукописный отчёт Резанова, частью опубликованный у Тихменёва (СПб, 1863). Женственный, барочный почерк рисует нам ум и сердце впечатлительное. Какова личность, гордыня, словесный жест! «Наконец, являюсь я.
Губернатор принимает меня с вежливостью, и я тотчас занял его предметом моим».
Слог каков! «…и наконец погаснет дух к важному и величественному. Словом: мы уподобимся обитому огниву, об который до устали рук стуча, насилу искры добьешься, да и то пустой, которою не зажжешь ничего, но когда был в нём огонь, тогда не пользовались».
Как аввакумовски костит он приобретателей: «Ежели таким бобровыя шапки нахлобучат!»
Как гневно и наивно в письме к царю пытается исправить человечество: «18 июля 1805 г. в самое тож время произвёл я над привезённым с острова Атхи мещанином Куликаловым за бесчеловечный бой американки и грудного сына тождественный пример строгого правосудия, заковав сего преступника в железы…»
Резанов был главой того первого кругосветного путешествия россиян, которое почему-то часто называют путешествием Крузерштерна. Крузерштерн и Лисянский были под под началом у Резанова и ревновали к нему. Они не ладили. в Сан-Франциско наш герой приплыл, уже освободившись от их общества, имея под началом Хвостова и Давыдова.