Точка опоры

– Я в Дрездене позавтракал на вокзале.

– От Дрездена путь не близкий. Садитесь вон на тот стул - я люблю смотреть в глаза. Ну какой же безобразник вас так... Ильичей напугаете! Вы в Дрездене обязательно покрасьтесь снова.

Калмыкова подала гостю чашку кофе, подвинула поближе масло, хлебницу с булочками.

– Рассказывайте все по порядку: где вас схватили, как удалось бежать...

Слушая, время от времени нетерпеливо перебивала:

– А там кого видели из наших? Кто явку дал?
– И подбадривала: Продолжайте. Мне все-все интересно. Обо всех. За границей я, быть может, десятый раз, а никогда прежде не думала, что так буду скучать по России. Оно и понятно - родина накануне больших перемен.

Александра Михайловна, вслушиваясь в каждое слово гостя, отмечала: речь его стала чистой, вполне грамотной. Не напрасными были их школьные уроки!

Перейдя к своим скитаниям по Германии, Бабушкин проговорился, что во время работы в лесу немножко научился разговаривать по-немецки, поломал язык на самых необходимых фразах.

– Хвалю, хвалю!
– обрадовалась Калмыкова.
– А потом проэкзаменую. Без поблажек. Как в нашей школе.
– Шутливо погрозила пальцем и тут же, одобрительно улыбнувшись, провела рукой по щеке, на которой еще не угас румянец.
– Помните, у нас говорят: "Язык до Киева доведет". А здесь ваш немецкий, хотя еще и очень плохой, доведет до Гамбурга.

– Меня уже заманивали в Гамбург!
– рассмеялся Бабушкин.
– В Америку хотели увезти!

– Можно и через Францию. Кто знает языки, даже проще. Но вам я напишу на отдельных бумажках, где какой билет покупать. Доберетесь до Кале, а там - через Ла-Манш.

Услышав знакомое по урокам географии в вечерне-воскресной школе слово, Иван Васильевич кивнул головой:

– Доберусь! Вы не сомневайтесь.

– Нисколько не сомневаюсь. Уж если вас никакие тюремные замки не держат, так европейские дороги не явятся препятствием. А за Ла-Маншем поезд прямо в Лондон. Там придется снова поломать язык.

По привычке Калмыкова встала, как учительница перед классом:

– Немецкую фамилию Рихтер они произносят Ричтер. Повторяйте за мной: Рич-тер. Буква Р - неясно. Кончик языка к нёбу. Повыше. Вот так. Улица Холфорд-сквер. Помягче р, помягче. Как бы проглатывайте. Я вам напишу. И мы с вами еще попрактикуемся. А теперь, - подошла к столику с журналами, чем бы вас занять? Да вот, - повернулась со свежим журналом в руке, - вы еще не видели "Освобождение"?
– И со вздохом добавила: - Горестное для меня...

– Нелегальное издание?
– спросил Бабушкин.
– Почему же горестное?

– А вы почитайте - поймете мое огорчение. Садитесь вон в кресло. Там удобнее.

Бабушкин откинул обложку, перевернул титульный лист, заглянул в конец журнала и вслух прочел:

– Редактор Петр Струве.

– Да, представьте, он, - подтвердила Александра Михайловна.
– Вы, вероятно, слышали - мой приемный... Ну, не буду вам мешать...

Она вернулась часа через два и с порога спросила:

– Ну, как, товарищ Богдан? Ваше впечатление?

Бабушкин встал.

– Извините, Александра Михайловна, я уж прямо...

– А иначе я не стала бы вас слушать.

– Либералом пахнет. От каждой строки.

– Да. Горькая правда.
– Калмыкова, сдерживая вздох, села и указала гостю глазами на тот же стул, на котором он сидел во время завтрака, и, видя, что он готов сочувственно выслушать до конца, продолжала: - Ошиблась я в Петре Бернгардовиче. Так ошиблась, что считаю недостойным называть своим воспитанником.
– Бросив косо взгляд на журнал, уронила руки на стол.
– Струве выплыл на чужой берег. Вы правы - рупор либералов! Так и скажите Ильичам. Я с ними до конца. А Струве для его пресловутого "Освобождения" не дам и ломаного гроша! Он уже знает об этом. И не унывает.

– Выпрямилась на стуле, возмущенно покачала головой, будто виновник разговора находился где-то неподалеку.
– Чего ему унывать? Один помещик, получив богатейшее наследство, отвалил на этот журнальчик тридцать тысяч!

– Знает своих заступников!

– Да. Такой капитал!

Перестав возмущаться, Александра Михайловна поправила пряди волос возле ушей, вспомнила:

– А Владимир Ильич первым понял, какой берег манит Струве. Теперь уже приманил.

Калмыкова уговорила гостя остаться до утра. А на следующий день, провожая его до улицы, посоветовала:

– В Дрездене обязательно зайдите в Цвингер.
– Тут же пояснила: - В картинную галерею. Это вам, пишущему человеку, необходимо видеть. Хотя бы на часок...

На пристани Бабушкин опустил руку во внутренний карман пиджака и удивился - там оказалось несколько хрустящих бумажек.

"Когда она успела?.. Тайком!.. Чувствовала, что сочту за подачку... Я мог бы заработать где-нибудь на погрузке... Ну что же, спасибо ей. Скорее доеду".

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Надежду Константиновну беспокоило здоровье мужа: не спит по ночам, жалуется на головную боль... Все - от нервов.

Отдохнуть бы ему. Хотя бы дней десяток. На время забыть обо всем волнующем. Ведь столько лет в борьбе. В самой напряженной. Добро бы против одних столпов да цепных псов царизма, так еще и против тех, кто причисляет себя к революционерам, а в действительности мешает рабочему движению и делу революции. Сначала борьба с либеральными народниками, потом - с "экономистами", с бернштейнианцами, извратителями марксизма... Без малейшей передышки.

А как же иначе? Разве он мог дать им передышку? Нет, до полного разгрома тех и других, до прозрения заблуждающихся и сбитых с толку...

Пробовала заводить разговор о необходимом для него отдыхе. Он пожимал плечами:

– Ты же сама, Надюша, понимаешь...

Конечно, она понимает. Но не может не тревожиться.

А тут еще вдобавок ко всему эти новые нелады с Плехановым, да такие острые... Как только выдерживают у Володи нервы?..

Вера Засулич показала Ленину письмо Плеханова: Георгий Валентинович сообщал ей, что берет "назад свои предложения о поправках", то есть о своих требованиях голосования по многим абзацам статьи об аграрной программе.

– Что же это он пишет только вам?
– удивился Владимир Ильич.
– В таких случаях...

– Извиняться?!
– вспылила Засулич.
– Но это же Плеханов!.. Впрочем, он собирается прислать вам дружеское письмо. Вам этого достаточно?

– Ради общего дела я готов забыть...

Письмо пришло с утренней почтой. Плеханов писал:

"Обидеть Вас я не хотел. Мы оба несколько зарвались в споре о программе, вот и все".

"Не хотел обидеть!
– про себя отметил Ленин.
– И на том спасибо!"

Невольно вспомнилось прочтенное накануне письмо Плеханова к Засулич, в котором, помимо заверения о том, что он берет назад свои поправки, было утверждение: он, Плеханов, на семьдесят пять процентов единомышленник Ленина, и различия между ними только двадцать пять процентов. Невольная усмешка тронула губы.

– Ты, Надюша, обратила внимание - во вчерашнем письме к Засулич Плеханов идентичность наших взглядов начал измерять процентами?! Этак он, чего доброго, разногласия будет взвешивать на весах!