«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

Консул Фрекса — а он вот уже двадцать лет как почетный консул Сальвадора — театральным жестом кладет сигару на пепельницу и, взяв поданный барменом бокал, подымает его.

— Так за что же мы выпьем? — спрашивает он в раздумье.

— За то, чтобы не бастовали лоцманы! — чокается с консулом Керзен.

Тот недовольно кривит лицо.

— Теперь морщиться поздно, — продолжает Керзен, залпом выпивая свой бокал. — Незачем было снижать им зарплату.

Консул надменно молчит.

— Не следовало этого делать, — твердит свое Керзен. — Притом еще в самый разгар навигации. Каждый день приносит огромные убытки.

Консул молчит.

— Что вы молчите! Вы же наш президент! — начинает горячиться Керзен. — Вы должны попытаться прийти к соглашению!

— Теперь поздно об этом думать, — холодно отвечает консул и, сделав глубокую затяжку, выпускает перед собой серию ровных, одно в одно, колец дыма. — А где вы изволили пребывать во время голосования?

— Как это — где? Там же, где и все! Мы ведь надеялись, что они уступят… Даже вы не ожидали…

— Не стоит волноваться, Керзен. Я, как и вы, хотел бы надеяться, что они не объявят забастовку… А если даже и объявят… есть способы заставить их капитулировать… Такие, что навсегда отобьют охоту.

— Какие там способы! Разве что господь сотворит чудо. — Керзен так возбужден, что подносит к губам пустой бокал. Спохватившись, окликает бармена: — Еще один!

— Есть! — Консул наклоняется над столом и многозначительно произносит: — Борк!

— Борк?! — Морщинистое лицо Керзена светлеет. — Если Борк, тогда, конечно… Тогда есть надежда… Но согласится ли?

— Положитесь на меня! — Консул кладет мускулистую руку Керзену на плечо. — Все будет в порядке.

Дверь бара с шумом распахивается, в витрине даже звякают бутылки.

— Лоцманы объявили забастовку! — с порога говорит вошедший. Это мелкий судовладелец Зуммер, сутулый, неряшливо одетый старичок. Сейчас он кажется более согбенным, чем обычно.

— Что?! — поперхнулся Керзен коктейлем.

— Итак, военные действия начались, — спокойно заключает консул. На его лице не дрогнул ни один мускул.

— С кем же мы воюем? — Голос Зуммера похож на стон. — С самими собой! Я и без того не знаю, где искать спасения от векселей, а теперь мне и вовсе грозит банкротство.

— Бросьте ныть! У меня в пять раз больше судов, тем не менее я спокоен, — утешает его консул.

— В том-то и дело! — Зуммер тяжко опускается в кресло, которое ему придвинул Керзен. — После войны у меня было десять пароходов. Два года назад оставалось еще шесть, теперь — всего три… Попробуй развернись-ка. Разве это порт? Это же морг с плавучими гробами!

— Вы, случайно, не вошли компаньоном в погребальную контору Швика? — не без иронии поинтересовался консул.

— Ничего, еще настанет время, когда и вы забеспокоитесь, — цедит сквозь зубы Керзен.

— Еще несколько дней, и я с сумой пойду по миру, — ужасается Зуммер.

— Без паники, господа! — твердо произносит консул. — У меня заказан разговор с Борком.

— О-о! — Это все, что может произнести Зуммер. Однако в это восклицание он вкладывает столько благоговения, что сразу делается ясно: Зуммер тоже считает Борка чем-то вроде Христа-спасителя.

— Господам не скучно? — В бар, покачивая бедрами, входит рыжеволосая красотка.

Ее кокетливый вопрос и задорный взгляд падают в пустоту. Рыжая пожимает голыми, густо припудренными пудрой цвета загара плечами и, взгромоздясь на высокий табурет, заказывает себе мартини.

Молчание становится затяжным. Консул Фрекса невозмутимо курит сигару, не забывая время от времени стряхивать пепел. Керзен тупо уставился в пустой бокал. Зуммер нервно барабанит подагрическими пальцами по стеклу стола. Может, в его представлении это должно звучать веселым маршем, но смахивает, скорее, на похоронный.

Отворяется дверь бара.

— Господин консул, доктор Борк у телефона, — докладывает швейцар.

— О! — шепчет Зуммер, переставая барабанить по столу.

Керзен отрывает взгляд от пустого бокала и переводит его на Фрексу: смотрит с нетерпением, точно подгоняет. А консул и сейчас подчеркнуто спокоен: встает медлительно, за швейцаром следует не торопясь. Также бесстрастен и его голос:

— Консул Фрекса слушает.

Но уже через минуту выражение его лица меняется. На висках взбухают жилы.

— Но ведь вы же дали слово, доктор!.. В конце концов, вы — юрисконсульт союза!.. Я полагаюсь на вас.

— Ничего не могу поделать, консул, — отвечает Борк на другом конце провода. — Минуточку!.. — Он говорит со своим секретарем: — Кто? Депутат Фемарн от крестьянской партии? Пусть подождет, я сейчас закончу разговор… Алло, вы слушаете, дорогой консул?.. На этот раз действительно ничего нельзя предпринять… У меня сейчас более важные дела. Это ваша собственная вина, в первую очередь надо было проконсультироваться со мной… Позвоните через три дня, когда произойдет смена кабинета…

Фрекса хочет что-то возразить, но поздно: Борк уже положил трубку. Он достает платок и вытирает со лба капли пота. Направляется в бар, но, представив, какими попреками его встретят Керзен и Зуммер машет рукой и, словно спасаясь бегством, энергично выходит на улицу.

* * *

Прибытие в порт — пусть даже чужой — всегда праздник для моряка. А команда «Советской Латвии» вынуждена вот уже несколько часов отсиживаться на внешнем рейде на якоре. Настроение у всех упало. Опершись «спиной на поручень, моторист вытягивает из баяна заунывную песню. Моряки расселись кто где, томятся от скуки и угрюмо молчат.

— Хватит тоску нагонять! — сердито говорит немолодой электрик.

— По обстановке и песня, — отвечает баянист.

— Вот же народ, — сетует матрос Чайкин.

— На кой ляд строить порт у черта за пазухой? Строили бы на побережье!

— Что и говорить — нашли местечко. — Баянист во всю растянул баян.

— На побережье? — подхватывает кто-то из матросов. — А ты не видишь, какие тут скалы?

И вновь нудное молчание. Чайкин с отвращением отпивает глоток.