То «заика», то «золотуха»
Шрифт:
– Как вы все уже наверняка прекрасно знаете – три дня назад, в результате теракта, произошедшего во втором корпусе, погибли студенты: с третьего и четвертого курса соответственно! Для нас, как и для семей погибших и пострадавших, это – огромная боль и утрата! – Торжественно поклявшись, что замыслила только шалость, произнесла она. А затем – перешла к назиданию и беспрекословному подчинению. – Пока идёт следствие, администрация и мы все – просим вас соблюдать осторожность: и не гулять по улицам – после комендантского часа! До этого же времени и в случае обнаружения бесхозных вещей, как и подозрительных личностей, просим сообщать об этом всём – лично нам же!
– Кто не знал – тот у-знал! Кто недо-понял – понял… А что – за новость-то? – Проговорил демон-брюнет с первой парты второго ряда, скрестив руки на груди и натянув тем самым ткань рубашки на своём накаченном и рельефном теле – ещё больше. Параллельно ещё изогнув свою правую чёрную широкую бровь, сощурив
– К нам в корпус – была переведена единственная выжившая, среди студентов в тот день, студентка! И так же – к нам была переведена оставшаяся часть её группы и обучавшиеся вместе с ними: в параллели и том корпусе! А у нас в группе – как раз не хватает одного студента: после того, как и твой же сосед взял академ. Другие же – «делиться» не захотели… Как будто – и в детском саду ещё, ей богу-дьявол!.. Кхм! И было решено, что именно она отныне – будет учиться с нами-вами! Кариночка?.. – И обернулась к выходу из аудитории, выискивая глазами девушку. – Проходи, пожалуйста! – И, стуча чёрными шпильками, в аудиторию прошла «приятная» брюнетка, хоть и «уступившая» чёрной форме, но так и не осилившая полностью отказаться от «своего стиля»: так что чёрные же лодочки с красной подошвой, как и её уже почти что и тотем, личный авторский знак, оставила при и на себе – даже пусть и хромая на левую ногу!
И, придержав под конец своего «некрестного хода» правой рукой своей чёрный же рюкзак, она встала рядом и по левую же сторону от куратора, улыбаясь ребятам. На что, и осмотрев её с головы до пят, «сильный пол» группы – призывно засвистел-заулюлюкал; неимоверно и взаимно, к слову, тем самым – обрадовав и саму «новенькую». «Слабый же пол», в то же самое время, от любых комментариев – воздержался да и вовсе отказался! Но и по этой же «их» тишине, как и по этому же всё «их» молчанию, девушка сразу определила – кто не имел ничего к ней, а кто имел, но промолчал: обрадовав её – дважды!
– Она потеряла… достаточно – в тот ужасный день! И ей теперь нужны – лишь поддержка и опора. Только наша же и с вами – забота… Мы же окажем её – ей, правда?
– Конечно! – Ухмыльнулся рыжий паренёк-ангел с последней парты третьего ряда, не отводя своего зелёного взгляда от неё, так ещё и подмахивая короткими рыжими ресницами и поигрывая широкими рыжими же бровями на своём узко-низком бледном лбу, заставляя тем самым и свои же светло-рыжие веснушки на полных щеках и орлином носу «пуститься в пляс», пока и уголки же его полных губ были растянуты почти и до ушей; а за счёт и последовавшего же следом прикуса нижней губы ровным рядом белых зубов – и его же округлый подбородок взметнулся вверх.
И, оскалившись так же и в ответ, девушка сжала своей левой рукой, сквозь чёрную же кожу рюкзака, холодную металлическую рукоять чёрного же пистолета с глушителем!
*
– Карина?.. Что ты здесь делаешь – на праздниках: мы же закрыты – до понедельника! – Проговорил девушке охранник, но, так и не получив от неё ответа, лишь проводил её своим удивлённым взглядом.
– Так, кто тут не переобулся, а?! Так ещё – и не разделась, ты погляди на неё! А ну-ка… Вернулась – обратно. Живо! – Вылетела из кладовой уборщица, но, и заметив таки, а заодно ещё – почти и узнав девушку, с громким стуком опустила полное прозрачной водой серое пластиковое ведро и светло-коричневую же деревянную швабру с тёмно-синей тряпкой на пол. – Стоп! А это – не Карина, случайно? – Сказала-спросила она – уже не себе и у себя, а у охранника, ткнув пальцев в воздухе в спину так и удаляющейся от них, ни разу не притормозив, до конца ещё не веря в происходящее и что ранее же переобувавшаяся и переодевавшаяся – могла вдруг и не по правилам поступить.
– Она самая… – Ответил он ей, ещё и сам не до конца придя в себя – от визита.
– Что она здесь забыла?.. По привычке, что ль? Аль будильник сработал?..
– Кто ж её разберёт: прошла – так ничего и не сказала… Да и не ответила!
*
– Карина?.. Ты – нас собрала? – Удивилась «рыжая» девушка.
– Зачем?.. О чём – ты хотела поговорить? – Продолжила за ней – её «подруга».
…
– Это, что, пушка?! – Отозвался «светловолосый» парень.
– Не делай – этого! «Зачем»?!.. – Подорвался с места – уже и «брюнет».
…
– Останови-и-ись!!! – Кричала «шатенка» – меж выстрелов.
– Сука, хватит!.. Что ты делаешь, Карина?! – Проорал «бритоголовый брюнет».
…
– Прости… Прости меня, пожалуйста! Я не хочу… Не хочу – «умирать»! Отпусти-и! Прошу-у… – Верещала «шатенка» на коленях – у её ног.
– Выпусти – нас!.. Спасите! Помогите!! – Кричали уже и в унисон – все.
*
«Я буду словом боль. Тебе досталось испытай…»: поставив очередную песню из плейлиста «dom» на чёрном плеере на «паузу», Карина вытащила, наконец, свои чёрные же проводные внутриканальные наушники из своих же ушей – свободной правой рукой. Плейлист стоит «на repeat’е» – уже четвёртый день подряд, а так и не надоел! Да – и не отключался… Не убавлялся даже – ни разу! И, намотав их на плеер же, убрала его во внутренний карман своей коралловой кожаной куртки, склонив голову к левому плечу и просканировав взглядом студентов. Ну что, «товарищи», поиграем в наш маленький ад?
– Мы же – «подружимся», верно? – Усмехнулась она и подмигнула им.
Каждый человек, появившийся в жизни, не случайность
Никогда не думала, что в свои восемнадцать лет – окажусь на диване у психотерапевта. Но… А! Ну да!.. Как же я забыла, что и: «Всё когда-то бывает, случается – впервые». «Никогда не говори – никогда». И… Бла-бла-бла! Да… И всё же в таком и «не» таком же духе – далее! Конечно… Первый – день рождения. И первая – свадьба… Первый – родившийся ребёнок! Вот и только моё же «впервые», как и мой же «первый», были не такими: «радужными». Как и не такими же – «радушными»! Но а если ещё и принять во внимание «Каждый раз – как первый»: «первая» смерть ангела, как и самого же «ангела», имела место быть. Определённо! Как в мучениях… Так и «нет». Как «мученик»… Так и… И я «никогда» доселе – не задумывалась о смысле жизни! И да, пусть и верила в существование потустороннего мира… «Потусторонних миров» и… Собственно, «других» миров. Не верила – в случайные смерти! Но и как известно же – жизнь меняется в одну секунду… А в моём же всё случае – за день! Заставляя поверить – во всё. И тут же – во всё «разуверить»! И чувство: будто ты ногами на земле, но и в то же время – небе…
– Я рад, что Вы, наконец, пришли! – Проговорил мужчина-ангел, пятидесяти двух лет, по имени Филипп, тем самым ещё – не только вытянув меня из моих же мыслей, но и втянув в «свои»; как и «речи».
Обычный мужчина! Если и не считать – вида и предназначения. Но… Это уже настолько вошло в обиход и смешалось, посмешалось со всем и вся, что и не предавалось такой уж огласке и такому же акценту. Среднестатистический случай! Да… Будто и на интервью – с богом! Но и в данном же всё случае – с «собратом». И не на «интервью», а психоанализе! Хотя… Что там, что этам – душа наизнанку и… в клочья. Всё – в сравнении… И в зависимости – от дотошности человека напротив! От его знаний – о личных рамках и гранях… Стенах! Точнее – «не»! Но а что же – на вид? Мужчина: с русыми короткими волосами, слегка подёрнутыми сединой – на висках и затылке; морщинистым бледным высоким лбом со светлыми широкими бровями и такой же мелкой проседью, как и в «основе», и мелкими-редкими же светлыми ресницами; со светло-карими глазами, ещё блестящими изнутри и подпитываемыми светом снаружи – через стёкла своих же очков: в тонкой золотой оправе; щёки его – слегка обвисли, хотя скулы остались – высокими и даже «острыми»; тонкие губы – сжаты в одну прямую полосу, зато и в их уголках – ни одной морщинки, как и у глаз, и ни одного намёка на ямочки; разве – на массивном и рельефном подбородке, будто и от нажима, словно бы его ещё и «стирали» – дважды: «нажав» – под носом и на подбородке. Ничего своего не помню, ничего другого не запоминаю и ничего чужого не разглашаю! Лишь задаю вопросы и слушаю… Выслушиваю! Оставляя – при себе и в секрете, как и в этих же всё стенах: что было произнесено и сделано в них – навечно останется, застряв в них! Работа – не приносит ему счастья! Не приносит – и «радости»… Видно же – сразу! Но зато – и приносит другим. «Чужим» и… И это верно! Ведь и как правило: то, чем ты делишься с иными, сам иметь ты – никак не можешь! Всегда сочувствовала – им и купидонам… Без покоя и любви! Без мира – внутри. Как и «снаружи»… Только лишь – «с войной». Ведь и всё же – начинается с «себя». А если «там» – нет ничего, чему начинаться и продолжаться?.. А чему – и «заканчиваться»? Воротник его белой накрахмаленной рубашки – закрывает полное и морщинистое горло. Белый галстук в золотую диагональную полоску на ней – почти достаёт его белого же кожаного пояса классических белых брюк со стрелками, что немного приподняты и вздёрнуты, показывая белые носки и лакированные белые туфли. Сзади же, на его бежевом кожаном стуле на металлической палке-опоре с колёсиками, висит его же белый пиджак, стянутый длинной тканевой ручкой – небольшой белой сумки-планшета. Развернувшись ко мне всем своим корпусом – он монотонно постукивал своей белой позолоченной ручкой по белому же деревянному столу и смотрел на свой полупустой белый лист без разлиновки на белом же пластиком планшете с металлическим держателем-зажимом сверху: пока, скорее всего, заполненный – лишь моими, и то – даже и весьма «скупыми», данными. Их и, правда, не так уж много, что и самое-то ужасное: ведь и это же значит – что мне всё придётся рассказывать самой!