Точка Боркманна

– Думаете, внутри зрелище лучше, чем снаружи?

– Я бывал тут лет двенадцать – пятнадцать назад, – сказал Баусен и вступил в темный холл. – Не похоже, чтобы он с тех пор озаботился косметическим ремонтом.

Двадцать минут спустя оба снова сидели в машине.

– Совершенно бессмысленный визит, – сказал Кропке.

– Возможно, – ответил Баусен. – Но сколько же у него книг!

– Что вы думаете по этому поводу, господин комиссар?

– А что думаете вы, господин новый полицмейстер?

– Не знаю, – сказал Кропке, стараясь не показать смущения. – Трудно сказать. Этот визит нам ничего не дал. Мы должны разыскать его. Допросить как следует… мне кажется, в виде исключения можно было бы обойтись с ним построже.

– Даже так? – проговорил Баусен.

Кропке завел машину:

– Где он, как вы думаете?

– На Рыночной площади, скорее всего, – предположил Баусен. – По-моему, он имеет обыкновение стоять там по субботам… ты обратил внимание на теплицы позади дома?

– Да, конечно, – ответил Кропке. – Мы задержим его? Или придется отказаться от этой идеи только потому, что мы не нашли под кроватью окровавленной одежды?

Некоторое время Баусен сидел молча.

– Думаю, нам следует сначала посоветоваться с нашими гостями, – сказал он. – Кроме того, у нас остается еще небольшая проблемка с инспектором Мёрк, если помнишь.

Кропке забарабанил пальцами по рулю:

– Как вы ду… как вы думаете, они нашли ее?

– Надеюсь, что нет, – ответил Баусен. – Во всяком случае, в том состоянии, на которое ты намекаешь.

Кропке сглотнул и прибавил скорость. Внезапно перед его внутренним взором встали образы предыдущих жертв с почти отрубленными головами. Опустив глаза, он заметил, что костяшки его пальцев побелели.

«Боже мой, – подумал он, – не может быть, чтобы…»

34

– Ничего? – спросил Баусен.

– Нет, – ответил Ван Вейтерен. – И слава богу, прибавил бы я. Однако радоваться особо нечему – она не вернулась после пробежки.

– Как вы это установили?

– Машина, – сказал Мосер. – Она так и осталась стоять возле коптильни.

Баусен кивнул.

– А у вас? – спросил Мюнстер.

– Птичка улетела, – ответил Баусен и пожал плечами.

– А на площади его нет? – поинтересовался Мосер. – Он обычно стоит там, торгует овощами.

Кропке замотал головой:

– Нет. Мы как раз оттуда. Сегодня он там вообще не появлялся.

– Так-так, – проговорил Ван Вейтерен и повесил пиджак на спинку стула. – Пора собраться и пошевелить мозгами. Похоже, заварилась настоящая каша!

– Банг, – сказал Баусен. – Отправляйся к Сильвии и скажи, что сегодня нам нужно что-нибудь особенное.

Банг отдал честь и удалился. Остальные уселись вокруг стола – все, кроме Ван Вейтерена, который открыл окно и теперь стоял, глядя на крыши домов.

Полицмейстер наклонился вперед, опершись головой о руки. Тяжело вздохнул и уставился на портреты трех своих предшественников на противоположной стене.

– Так, – сказал он через некоторое время. – Что будем делать, черт побери? Будьте добры, разъясните это старому полицейскому, которому один шаг до пенсии. Что делать, а?

– Гм… – проговорил Мюнстер. – Хороший вопрос.

– Мне осталось семь дней на этой работе, – продолжил Баусен. – Похоже, придется провести эти дни в поисках одного из своих инспекторов. И не дай бог найти ее где-нибудь в канаве с отрубленной головой. Вот это я называю блестящим окончанием профессиональной карьеры.

– Да уж, – согласился Мюнстер.

Воцарилось молчание. Баусен сцепил руки и закрыл глаза… на мгновение у Мюнстера мелькнула мысль, что полицмейстер молится, но тот снова открыл глаза и рот.

– Просто чертовщина какая-то, – сказал он.

– Да-да, – кивнул Ван Вейтерен и сел. – Можно и так выразиться. Однако если бы мы меньше ругались и больше пытались сдвинуться с мертвой точки… это, конечно, всего лишь предложение.

– Прошу прощения, – проговорил Баусен и снова тяжело вздохнул. – Разумеется, вы совершенно правы, господин комиссар… однако мы все же дождемся кофе? Кропке, изложи нам историю Подворского, как планировалось изначально.

Кропке кивнул и стал рыться в своих бумагах.

– Мы предадим это огласке? – спросил Мосер. – В смысле, что она пропала?

– Об этом позже, – решил Ван Вейтерен. – Этот вопрос следует обдумать.

– Подворский, – начал Кропке. – Эуген Павел. Тысяча деваться тридцать пятого года рождения. Попал в Кальбринген в качестве иммигранта в пятидесятые годы. Как и многие другие, устроился на консервный завод. Поначалу жил в тамошних рабочих бараках, а когда их снесли, переселился в дом на пустоши. К тому времени дом уже несколько лет пустовал, а причина его вселения туда заключалась в том, что Подворский был помолвлен и сожительствовал с Марией Массау, сестрой Греты Симмель.

– Ага, – сказал Мюнстер. – Зять Симмеля!

– Да, в какой-то степени, – кивнул Баусен. – Продолжай!

– Можно сказать, что Подворский всегда считался странным типом. С ним трудно было иметь дело, по многочисленным свидетельствам. Временами сурово закладывал за воротник… да и сама идея утащить эту бедную женщину с собой далеко в пустошь… думаю, ей там было невесело.

– Дальше, – велел Баусен.

– В шестьдесят восьмом году произошел этот случай со смертельным исходом. Подворский, что для него нехарактерно, пригласил домой компанию сослуживцев… только мужчин, если я правильно понял?

Баусен кивнул.

– Они крепко выпили, надо полагать, и один из них стал проявлять интерес к Марии… видимо, это был всего лишь легкий флирт, но Подворский вышел из себя. Затеял ссору, а под конец выгнал всех, кроме того парня, который провинился. Его он задержал у себя и позднее ночью прибил кочергой… Клаус Мольдер – так звали убитого.

– Подворского осудили за непреднамеренное убийство, – продолжал Баусен. – Он отсидел шесть лет в колонии Клеймерсхюс. Тем временем Мария Массау заболела лейкемией. Видимо, страдала она ею с детства, но в латентной форме. Ей становилось все хуже и хуже, и через несколько недель после освобождения Подворского она умерла.