Точка

— Я поняла, — сказала Стеф.

Она помрачнела и скрестила руки поверх вещевого мешка, стоявшего на коленях. Искин, отворачиваясь, вздохнул.

— Это не то, что ты думаешь.

— Я ничего такого не думаю, папочка, — сказала Стеф.

Искин почувствовал пинок по спинке сиденья.

— Стеф…

Сбоку понимающе завел глаза водитель: ох уж эти дети! Никакой личной жизни не оставляют родителям.

— Стеф, я не понимаю…

— Ты уже на десять километров дальше от моря!

Пощелкивал счетчик. На очередном повороте солнце выстрелило в лобовое стекло, заставив Искина дернуться и прикрыться рукой, почти ослепнув. Сквозь пальцы зарябили тени буков и тополей. Водитель прижался к рулевому колесу. Промелькнули здание почтамта и площадь имени Вальтера фон дер Фогельвейде с мраморной фигурой, простершей руки над городом. Кажется, поэт какое-то время служил придворным миннезингером у местного герцога. В одной руке — лютня.

Дзонн! Три марки сорок пять грошей, если скосить глаза.

«Фольдсваген» неожиданно вильнул и прижался к обочине. Совсем рядом выросла ограда из чугунных прутьев, прутья украшали щитки с двуглавыми орлами. За оградой стояла пара полицейских автомобилей.

— Литмар-штросс, — сказал таксист. — Полицейский участок.

— Спасибо.

Искин принялся выбираться. Стеф демонстративно отвернулась. Наверное, надо было что-то сказать ей, соврать, разрешить купить на сдачу сладостей, но Искин не придумал ничего, кроме неумной шутки.

— Весь концентрат не слопай, — сказал он.

Глупо.

Стеф ничего не ответила, лишь шевельнула плечом, руки ее обняли мешок, а Искину вдруг сделалось так тоскливо, так неуютно, так тошно, что он, поймав в пальцы один из прутьев ограды, почти зайдя во двор полицейского участка, шагнул назад.

— Стеф…

«Фольдсвагена» уже не было у обочины. Уехал. Несколько секунд Искин стоял неподвижно, уминая в себе странное чувство, будто он упустил что-то важное, не сказал, не выслушал, сделал что-то не так. Во рту скопилась противная, кислая слюна. Далеко до моря… Неужели это расстроило? Или сам вид Стеф, повернувшейся к нему затылком?

Ну, дурак, дурак, сказал себе Лем.

— Господин Искин?

От Гроэке-штросс к нему подошел Отерман. Был он в старомодном темном костюме, при галстуке и в шляпе.

— Здравствуйте, — сказал Искин.

Отерман пожал ему руку.

— Вы пунктуальны. Вам действительно так важно проверить мою внучку?

— Если бы мне дали возможность, я проверил бы всех ребят, что поймали вместе с ней. Кстати, Финн сейчас на месте?

— Да.

— Вы предупредили его насчет моей дочери?

— Таких вещей я не упускаю, — сказал Отерман, кажется, слегка обидевшись.

— Простите, она поехала в общежитие одна…

— Финн ее пропустит.

— Спасибо.

В вестибюле участка у длинной выгородки Отерман остановился, снял шляпу, глядя в зеркало, поправил седые волосы и крохотной расческой прошелся по усам.

— Пойдемте, — сказал он Искину.

За вестибюлем начинался зал, пройти в который мешал высокий деревянный барьер. За столом по ту сторону барьера сидел дежурный офицер. Виднелась только голова, увенчанная высоким кепи с орлом.

В глубине зала сидели, ходили люди, кто-то курил, светили большие лампы, постукивали клавиши пишущих машинок, звучало радио. На окрашенных серой и зеленой краской стенах висели редкие плакаты.

— По какому вопросу? — обратив внимание на вошедших, спросил полицейский.

— К господину инспектору, — сказал Отерман. — По поводу внучки. Ее арестовали.

— Имя инспектора?

Отерман вытащил листок с неровно накорябанной фамилией, сощурился.

— Господин Хартиг.

— Сейчас. Присядьте, — показал на лавку полицейский и перевел взгляд на Искина. — А вы?

— Я с ним, — сказал Искин, кивнув на Отермана.

— Присядьте тоже.

Дежурный офицер поднял трубку телефона. Голова его скрылась за барьером. Искин остановился у лавки, разглядывая фанерный щит с плохими рисунками пропавших людей.

— Вы долго будете осматривать Агне? — спросил Отерман.

— Вашу внучку? Минут пять, не больше, — ответил Искин.

— Ну, это ничего.

Старик сложил руки на коленях.

— Господин Хартиг сейчас выйдет, — сказал дежурный офицер.

Мимо него в вестибюль, обронив несколько слов, выбрался коллега в плаще. Стукнула дверь. На улице шумно выстрелил автомобильный глушитель.

— Тихо здесь в последнее время, — сказал Отерман. — Как коммунистов в прошлом году передавили окончательно, так благодать.

Из глубины зала к барьеру тем временем приблизился худой, высокий мужчина в сером крапчатом костюме. Он наклонился к дежурному, выслушал короткую речь и выпрямился.

— Вы за внучкой? — спросил он Отермана.

Лицо у него было бледное, синеватое даже, но на щеках цвел чахоточный румянец. Шея пряталась в мохнатом шарфе.

Старик встал.

— Да. За Агне Тернштюбер.

— А вы ей кто?

— Дед.

Мужчина покашлял.

— Документы, пожалуйста.

Отерман протянул паспорт. Инспектор полистал его, сверил фото с оригиналом, потом взял журнал у дежурного и выложил его на барьер.

— Укажите цель нахождения в участке, дату и распишитесь.

— А цель какая? — спросил Отерман.

— Визит к уголовному инспектору Карлу Хартигу, — сказал чахоточный. — Можете написать: за внучкой и постановлением о штрафе.

— Большой штраф? — черкая чернильной ручкой в расчерченном листе, поинтересовался Отерман.

— Достаточный. Он выписан на родителей, — инспектор посмотрел на Искина. — А вы?

— Я врач. Я хотел бы осмотреть девочку, — сказал Лем.

Хартиг подобрался.

— По какому поводу?

— У меня есть подозрения, что девочка заражена.

— Чем?

— Колонией юнитов. Сейчас расследуются несколько случаев…

— Вы — специалист?

— Да, по магнитонной терапии.

Инспектор протянул руку.