«То было давно… там… в России…»

— Какой Сергей? — спрашивает дядя.

— Сергея ты не знаешь. Бедный Сергей, ты уже не будешь гладить мои руки, говорить им: «Голуби, голуби».

— Ольга, вот выпей, — подает ей взволнованный дядя рюмку, в которую дрожащими руками каплет капли из пузырька.

Ольга пьет.

— Успокойся, умоляю, какие «голуби»?

— Какие голуби? Вы грубы. Но Сергей эстет. Он мои руки называл «голуби». И его нет, нет больше. Утащили за ноги. Он еще, может быть, жив. Спасите его, — кричит Ольга. — Вы ответите перед судом, вы жестоки, я пойду, я найду его.

Актриса накидывает на себя кимоно и ищет ногой туфли.

— Опомнись, Ольга, — кричит дядя, — ты меня погубишь, меня завтра арестуют. Черт знает, какое дело будет. Весь суд поднимется на меня, все враги мои.

* * *

Дядя в волнении провел день в Москве. Расстроен. В суде спрашивают приятели: «Что с тобой?» Едет на станцию, дорогой на извозчике перелистывает Уставы и Уложение. Говорит про себя: «Разве я виновен буду, если его утащили? Почему в саду оказался? Кто он? А если Ольга права? — Петрусьян! Брови черные, похож. И влюблены в нее черт знает кто и сколько их!»

На дачу вечером приходят парни. Дядя спрашивает:

— Смотрели?

— Глядели, — говорят парни.

— Лежит?

— Чего ж, лежит.

— И никто не видал?

— Где ж, ведь лес велик.

— Положить к дороге надо на вид. Понимаете, его найдут и возьмут.

— Чего ж, на виду лежит, у последней купальни в кустах, к лесочку, и дорога тут.

Опять дядя дает вина и денег. Говорит:

— Помалкивайте, я сам пойду посмотрю.

— Ну, Серега, — говорят парни, — пойдем в сарай морду красить. Нынче сам барин пойдет глядеть, ты уж лежи смирно в последний раз, а завтра скажем, что закопали тебя.

— А сколько дал-то он вам? — выпивая, спрашивает «покойник» парней.

— Да вот мало еще, — говорят парни, — красненькую. Вот тебе рублевка с полтиной выходит.

— Чего — рублевка с полтиной? Эк вы, сволочи, я-то три дня покойником хожу, харю красите, а вы только вино пьете, нешто вам. А я главный…

— Ну, завтра, когда закопаем, боле даст.

Лежит Сергей в кустах ночью, негодует, говорит:

— Целковый с полтиной, ну вас, — и сел. — Ну его к черту, да, может, он боле дал, врут. Ну, погоди, я узнаю. — Закурил папироску, встал и пошел.

Дядя оделся, надел пальто и туфли, голову завязал ее кружевной шалью, взял палку и взаполночь пошел смотреть труп самоубийцы. Думает: узнаю, не Петрусьян ли. Только он подошел к лесу, как из него вышел Серега, рожа белая, черные усы. Дядя обмер и пустился без оглядки на дачу, вбежал в кухню. Прислуга напугалась:

— Барин, барин, что вы?

Серега стучал в дверь террасы. Ольга Александровна, увидав в стекло двери белую рожу, бросилась, крича:

— Помогите.

— Чего надо тебе? — кричала горничная Сереге.

— Мне дяденьку, барина, — говорил Серега, — барина спросите, сколько их милость Ильюшке на чай дали. Я всего получил рупь с полтиной, третий день покойником работаю, чего же, для утехи. Скажите барину-дяденьке, он тута, что менее пятерки нипочем не возьму, потому еще закапывать хотят.

* * *

В театре, в ложе, дядя спрашивает племянницу Ольгу Александровну:

— Скажите, пожалуйста, это кто же Сергей, который руки вам гладил, — «голуби, голуби» — интересно?

— Сыск начинается! — сказала холодно актриса и, надев манто, вышла из ложи.

На охоте

Как-то летом, во Владимирской губернии, шел я на охоту с приятелем, охотником-крестьянином Герасимом Дементьевичем, человеком особенным.

Он всегда любил со мной поговорить, и красивые глаза его смеялись. В рассказах его были загадки, мудрость и какая-то особая черта благородства. Кое-кто звал его колдуном.

— Колдун ты, Герасим Дементьевич, — говорил ему и я.

— Да, колдун, — смеясь, отвечал Герасим. — Э-э, ты сам колдун, Лисеич, как это ты вчера четырнадцать чирков ^[514] взял на Вепреве? Ha-ко что.

Герасим навык говорить с господами охотниками.

Собака моя, Феб, любила Герасима. Как-то он пришел, и Феб, большой пойнтер, прыгнул ему на колени. Это было забавно.

* * *

— Ну, значит, пойдем от Плечова теперь вправо, на Любилки, потом мелочами, на Святой Ключ, а оттуда — на Лихое, — говорит мне по дороге Герасим.

514

чирок — чирок-свистунок — один из наиболее многочисленных видов уток, особенно в лесной и лесостепной полосе; во многих местах превосходит по численности крякву, с которой имеет весьма сходный ареал.

Каким чувством красоты и как наполняется душа моя при воспоминаниях о берегах печальной родины моей.

— Герасим, — спрашиваю я. — Почему это так Лихое прозвано?

— Да как знать, — отвечает Герасим. — Овраг там больно велик, зарость, трясина. Сказывают, допрежде было там селение на горе. И жил, значит, там при барине охотник-пскович. Вот что и я. И находился он у барина. Крепостной, значит, был. При собаках господских. Скучно барину жить в деревне. Зима, что делать? Ну, и придумывает он то ли, се ли. Не то для утехи, а не то и в пользу заворачивает. Что в голову придет. Пытает, значит, чтобы жизнь на веселье поставить. И себе довольство получить. Что ли придумал сам он или сказал кто, но только позвал он к себе псковича и говорит:

— Серега, — говорит, — здесь в овраге, у казенника, слон живет белый. Мой друг, почтенный камер-советник, когда от меня из гостей ехал, то с мосту его видал. И письмо он теперь пишет, чтобы я на примете то имел и его изловил.

Хитрый был пскович Сергей. Глазом не моргнет. Прямо барину говорит:

— Есть такое дело здесь. Ночью, знать, камер-советник ехал.

— Да, — говорит барин, — он ночью уехал от меня.

— Верно, — говорит Сергей. — А только собаками его нипочем не затравить. Где же страсть такую? Надо его прикармливать хлебом три года, пирогами, да тверезому человеку его нипочем не увидать. Надо и народ фряжским вином поить, дабы он и докатился. В самый раз выйдет, и пымают его. К тому сказать вам, барин, что слон этот белый — тайный ворог правды человеческой. И видать его тому открыто, кто верность держит крепко.

Задумался барин на Серегины слова.

— Ты мне о верности еще поговори! Я сам знаю, как и кто. Чего говоришь? На конюшню захотел?

А на конюшне-то господа пороли.

— Я, — говорит, — тебя… Подать сюда фряжское вино ^[515] , сейчас! Я тебя одарю, ежели покажешь мне белого слона. А то узнаешь.

Ну, барин поит народ. Поймать слона охота ему. Сам пьет. Ну, тот, другой, видют слона. А барин ничуть. Плохо дело, думает пскович. Пороть будут. Только письмо курьер из Питера привез. Печати черные. Тот друг-то его, камер-советник, помер. Белый слон к ему в Питер пришел. Да в самые его хоромы. Ну, тот напужался и помер. Бросил пить барин вино фряжское. И псковича в плети взять хотел. Но тот утек. Да на разбойное положение встал. И сжег его поместье. Вот как было от слона того белого.

515

фряжское вино — так назывались итальянские красные вина.