Точка радости

Собираюсь уезжать. Сестра, едва кивнув, демонстративно выходит из комнаты. Татьяна Олеговна протягивает тонкую, в кольцах, руку. Я дотрагиваюсь до прохладных пальцев, слегка пожимаю. На каждом ногте миниатюрный диковинный цветок. Аленький цветочек, на поиск которого восемнадцать лет назад отправился мой отец. Да так и не вернулся.

— Звони почаще, — целует он меня в лоб. — И вот что. Немедленно сообщи, как только я стану дедом!

Хвост, довольный окончанием своего заточения под столом, тянет меня к машине, почти не обращая внимания на провожающее нас рычание овчарки. Под ногами громко скрипит снег, морозный воздух острым комом застревает в горле.

За моей спиной закрывается высокая железная калитка.

Наконец решила определить машину на стоянку — вряд ли уже до родов придется куда-нибудь выезжать. Место на ней выделили с полгода назад взамен сломанных гаражей. Магазин-гигант «Метро» беззастенчиво смахнул мешающие ему строения. Так, в сущности, делали почти все гипермаркеты, расположившиеся вдоль МКАД. Возмущенных автовладельцев утихомирили, пообещав выстроить для них паркинг, а временно предоставили места на открытой стоянке. Но стройка затягивалась…

Стоянкой этой я еще ни разу не воспользовалась, поскольку располагалась она на 16-й Парковой, а жила я до последнего времени в «Дружбе».

Из будки вышел заспанный, с сизым носом, приземистый дедок. Я растолковала ему ситуацию.

— Надолго? — осведомился он.

— На ближайший месяц точно.

— Ясно, — зевнул он. — Только ведь это… Мест-то нет.

— Как нет? Мне же положено!

— Дак где ж ты раньше была? Положено ей! Ишь ты — положено.

— Послушайте, я вот-вот рожу, а вы издеваетесь! Немедленно покажите мне, куда поставить машину.

Дед покачал головой, посопел и пошел куда-то в глубь стоянки. Я за ним. У забора на единственно свободном месте возвышался слежавшийся затвердевший мартовский сугроб. Сюда, видимо, свозили снег со всей стоянки.

— Вот, — гостеприимно махнул сторож, — ставь сюды!

— Но тут же… Тут же сугроб…

— Знамо дело — сугроб. Так что ж? Зови мужика своего — пусть чистит.

Я еще раз оглядела внушительных размеров снежную гору.

— Сколько? — спросила напрямик.

Дедок молча, не торопясь, прикурил сигарету. Выпустил в небо задумчивую струйку дыма.

— Ну так сколько?

Сторож степенно продолжал курить, равнодушно глядя в сторону.

— Нету мужика, что ли? — смачно сплюнул себе под ноги.

Какое-то время мы оба смотрели на вязкий желто-серый сгусток его слюны.

— Тысячи хватит?

Дедок начал оживать.

— Дак мы это… Всегда поможем, если что. Только ведь тут одной лопатой не справишься. Лом нужен… И помощник. На целый день работа. А мне на вахте надо…

— Две тысячи.

— Дак что ж? Разве мы откажем? Бабе-то на сносях? Что мы, изверги, что ли? Ладно, хозяйка. Пригоняй машинку вечером — будет сделано!

Получив вознаграждение, сторож не обманул: вечером сугроба как не бывало, и я благополучно определила свою подругу на постой.

18

Схватки начались внезапно, ночью, на неделю раньше срока. Я проснулась еще до боли, от тревожного предчувствия, что вот оно, сейчас начнется.

И — началось.

Тихо постанывая, металась по квартире, пытаясь сообразить, что берут с собой в таких случаях. Хвост бестолково и взволнованно сновал за мной, путаясь под ногами. Я накричала на него. Проснулась мама и, отругав, что сразу не разбудила ее, вызвала «скорую» и помогла собрать вещи: тапочки, носки, халат…

— А деньги «скорой» надо давать? — спросила я.

— Обойдутся, — решила мама.

В коридоре целую ее, обнимаю очумевшего Хвоста и иду, скрючившись, вслед за врачихой. У нее в руках пакет с моими вещами — заплатить, похоже, все же придется.

Боль набегает волнами, одна за другой.

Промежутки становятся все короче.

…Талая мартовская ночь, и «скорая» несется по пустым улицам. Полчетвертого утра. Водитель рассказывает врачихе анекдот, и они громко хохочут. Боясь разрушить их веселье стонами, пытаюсь уловить смысл: что-то про неверную жену, застигнутую врасплох мужем, вернувшимся из командировки…

— У-у, гадина! — вскрикивает водитель и резко тормозит. — Псина очумелая, под колеса кидается!

— Ты, Леш, поаккуратнее, а то не довезем, — кивает она на меня.

— Ниче, доставим!

Беспощадно нарастает боль. Бьет дрожь первобытного ужаса. А потом час за часом долго Господи почему же так долго когда это кончится нет больше сил внутри тебя набухает растет разрывается режет рвет и вот она твоя трудная сокровенная гордая радость

— Девочка, — объявляет акушерка.

Мне на живот кладут красного орущего младенца. Он слабо шевелится.

Я осторожно глажу крохотную ручку. Она еле-еле, почти незаметно, ответно вздрагивает.

Три звонка. Маме — ты стала бабушкой. Папе — ты стал дедушкой. Мужу — ты стал отцом. Мама: «Какое счастье!» Папа: «Поздравляю!» Муж: молчание. Чуть позже звонок Володе: у меня родилась дочь.

* * *

Я сижу на скамейке и пью маленькими глотками апрельский, пропитанный новорожденным солнцем воздух. В коляске спит моя дочь. Кира. Рядом сидит Хвост.

Через неделю назначен развод. «Можешь не приходить, — сказал муж, — если напишешь заявление, что не имеешь ко мне материальных претензий».

Написала. Не имею.

Уже месяц не звонит Володя. Я сама попросила его об этом. Он не перечил.

Набираю номер Светланы Сергеевны. Наверное, отдыхает сейчас после обеда.

— Але, — тихий, невыразительный, словно цветы, лишенные аромата, голос.

— Светлана Сергеевна, это я, Анастасия Александровна.

— А-а…

— Я хотела попросить вас передать там всем, что у меня полтора месяца назад родилась девочка.

— Хорошо, передам, — и спохватившись: — Поздравляю! Все в порядке? Как назвали?

— В порядке. Назвали Кирой. Как вы там?

— Да ничего. Кленово.

— Ка-ак?

— Это Юрий Андреевич придумал — кленово. Ну, вместо хреново.

— Забавно. А сам он что делает?

— Как всегда — ворчит. Но вообще он славный.