Точка радости
Шрифт:
17
Покупаю большой торт, запихиваю в машину взволнованного, как всегда перед дорогой, Хвоста.
— Передай привет, — привычно просит мама.
— Обязательно.
Я знаю: как только я верну ей отцов привет, она растерянно улыбнется, словно ожидая чего-то еще, потом торопливо закурит и отвернется к окну. Докурив одну сигарету, тут же возьмет другую…
— Не пойму только, зачем ты тащишь с собой собаку?
— Он всегда со мной.
— И в роддом с тобой поедет?
— А почему бы и нет?
— Все дурачишься…
От Щелковского шоссе
Нас с Хвостом встречает суровый рык сидящей на цепи матерой кавказской овчарки. В ответ Хвост пытается огрызнуться.
— Это невежливо, — объясняю ему, — мы же в гостях.
Пес игнорирует мои доводы и кидается с лаем на распахнувшего мне объятия отца.
— Здравствуй, пап! Ты не бойся Хвоста.
— Ну, наконец-то! — он осторожно обнимает меня, радостно оглядывает. — Похорошела!
— Да где уж…
— Нет, я серьезно. У будущих матерей какие-то просветленные лица. Как у блаженных. Куда потом все девается? Ну, пойдем скорей, стол уже накрыт.
Хвост приветствует настороженным рычанием жену и дочь хозяина дома.
— Он что, будет в доме сидеть? — морщится семнадцатилетняя Даша. — У нас вообще-то принято собак на улице держать.
— Ну, Дашуль, не будь врединой. Он же гость! — вступается отец.
— Давайте быстренько за стол! — хлопает в ладоши Татьяна Олеговна. — Хватит препираться!
Стол уставлен всевозможными закусками, но я налегаю исключительно на селедку и огурцы. Едим молча, сосредоточенно, отец пытается разрядить обстановку:
— А я думал, на солененькое только вначале тянет!
— В конце даже больше, — подыгрываю я.
Татьяна Олеговна с дочерью подчеркнуто не реагируют.
Пахнет соленьями и свежим деревом — совсем недавно дом был обшит изнутри вагонкой. Кругом еще не успевшая зарасти пылью чистота и стерильный уют — такой бывает в казенных помещениях. Минимум предметов, отсутствие ковров, светлая кожаная мебель, два высоких растения в кадках. У одного из них удивительные листья: с бордовыми и салатовыми прожилками.
— Вот, Дашка, бери пример со своей сестры, — говорит отец. — Институт окончила, работа интересная. А ты?
— А я не хочу! — заявляет хорошенькая темноволосая девушка в джинсах и пушистом розовом свитере. — Машину купишь, тогда и об учебе поговорим. Надо же мне на чем-то туда ездить!
Мать Даши, Татьяна Олеговна, стройная и ухоженная, как с рекламной картинки, настороженно поглядывает на меня, внешне сохраняя приветливость.
— А вы, Настя, значит, разводитесь с мужем? — интересуется она.
— Наверное… Он оказался не готов к рождению ребенка.
— И как же вы жить дальше будете?
— В каком смысле?
— Ну, вообще… Он материально-то помогать намерен?
— Честно говоря, мы об этом не говорили.
— А зря. Такие вещи надо обсуждать в первую очередь. Ребенок — не шутка!
— А никто и не шутит.
— Да не пропадет! — вступается подвыпивший отец, — если что, я первое время помогу. Не вопрос!
Даша хмыкает, берет плеер, вставляет в уши наушники. Татьяна Олеговна поджимает губы, уходит на кухню.
— Ты,
Настюх, никого не слушай. Сказал, помогу, значит, помогу. А твоего орла мы прищучим. Как миленький платить будет. Никуда не денется.— Пап, а разве орла можно прищучить?
— Смеешься над папкой, да? — щипает он меня.
Хвост, сидящий под столом, воспринимает это как сигнал к действию и слегка прикусывает тапок отца.
— Э-э-э, ты чего! — вскрикивает он. — Смотри, как он тебя защищает! Надо же! Хорошо хоть ногу не оттяпал.
— Ла-ла-ла, — нарочито громко напевает девочка, — ла-ла-ла…
От кожаного кресла холодно спине, и я сижу, как на экзамене, не облокачиваясь. Незаметно переправляю под стол кусочек колбасы для Хвоста.
Почти ничего не просачивается из детства в мою взрослую жизнь. Почему-то вспоминается только, как отец качал меня на ноге. Я, как обезьянка, цепко обхватывала его ногу, а он то поднимал, то опускал ее. И так — долго-долго, не уставая. «Сделай качели!» — просила я, видя, что он в хорошем настроении. И он не отказывал.
Впалые небритые щеки, в глубоких морщинах лицо, печальные болотного цвета глаза. Он слегка захмелел и смотрит на меня с нежностью.
— Настюш, а помнишь качели? Ну, в детстве, помнишь?..
Так бывает — мое воспоминание, внезапно вспыхнув, озарило память отца, вызвав в ответ точно такое же. Может, это и есть подспудные, необъяснимые токи родства? Они никогда не исчезают совсем, даже если люди очень долго не видятся.
— Ла-ла-ла, — напевает Даша, — ла-ла-ла…
Татьяна Олеговна раскладывает по тарелкам жареную картошку и мясо. Она слегка наклоняется надо мной, и я ощущаю слабый и очень знакомый запах духов. Когда-то такими пользовалась моя мама. Замуж она так и не вышла. Сначала не могла забыть отца, потом — ей просто стал никто не нужен. Год за годом я смотрела, как быстро и безрадостно испаряется, будто из поминальной рюмки, ее молодость…
— А пойдем-ка на улицу, — говорит мне отец, — воздухом подышим.
Кругом — торжественно мерцающий снег, мерзлые звезды, черный ветер.
Издалека доносится глухой лай собак и отдаленный гул электрички. Я представляю сидящих в ней людей: кто-то читает, кто-то дремлет, кто-то смотрит в темное окно.
— Ты, дочк, не обижайся на меня… Понимаешь, в жизни все так сложно… Осудить всегда легче, чем понять. Я ведь тебя очень люблю. И мать твою любил. Я ведь…
— Не надо, пап. Зачем об этом? Не надо.
Папа. Я пробую на вкус давно забытое слово, мне хочется повторять его снова и снова. Кажется, если часто твердить его, оно сумеет прирастить к детству отмершие ветви воспоминаний, сделать маму молодой и счастливой.
— Пап, а ты счастлив?
Отец ежится, запахивает дубленку, задумывается.
— Не знаю, — наконец говорит он. — Раньше казалось — да. А теперь… Вроде бы и добился всего в жизни. А чего-то все равно не хватает… Старею, наверное.
Я касаюсь его руки, и он вдруг крепко обнимает меня, прижимается щекой. Мы долго молча стоим посреди тихого звездного мира. Прямоугольник желтого света падает из окна на снег. Он кажется в этом месте теплым. Из дома доносятся выстрелы, крики. Наверное, боевик. Или новости.