Точка невозврата

У вокзала дожидался милицейский автомобиль с зарешеченным окошком. Резаева втолкнули внутрь, зажали с двух сторон плечами.

– Куда поедем, товарищ полковник?

– Прямо в МУР! – распорядился Стас, который, оказывается, был полковником. – Хочу сразу показать его одному человечку.

Зарычал мотор, хлопнули дверцы, побежала назад привокзальная, присыпанная снежком площадь. Свобода для Резаева закончилась.

Можно было повалять дурака в надежде, что кто-то из ментов обронит хотя бы намек на неизвестные Резаеву обстоятельства. Что-нибудь вроде: «Начальник, что за понты? Я на юг ехал, никого не трогал. За что взяли?» Но, подумав, Резаев решил пока помалкивать. Еще неизвестно, какому человечку его хотят показать. Он ведь тоже увидит его морду – и тогда все станет ясно. Ждать осталось совсем недолго.

В МУРе его, и правда, не стали мариновать. Привели в какой-то кабинет, силой усадили на стул и дочиста обшарили карманы. Кстати, послали за каким-то Шабельником. Фамилия эта Резаеву ни о чем не говорила. Он держался подчеркнуто спокойно и окончательно решил ничего не предпринимать, не узнав, в чем дело. Только попросил разрешения намочить платок и вытереть кровь с лица – разбитая переносица давала о себе знать.

С него сняли наручники, но после этого один из милиционеров демонстративно навел на него дуло укороченного «АКМ» и так и держал на прицеле, пока Резаев приводил себя в порядок. Потом браслеты снова оказались на его руках, а в кабинет вдруг вошел еще один милиционер, полноватый, немного смущенный, с куском лейкопластыря на лбу. Резаев посмотрел на него и все понял.

– Вы Шабельник? – деловито поинтересовался полковник. – Посмотрите-ка на этого человека. Раньше его нигде не видели?

Полный милиционер всмотрелся в равнодушное лицо Резаева, окинул взглядом всю его фигуру с головы до ног. Лицо его потемнело.

– Похож, – процедил он, обходя Резаева. – Морды я его, конечно, не видел, а комплекция, фигура – один к одному. Сдается мне, что это он и есть, товарищ полковник.

Полковник Стас удовлетворенно кивнул, взъерошил короткие русые волосы.

– Я так и думал! – заключил он. – Еще один шар в лузу! Скоро партия наша будет…

– Минутку, начальник! – негромко сказал Резаев, глядя в потолок. – Что у нас здесь – служба знакомств? Вроде он – вроде не он… Опознания так не проводятся. Не знаю, что вы собираетесь на меня повесить, только процедура не соблюдена. Выражаю протест.

– Выражай, милый! – дурашливо сказал полковник. – Это теперь сколько угодно выражай. Только не обольщайся, родной, – это еще не опознание. Это я просто мысль одну проверял. Опознание чуть попозже будет – по полной процедуре. Сейчас мы тебя в камеру отправим, все как следует подготовим, а там, глядишь, и нарисуем тебе лет десять.

Резаев выдержал его взгляд и лишь разочарованно пожал плечами. Но душа у него уже закаменела, сделалась холодной, как спекшийся кусок цемента. «Больницу они будут на меня вешать, – подумал он. – Врачей нагонят на опознание… Отпечатков моих там нет. Ничего у них не получится. Поезд ушел. Отмажемся. А про театр им вообще не докопаться».

Сожалел он об одном – что не выдержал марку в поезде, схватился за пистолет. Кабы не это, ментам вообще не за что было бы зацепиться. Сдали нервишки. В самый неподходящий момент сдали.

«На это и бить буду – нервишки, мол, – решил он про себя. – Справку от психиатра показать могу. Ничего, выкручусь. В крайнем случае, дадут года два, так это даже в жилу – за эти два года тут все остынет, и можно будет жить дальше».

Глава 14

Гуров запер машину и зашагал к своему подъезду. Деревья во дворе, ажурная решетка вокруг клумбы, карнизы домов – все было покрыто пушистым свежим снегом, который выпал этой ночью. Дышалось необыкновенно легко, и на душе у Гурова было удивительно легко и спокойно, словно все заботы остались уже позади.

И вокруг было непривычно тихо и малолюдно – хотя праздники уже закончились, жизнь еще не полностью вошла в рабочую колею. Новогодние бдения за праздничным столом давали о себе знать.

Гуров только что вернулся из главка – вместе с генералом Орловым и Крячко они обсуждали сложившуюся ситуацию. Арест Резаева не оправдал возлагавшихся на него надежд. Никаких признаний Резаев делать не собирался.

Факт его присутствия на юбилее театра был подтвержден – Резаева опознали многие актеры. Но Резаев заявил, что обожает театр и на юбилей попал с целью познакомиться поближе с кумирами, а об убийстве Емелина совершенно ничего не знает. И хотя сразу же выяснилось, что Резаев даже поверхностно не знаком с искусством театра, предъявить ему было нечего – присутствовать на юбилеях не запрещено законом.

Зато работники больницы, в которой был убит Будилин, опознать Резаева не смогли. Правда, они подтверждали, что Резаев похож на человека, который проник в палату Будилина, но, поскольку лица его они не видели, опознание, строго говоря, провалилось. Единственный, кто был уверен в своих показаниях, – это милиционер Шабельник, но эти показания были настолько эмоциональны, насколько и расплывчаты, поэтому заранее было ясно – суд вряд ли их примет.

Мало что дал и обыск, проведенный на квартире Резаева – аккуратной типовой квартире в Новых Черемушках. Жилище свое Резаев содержал в идеальном порядке, но оно настолько было лишено индивидуальных черт, что казалось стерильным.

Родственные связи, знакомства и прочие детали биографии этого человека проверить не успели – начались праздники, и стало не до того. Правда, Гуров также получил некоторую передышку, но он понимал, что она не будет бесконечной и необходимо предпринимать какие-то решающие шаги.

Новогоднюю ночь он провел вместе с Марией, которая все еще чувствовала себя неважно, но тем не менее не пожелала оставаться дальше на больничной койке, потому что твердо верила в приметы. Это был самый тихий праздник в их совместной жизни. Но именно в эту ночь им опять удалось наладить прежнее взаимопонимание, и теперь состояние Марии начинало понемногу, но неуклонно улучшаться. Важно было не допустить нового стресса.

Следователь Хрипунов принял к сведению покушение на Будилина и, кажется, окончательно изменил свою позицию по отношению к Гурову, но ему нужны были улики, доказательства, показания свидетелей, а ничего этого не было и в помине. По-прежнему в деле об убийстве артиста Емелина фигурировали лишь те факты, которые свидетельствовали не в пользу Гурова.

И у самого Гурова не было пока ни единой зацепки – ничего, кроме предсмертных слов убийцы и психопата Будилина, который, погибая в страшных мучениях от какого-то неизвестного яда, успел произнести несколько слов. Более-менее подробно смог воспроизвести эти слова только милиционер Шабельник, да и тот не был до конца уверен, что правильно все понял, потому что после нападения Резаева получил легкое сотрясение головного мозга и был не вполне адекватен. Но Гуров предполагал, что в предсмертных словах Будилина должен заключаться какой-то важный смысл, и решил безотлагательно их проверить, как только представится такая возможность. Праздники наконец закончились, и такая возможность у него появилась.

Но неожиданный покой, который он сейчас ощущал в своей душе, не имел к этому никакого отношения. Гуров, пожалуй, и сам не смог бы объяснить, откуда появились эта спокойная радость и ожидание счастья. Может быть, все дело было в том, что на короткий миг они вместе с Марией сумели выключиться из повседневной нескончаемой суеты и увидеть мир и себя такими, какими они были на самом деле? Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло?

Такие мысли были слишком непривычны для Гурова, который никогда не считал себя романтиком и философом. Он был практиком и всегда предпочитал железную логику и веские мотивации. И если какая-то часть его души и задумывалась о вечном, то другая продолжала перемалывать привычную будничную рутину. Кажется, именно эта часть претендовала быть главной, а Гуров не знал, хорошо это или плохо.