То самое копье

— Как же ты решился отправиться с незнакомыми тебе людьми туда, где мог поджидать враг?

Юноша заколебался, но решил быть откровенным и в этот раз.

— Их знала женщина, которая пришла со мной. Боюсь, они предали и ее.

Огурс ощерил зубы.

Если воины Тимура готовы предать друг друга, то нашим мечам будет не много работы.

Пауль ответил усмешкой.

— Не тешь себя пустыми надеждами. Воины Тимура сильны и отважны, битва не будет легкой.

Турок протянул Паулю свою фляжку, и тот с удовольствием освежил пересохший рот кисловатым питьем, в котором, в отличие от того, что Пауль попробовал перед этим, было больше вина, нежели воды.

— Что ты знаешь о войске Тимура?

— Немногое. Я прибыл только вчера. Могу лишь сказать, что оно огромно. Всадник за день не сумеет объехать пределы лагеря.

Огурс испытующе посмотрел на пленника.

— Ты откровенен. Почему?

— Тимуру… Моему повелителю, — подумав, поправился Пауль, — не может повредить моя откровенность. С другой стороны, я должен остаться в живых, чтобы спасти женщину, которая пришла со мной. Боюсь, ей угрожает смертельная опасность.

— Ты любишь ее? — перевел воин.

— Да, — подтвердил Пауль.

Ответ удовлетворил Огурса. Видно, отважный воин считал, что жизнь женщины является достаточным мотивом для подобной откровенности, граничащей с предательством.

— Скоро ты падешь ниц перед моим повелителем, и, если будешь чистосердечен, полагаю, он сохранит тебе жизнь. А может быть, он даже позволит тебе забрать твою женщину после того, как наши кони ворвутся в лагерь Хромца. Ты ведь этого хочешь? — Пауль кивнул. — Тогда можешь считать, что мы договорились.

Повинуясь знаку Огурса, воины вскочили в седла. Отдохнувшие кони бежали резвой рысью. Солнце еще не опустилось за неровные волны холмов, когда стражи и пленник достигли лагеря Баязида.

Пауля привели к шатру султана. Юноша шагнул внутрь, испытывая робость, вполне объяснимую в его положении. Деспоты, подобные Тимуру или Баязиду, не отличались особым милосердием. Пауль невольно припомнил историю, почерпнутую во время учебы в гимназии, о том, как султан Мехмед приказал обезглавить раба лишь для того, чтобы художник, писавший портрет султана посреди груды поверженных тел, мог воочию увидеть, как бьется в конвульсиях тело, когда от него отделяется голова. Тогда эта история породила в юноше чувство, граничащее с недоверием, но теперь, по воле причудливого зигзага судьбы попав примерно в ту же эпоху, он на собственном опыте убедился, что казавшееся ему неправдоподобно жестоким на деле было естественным, даже обыденным. И чувство беззащитности, обрушившееся на Пауля в тот миг, когда он узнал об исчезновении Шевы, умножилось. Но он преодолел себя и шагнул через устланный ковром порог.

Шатер султана был полон мужчин, по большей части облаченных в роскошные халаты из сейфура [33] ; лишь некоторые были в легких изящных доспехах, словно желали тем самым подчеркнуть близость решающей битвы. Султан восседал посреди шатра на небольшом, покрытом золотистым ковром возвышении. Перед ним стояли поднос с несколькими блюдами, серебряный кувшин и два шандала с ярко горящими свечами. Такие же подносы, но размером поменьше и с угощением победнее, стояли и перед каждым из присутствующих, не исключая и толмача, которого Баязид подозвал к себе при появлении пленника.

33

Сейфур— тонкая узорчатая шелковая ткань.

Пауль остановился у входа, не зная, что делать дальше. Видя его робость, султан улыбнулся. Он был еще не стар, приятное лицо обрамляла окладистая черная борода, живые, блестящие глаза свидетельствовали об остроте ума.

— Подойди.

Пауль остался недвижим, не желая, чтобы люди в шатре догадались о том, что он понимает их язык.

Тогда стоявший позади бек толкнул юношу в спину. Пауль, едва удержавшись на ногах, был вынужден шагнуть прямо в центр круга, образованного пирующими, дружно устремившими взоры на пленника. Баязид усмехнулся, но глаза его остались серьезны и цепко ощупали юношу. Пауль не знал, как себя вести, но на всякий случай решил отвесить поклон, достаточно низкий, чтобы выразить уважение султану, но не доходящий до раболепства, ибо не желал унижаться в собственных глазах. Баязид снизошел до ответного кивка, что, как заподозрил Пауль, выражало предельную степень расположения. Потом султан задал вопрос, немедленно переведенный толмачом в ярко-желтом халате [34] :

34

Желтые халаты из материи касаб носили евреи, считавшиеся и в те времена лучшими переводчиками.

— Как твое имя?

— Хусейн. — Не дожидаясь, пока султан задаст новый вопрос, Пауль прибавил: — Я счастлив видеть ваше величество.

Баязид, а следом и его приближенные захохотали. Дружный смех их был столь заразителен, что Пауль не сумел удержаться от непроизвольно скользнувшей на его губы улыбки. Султан весело помотал головой, отхлебнул из чаши и взором указал пленнику на место перед собой.

— Садись, — велел толмач.

Пауль послушно устроился на ковре и покосился по сторонам. Он не мог не отметить, что в обращенных на него взорах не было ни ненависти, ни неприязни. Собравшиеся в шатре не сомневались в своей победе и потому были благодушны к врагу, который, ко всему прочему, нечаянно развеселил их. Слуга поднес пленнику чашу, почти до краев наполненную пурпурным вином.

— Пей. — Пауль не стал спорить и сейчас. Вино было терпким и приятным на вкус. Пауль неторопливо осушил чашу до дна. — А теперь говори, если не хочешь, чтобы твоя голова очутилась на нате! — перевел толмач.

— О чем я должен говорить?

— Сколько людей в войске Тимурленга?

Пауль осторожно усмехнулся.

— Разве может простой воин знать то, что ведомо лишь самому Господину счастливых обстоятельств? Я могу лишь сказать, что лагерь, разбитый нашим войском, не имеет ни конца, ни края.

Толмач перевел его слова. Кивнув, султан произнес:

— Мне нравится, что ты не дрожишь при мысли о скорой смерти и с почтением говоришь о господине своем Тимурленге, но ответ твой недостаточен, чтобы удовлетворить наше любопытство. Ты должен быть более откровенным, если хочешь увидеть восход солнца.

Пауль ничего не имел против откровенности, но мера его знания была слишком ничтожна. Хотя, с другой стороны, Пауль вдруг вспомнил, что некогда он с интересом читал историю войн. Там мелькали кое-какие цифры, которые юноша, естественно, не запомнил, но зато он уяснил одну простую истину — каждый противник намеренно преувеличивает численность своей армии до сражения и численность вражеских войск, когда сражение свершилось. Мысль показалась ему спасительной, и Пауль поспешил ухватиться за нее.

— Считается, что у Господина счастливых обстоятельств тридцать туменов, но не думаю, что в них, кроме одного или двух, положенное число воинов. В большинстве наберется едва половина.

Толмач перевел ответ юноши, и Пауль увидел довольную улыбку на устах султана.

— Твои речи не по возрасту мудры, воин, — похвалил толмач. — Скажи, что тебе известно о планах твоего господина.

На мгновение заколебавшись, Пауль ответил:

— Ничего.

Но его заминка не ускользнула от внимания султана. Тот грозно сдвинул брови и бросил толмачу несколько отрывистых фраз, смысл которых был ясен Паулю.

— Мой господин советует тебе быть поразговорчивей. Он благоволит тебе, но ты не должен забывать, что являешься пленником и что он вправе с тобой поступить как с врагом.

Пауль посмотрел на Баязида, всем видом своим выражавшего, что он не намерен шутить.

— Я должен подумать, — выдавил юноша.

Толмач перевел его слова султану, и тот кивнул.

— Думай! — велел толмач.

Пирующие вернулись к прерванному занятию, услаждая себя неторопливой беседой и вином, а Пауль предался раздумью. Вся нелепость ситуации состояла в том, что он знал планы Тимура, хотя Господин счастливых обстоятельств покуда сам не знал их. Но таково преимущество гостя из будущего, то есть из иного Отражения, как не преминула бы поправить Шева. Шева… Где она? Что с ней?