Точка росы

«Не хитри, Глебов, — добродушно сказал Шибякин. — Новую точку ты давно знаешь! Данные на привязку у главного инженера выцыганил давно».

«Положим, не выцыганил, а получил».

«Тогда что ты пристаешь ко мне как банный лист? За тебя я все равно решать ничего не буду. Голова у тебя самого варит. И просеку рубить не будешь, я уверен. Ты не хуже меня знаешь, что тайгу беречь надо. Дерево посадить трудно, а смахнуть — одна минута!»

«Что правда, то правда. И так наследили много!»

«Понимаешь, это уже хорошо!» — Шибякин смотрел на сильные руки Глебова с перекатывающимися бицепсами, но видел он не его, а Ядне Ейку, как тот обычно шагает по лесу особенной, скользящей походкой, загребая носками траву, не затаптывая ее.

Обходя рабочих, Шибякин крепко жал всем руки. Старался запомнить их обветренные лица, теперь особенно ему дорогие, — открыто новое месторождение.

Шибякин не заметил, как из-за балков вышла повариха. Через минуту ее белый колпак посерел. Пожилая женщина не хотела пачкать форму и не давила комаров, а стряхивала белый блин, как решето, с которого сыпались насекомые.

Повариха давно считала Шибякина своим человеком в бригаде. При нем, не стесняясь слез, восторженными глазами смотрела на стоящих парней, каждого из них она звала по имени. При ней бригада забуривалась, потом погнали первые метры. В лютые морозы, пургу часто лопались стальные трубы, а работа на буровой не прекращалась; в те дни она старалась особенно сытно кормить; к ней на кухню, к огню, прибегали греться. Пили дегтярно-черный чай и доверительно говорили о работе, добытом керне, смене шарошек или потерянном инструменте. Повариха успела услышать шутку Глебова, которую подхватил Шибякин, и, не поняв ее, сказала:

«Мальчики, у нас сегодня сеновальные котлеты!»

«Сеновальных котлет по десятку на брата, Варвара Калинична! — громко сказал Шибякин и обнял женщину. — А седых волос у вас прибавилось. К чему это?» Ему было приятно, что она оделась по-праздничному, вся сияла. Для одинокой Яченщины бригада давно стала семьей. Начальник экспедиции вздохнул. Не простым оказался этот год. У поварихи заметил седые волосы, а на себя некогда посмотреть! Прилетел домой — сыновья не сразу узнали.

Шибякин стоял около буровой, ловил посвистывающий ветер в переплетении узких полос металла. Внизу он глушился лесом, а наверху мелодично звенел.

Теперь здесь останется не скважина, а зацементированная труба. И так будет до прихода газодобытчиков. А им бурить и бурить, раздвигать границы месторождения, определять запасы.

Возвращаясь в поселок на вертолете, Шибякин пытался набросать записку «папе Юре», но карандаш не слушался. Привалившись спиной к стенке фюзеляжа, позволил себе немного расслабиться и отдохнуть. Сейчас он забыл о морозе, метелях, наводнении на Пуре. Не хотел вспоминать и о первом дне, когда добирался на оленях до фактории, как строил аэродром.

Отношения с председателем колхоза Вануто наладились, но он по-прежнему обвинял его в гибели бригадира Пирцяко Хабиинкэ. «Семь бед, один ответ, — думал он. — Газ есть. Открыто месторождение. Выигран целый год, а это победа!»

…В комнате ничего не изменилось за недельное отсутствие. Шибякин невольно промерил избу: три шага в длину и два в ширину. Те же нехитрые вещи. Стол с картами, керосиновая лампа, сковорода, на табуретке — радиостанция, недавний подарок управления геологии.

Шибякин нетерпеливо щелкнул тумблером. Зеленый глазок сонно стянулся и начал моргать. «Сели аккумуляторы, — сразу обожгла мысль. — Все идет по закону подлости. Сейчас как никогда нужна связь!» Последними словами честил своего снабженца, заодно попало и авиаторам.

Без особой надежды взял микрофон.

— Я — «Легенда»! Я — «Легенда»! — хотел, чтобы голос вопреки сомнениям, вышел в эфир. — Геологическое управление. Диспетчер. Докладываю и объявляю… Скважина Р-4 открыла газ. Большой выход. Подтверждается каротажем! — Он торопился, чтобы успеть все передать, пока окончательно не сели аккумуляторы. Вспомнил с особой ясностью, как вошел в историю Михаил Шалаев своей победной телеграммой: «Ики юз али уч юз». С азербайджанского языка переводилось просто: «Испытанная нами скважина дает 250–300 тонн нефти в сутки!» Десять лет назад надо было зашифровывать текст: ни одна бы телеграфистка не поверила, что в Западной Сибири открыли нефть. А маловеры, и таких было немало, обрекали работу на провал! Академику Трофимчуку и «папе Юре» приходилось отбиваться от наскоков целой армии кандидатов и докторов наук. Доказывали наперебой свою правоту, отрицали прогнозы Губкина! Телеграмма Михаила Шалаева прекратила все споры.

— Скважина Р-4 дала газ! — Шибякин не мог успокоиться. Вернулось пережитое волнение около буровой. С особой ясностью он вспоминал все, как было: инженера-испытателя, бригадира Глебова, его рабочих, повариху. Верил, что будут еще открытия, будут рапорты других бригадиров о пройденных метрах и добытых кернах.

— Буровая Р-4 открыла газ! — продолжал передавать он громко, с возрастающей настойчивостью, отчеканивая каждое слово. — Буровая Р-4 открыла газ! Произведено опробование и замеры, — «Газ в сеновале!» — невольно вспомнил шутку Глебова, но удержался передать в эфир. Пришли на память вычитанные слова Губкина. «Папа Юра», конечно, знал их наизусть: «Тайны природы не угадывают, а раскрывают ценой огромного труда!»

Это было в понедельник. Но всю неделю Шибякин не мог унять радость открытия. Три луковицы в кармане были наградой за ту радость.

4

«Вот и конец охоты, — с сожалением сказал на рассвете, как всегда громко, Ядне Ейка, всматриваясь в небо, которое больше не перечеркивали стаи гусей и уток, летящих на реки и озера. — В гнездах полная кладка яиц».

К охотнику виновато подошел Тяпа, потерся об ногу.

— Явился? Где шатался? Жениться бегал? Привяжу теперь тебя на веревку, чтобы ты зря не носился и не давил птенцов. И мне пора вешать ружье!

В то дождливое утро замолк разноголосый птичий гомон; утихли любовные песни и трели; на мочажинах перестали драться куропачи. В леса и тундру вернулась прежняя тишина с пересвистом ветра и шумом секущего дождя.

«Явился мужик на коротких ногах», — говорил себе Ядне Ейка, имея в виду затяжную весну. Дожди сменялись морозами, и закраины озер снова схватывались коркой льда. Ветер пригонял черные тучи, и к земле летели мохнатые снежинки, выбеливая все вокруг. Солнце почти не выглядывало, и было неизвестно, придет ли вообще когда-нибудь тепло.

Ядне Ейка не любил затяжных дождей. Болота вспухали. В Пуре поднималась вода, и рыба скатывалась в соры. Три дня не уходил охотник с реки. Вытаскивал сети без рыбы, забитые песком. Дрянная погода сулила голодные дни. Но он не привык жаловаться на неудачу.

Теми же заботами жил его отец. А до него его старый отец. Всем им не раз приходилось голодать, но были и сытые дни, когда в избе появлялось мясо.

Так бы и прожил в Уренгое до глубокой старости Ядне Ейка, повторяя жизнь своего отца и деда. Зимой охотился, летом промышлял на реке. Приходил бы поиграть в подкидного дурака с Филимоном Пантелеевичем, вполне довольный своей жизнью. Есть изба, одежда для лета и зимы, ружье и собаки. Не послушался он отца, а то бы у него была баба — стоило жениться.