Точка разлома
Шрифт:
«А может, это и есть аномалия Холма? – обожгла его внезапная мысль. – Но как я сюда попал?!»
Стоило лишь сконцентрироваться, как память взорвалась брызгами событий.
«Свет.
Я шел к нему. Но что случилось потом?»
Зеленоватое пламя пульсации. Зрачки Макса расширились, стало тяжело дышать, он не успел ничего предпринять, но искажение обошло его, омывая со всех сторон, а затем истаяло, оставив в темном помещении дымящиеся обломки Мечты…
Светлый Тоннель превратился в мрачный склеп.
…Макс с трудом вернулся в реальность, взглянул на свои руки. Оплавленная броня.
Он смутно припоминал, как шел по раскаленным тоннелям, карабкался вверх, то теряя сознание, то вновь приходя в себя. Последнее, что удалось вспомнить, была массивная дверь в каком-то подвале, за которой он увидел неповрежденный лестничный марш.
«Как я нашел дорогу?»
Макс отстегнул треснувшее проекционное забрало боевого шлема, затем, прилагая немалые усилия, расстегнул оплавленные крепления, содрал с себя ставший тяжкой обузой бронекостюм.
Оплавленные элементы брони, разбросанные по комнате, смотрелись на фоне уютной обстановки зловеще, словно мифическое чудовище сбросило тут с себя обгоревшую шкуру.
В стереообъеме настенных экранов простирались нереально красивые пейзажи. С одной стороны горы, с другой – кромка прибоя, фрагмент песчаного пляжа, с третьей – цветущая степь.
Он подошел к столу, коснулся книги, перевернул ее.
На обложке была изображена мертвая, потрескавшаяся земля. На заднем плане, придавленные свинцово-серыми небесами, виднелись руины. Большую часть пространства застилал зловещий гриб ядерного взрыва.
«Постапокалипсис. Сага Выживших», – прочел он название книги.
Макс стоял, не понимая: потерял он мечту или обрел ее вновь?
Наверное, ему нужно было побывать тут, оказаться среди нетронутого интерьера, принадлежащего к прошлой жизни, чтобы окончательно понять, насколько сильно отчужденные пространства изменили его. Да, он сломался после Катастрофы, превратился в бродягу, потерял всякое уважение к себе и окружающим, жил инстинктами, будто зверь. Потом изнывал от ужаса, попав сюда, в жуткий мир внутри мира. Максим переродился, с него живьем содрали шкуру, превратили в нечто, попытались отнять рассудок, раздавить, превратить в куклу…
Но не вышло ведь? Не вышло?!
Горькая гримаса исказила его черты. «Я выжил. Научился ценить вкус глотка чистой воды. Я знаю цену каждому своему вдоху. Меня раздавили, но я встал. Куда я хотел уйти? Во Внешний Мир, где самый ужасающий из бестселлеров – лишь бледная тень по сравнению с одним прожитым тут днем?»
Он еще раз обвел взглядом уютную комнату.
Дверь в прошлое закрылась. Он понял, что предел его стремлений уже давно не ограничивается мягким диваном, банкой пива и страшненькой сказкой на ночь.
Ступени уводили вверх.
Несколько сумеречных лестничных маршей, каждый шаг – в такт глухим, неровным ударам сердца, пока стены внезапно не начали изламываться трещинами, серый свет ударил косыми столбами сквозь проломы, и Максим, поднявшись по искаженным пульсацией ступеням, внезапно вышел на уровень верхнего из уцелевших этажей.
Огрызки оплавленных стен разбегались в стороны, замыкая в своеобразный периметр жуткий, тщательно ухоженный садик из сросшихся с арматурой
металлорастений.Сердце Макса билось все чаще и глуше.
Седые облака текли по кругу, омывая фрагменты стен.
Небеса искажались, опускаясь так низко, что до них легко было дотянуться рукой.
Никого…
Он в смятении осмотрелся.
Все в точности повторяло видение из его снов: в углублении просевшего перекрытия ртутно поблескивал металлический прудик, в стороне, чуть правее, пузырились лужицы фрича, на небольшой полянке в окружении «Титановых Лоз», растрепанной «путанки», «Адского шиповника» и еще нескольких неизвестных Максу металлорастений стоял стол, на нем в хрупкой, тонкой, высокой фарфоровой вазе серебрились веточки с созревшими н-капсулами, рядом лежали две плазменные гранаты, раскрытая на середине книга, пустая чашка…
Он замер.
В душе Максима царило смятение.
Он внезапно понял – это она вывела его из гиблых подземелий, указывая путь, заставляя вставать и идти, когда уже не оставалось сил…
Она изгибалась над его головой атакующими плетями металлических лиан, она закрыла его от удара микропульсации в момент, когда рушился комплекс «Стража».
Она любила его, горько, отчаянно, беззаветно, с того рокового момента, как их души случайно соприкоснулись в едином информационном поле техноса…
Но что я скажу ей?
Что потерял друзей, пережил очередное предательство, не смог, не успел дотянуться до единственной адекватной установки «Стража», которая и была Светлым Тоннелем? Что нам никогда не покинуть отчужденных пространств и последняя мечта рухнула?
– Макс…
Он вздрогнул, медленно повернулся.
Яна стояла в двух шагах от него.
Ветер трепал ее легкое платье, ерошил волосы, по лицу скользили едва уловимые металлизированные пятнышки.
– Макс. – Она первой шагнула к нему, коснулась его лица дрожащими пальцами. – Я хочу уйти отсюда.
– Зачем? Чтобы погибнуть? Убивать других? – глухо и напряженно спросил он. – Искать несуществующий смысл в этом хаосе механической эволюции?
– Нет. Это наш мир, – тихо произнесла Яна. – И в нем больше смысла, чем ты думаешь. Холм – клетка. А я хочу жить. Жить… как ты.
Ее пальцы коснулись застывших, изуродовавших лицо Максима металлических стяжек, и те вдруг размягчились, превращаясь в пятна, затем как будто впитались в кожу, разглаживая, восстанавливая его черты, возвращая способность к мимике.
Глаза Яны лучились счастьем.
Обыкновенным человеческим счастьем, оттого, что он тут, рядом, живой, напряженный, растерянный, прошедший через ад. Макс из ее отчаянных снов, единственный, кто поверил в ее существование и очертя голову, бросив все, пошел на свет ускользающей, безнадежной и практически нереальной надежды.
Их взгляды встретились, пальцы сплелись.
Низкие облака скользили по кругу, темнея, пытаясь замкнуть в непроницаемый кокон две человеческие фигуры, аномалия Зыбучего Холма змеилась искажениями, как будто кто-то в недрах таинственного Узла с удивлением и страхом осознал в этот миг: есть нечто, не поддающееся оцифровке, – последний рубеж обороны человеческих душ, чувство, неподвластное логике, не имеющее аналогов в мире машин.