Точка сингулярности
Шрифт:
– Пардон! — не согласился я. — А дело Шульце, которого не додавили в Москве, зато так удачно приняли за индуса здесь, в Гамбурге? Я должен его расследовать? Или мне предлагается в России ещё раз начать все с нуля: ни тебе документов, ни тебе референтов, ни денег, ни офиса, ни информации — ходи пешком, кушай в вокзальном буфете, звони из телефонных будок с помощью проволочки, в общем, коси под бомжа и только пытайся попасть в точку сингулярности!..
– Не кипятитесь, Малин, — сказал Стив, — на самом деле все примерно так и получается. Правда, из сегодняшних московских автоматов вы вряд ли с помощью проволочки позвоните, а в вокзальном буфете едва ли удастся что-нибудь стянуть без денег, но работа, безусловно, предстоит творческая. Начальников в этом деле и без вас хватает. А вот насчет необходимой информации — не беспокойтесь, все будет в порядке. Вы же не завтра летите. Прежний план рухнул, инструкции, которые готовился выдать гуру Шактивенанда, теперь никуда не
– Ждите звонка, Малин. Договорились? — сказал Стив Чиньо, прощаясь.
А гуру Шактивенанда добавил от себя:
– Думаю, все получилось к лучшему. Пусть Майкл Вербицкий доведет свое расследование до логической точки прежде, чем вы появитесь в поле зрения наших общих врагов.
– Майкл?! — ошарашенно переспросил я. — Откуда вы его знаете? Да ещё по студенческой кличке. При чем здесь Вербицкий?
– Всему свое время, — ушел от ответа Анжей. — Поезжайте домой и дописывайте свой роман. Это сейчас важнее.
На том мы и расстались.
Белке я позвонил ещё с центрального вокзала в Гамбурге, чтоб не беспокоилась и встречала вкусным ужином. Потом, спохватившись, решил купить что-нибудь Андрюшке. Существует же такое давнее и всеобщее правило — из других городов без гостинцев не возвращаться. И если взрослые ещё могут простить нарушение традиции, то дети — никогда. В общем, ввиду цейтнота я завернул в первый же кондитерский магазинчик под крышей вокзала и выбрал симпатичный земной шар в виде копилки, разрисованный Микки Маусами и набитый маленькими шоколадными яичками. У нас в ближайших магазинах я такого не видел — в общем, какой-никакой сувенир. А в дороге от нечего делать я этот сувенир разглядел повнимательнее.
У художника фирмы «Нестле» оказались очень забавные представления о современной геополитике. Глобус с условно нанесенными континентами украшали фигурки популярного мультяшного героя, одетого в различные костюмы — в зависимости от страны пребывания: ковбой в кожаных штанах и с лассо в Северной Америке, мексиканец в сомбреро и пончо — в Южной, королевский гвардеец в высокой шапке на Британских островах, самурай с мечом на Дальнем Востоке, ну и так далее. В качестве отдельного персонажа фигурировал даже мышонок с гитарой на Гавайях, и только самый большой материк планеты очень странным образом делился на Европу и Азию: граница со всей очевидностью проходила по Уральскому хребту, но самая большая в мире страна никак не была здесь обозначена. Слева стоял тирольский охотник в залихватской шляпе с пером, а справа — рукой подать от Австрии до Непала! — Микки был облачен в одежды тибетского ламы. И я тут же вспомнил наш разговор с Кедром в «Горячей точке».
Россия была никому не нужна здесь, в единой Европе, а там в, Америке — тем паче. На рубеже тысячелетий её просто стерли с глобуса небрежным жестом детского художника. Это было до жути символично. До жути. И в Москву захотелось немедленно, да так захотелось, что костяшки на кулаках побелели и скулы свело от бессильного желания доказывать всем и каждому: «Мы живы! Нас много! Мы великая нация! Не забывайте про нас!»
Ближе к Берлину истерика моя поутихла. Здравый смысл возобладал над ностальгическим патриотизмом-идиотизмом. Но в Москву все равно хотелось, и едва сойдя с электрички в Айхвальде, я связался с Вербой. Не собирался я ждать звонков ото всех этих шизоидов, включая Кедра. В конце концов, имея в качестве любовницы первое лицо службы ИКС, я имел право на приватную информацию в нарушение всех правил?
– Хай, Мишка! Ты застал меня в постели. Чего звонишь в такое время?
Я лихорадочно пытался сообразить, какое такое сейчас время в Колорадо, если это вообще Колорадо, а не Майами. Но больше зацепило меня другое: голос у Вербы был не сонный. Отчего и родился мой следующий вопрос:
– С кем я застал тебя в постели?
– С любимой собакой.
– Ну, милая, ты уже на собак перешла!
– Да ты что, она же девочка!
– Тем более! — я стал хохотать. — Собака, да ещё девочка — это уже какое-то извращение в квадрате — зоолесбофилия, во! Не ожидал от тебя…
– Ладно. Хватит, — переход был резким. — Чего ты звонишь? Рассказывай.
Я рассказал. Верба загрустила. Долго мямлила что-то, выбирая главное из потока информации последних дней. Наконец резюмировала:
– Займись, пожалуй, Хансом Шульце, пока торчишь в Берлине. Немцы страшные буквоеды и через Интернет не пускают нас в закрытые файлы. Но если ты подъедешь непосредственно в архив, а я позвоню их шефу, все будет в порядке. Понимаешь, этот тип был правой рукою Грейва. Человек не может долго без правой руки. Теперь, когда ему отрубили эту руку, понадобится замена, и такой человек как Грейв очень быстро обзаведется новым и достаточно совершенным протезом. Мы должны вычислить его очередного первого помощника, и ты нам в этом поможешь, Ясень. Вот собственно и все, займись прямо завтра. Я буду держать тебя в курсе.
А сейчас, извини, но правда, очень спать хочется.– Дрыхни, пушистый комочек! А я ещё не ужинал, пока!
Бандиты и гэбульники всех мастей любят повторять крылатую фразу: «Нет человека — нет проблемы». У нас же, как правило, получается наоборот. Ну, жил такой человек Ханс Йорген Шульце, и не было у нас с ним никаких проблем. А вот убили — и сразу у всей службы сплошная головная боль, лично у меня — особенно сильная. Ни поспать, ни поесть спокойно, без телефона и пистолета в сортир не сходишь. Чехарда началась несусветная.
В архивах я выкопал все, что мог, из частных бесед тоже вытянул немало, самых разных людей обтрясал, как груши — от полиции, до разведки, от соседей по дому в Дрездене до сослуживцев в Кёльне. Но неожиданно больше других рассказал интересного Толян, тот самый чудик, который помял мне машину. Нет, он не работал на Грейва, и в гэбуху ни на кого не стучал, даже со здешними спецслужбами дела не имел и в их немецких названиях отчаянно путался. Зато с Хансом Шульце они пару славных делишек провернули. Весьма достойных по масштабам. Толян искренне жалел «братишку», тем более что Ханс по-русски говорил на удивление хорошо для немца, и Толян мой воспринимал его почти как земляка.
Рядом с такой неожиданной информацией блекло все, даже буддийские воззрения убитого и его серьезное увлечение тантризмом лет десять назад. Даже подтвержденная документами работа этого виртуоза перевоплощений на советскую и американскую военные разведки одновременно. А чего стоило, например, такое мое открытие: Ханс Шульце — это самое настоящее имя, данное человеку при рождении. Какого же лешего профессионал пишет его в милицейском протоколе в Москве? А потом, уже скрываясь ото всех, разъезжает по Гамбургу с документами, оформленными на ту же фамилию?! Однако рядом с уголовными аферами уже и это были семечки. Полной ерундой казалась даже непосредственная связь Ханса со шри-ланкийским правительством… Про тамилов, кстати, Толян сразу сказал, что это левые чуваки, и мигом сообразил, кто именно подбросил «чернозадым» оружие. Таким образом, все, что связано с уголовщиной, прорисовалось достаточно четко, а дальше подключился Платан и в течение суток безошибочно вычислил руководителя проекта, то есть человека, подбиравшего Грейву кадры для наиболее ответственных операций. Им оказался сотрудник гамбургской резидентуры «Моссада», неделю назад внезапно переведенный в Москву на нелегальную(!) работу. Только в Россию и могли послать нелегалом человека, засвеченного в европейской резидентуре! Что это: головотяпство, вызывающе циничное неуважение к московской контрразведке или — настолько хитрый ход, что его даже служба ИКС разгадать не способна?
Кедр попытался нанести ответный удар. Вышел напрямую на руководство «Моссада» и рискнул отозвать разоблаченного двойного агента в Тель-Авив. Эффект получился неожиданным. Агент в последний раз мелькнул в Твери и исчез навсегда. Наши тверские представители заработали с невиданной активностью, но мне это все стало вдруг совсем неинтересно.
В ожидании сигнала к отлету на родину, я вспомнил о пожелании Шактивенанды, прислушался к внутренним ощущениям и почувствовал, что действительно мечтаю дописать роман. Невероятно, но факт: все эти дни, изгаженные звонками, поездками, деловыми встречами, внезапной простудой Андрюшки, и крайне нервным состоянием Белки, начавшей срываться не только на меня, но и на Бригитту, — так вот, все эти окаянные дни выжимали меня, словно лимон, но к ночи я принимал легкую дозу какого-нибудь хорошего напитка солидной выдержки, взбадривался, наполняясь новыми соками, и всем чертям назло садился работать. Вдохновение было. Оно накатывало мощной волной и не давало спать. Короче говоря, к концу недели у меня оставалось только две недописанных главы. Конечно, следовало ещё перечитать весь роман от начала до конца. Но это уже была лирика — сей приятный процесс я мог отложить до заключения конкретного договора хотя бы с одним издательством. Я собирался взять текст в Москву. Ну а где же ещё стоило предлагать его для публикации?
Я работал, как вол, и, когда поставил точку, почувствовал даже некоторую опустошенность. Все желания пропали напрочь. Белка уже спала, так что радостью победы поделиться было не с кем, а сна — ну ни в одном глазу. Отключился я в итоге как-то незаметно для самого себя, и на утро (позднее утро) захотелось всего и сразу: пить, есть, петь, плясать, драться, принять душ, посмотреть красивую эротику, и наконец, покувыркаться с Белкой. Последнее мы исполнили в лучшем виде, как только я отвез мальчика в школу. Завтрак был позже. А ещё позже недосып потянул обратно в постель, а в постели нас потянуло обратно друг к другу. Но этой семейной идиллии не довелось получить развития, потому что настойчиво и грубо запел телефон. Наши нежности прервал не кто-нибудь, а сама Верба. Символично так. Не менее символично, чем отсутствие России на игрушечном глобусе. И прервала нас Верба не ревности ради — ради дела. Белка узнала Татьянин голос и даже странным образом не обиделась. Наверно, ей льстила такая ситуация, когда в постели была именно она, а соперница — лишь в телефоне.