Тогда в Египте... (Книга о помощи СССР Египту в военном противостоянии с Израилем)

Насаждавшиеся понятия о врожденном интернационализме советского народа и действительно исконное российское желание помочь слабому, многократно усиленное императивами идеологической борьбы, как тогда говорили, с империализмом, сионизмом и реакцией, очень быстро материализовались в военной помощи разгромленному Египту и другим арабским странам, потерпевшим от своего заклятого врага.

К этому времени в Египте уже развернулась группа советских военных специалистов, которые оказывали содействие местным военным в овладении нашей боевой техникой, поставлявшейся в большом количестве в эту страну. Однако, чтобы восстановить боеспособность египетской армии, ограниченный контингент технических специалистов оказался недостаточным. Помощь требовалась не только в техцентрах, но и в значительно более широком масштабе. Она должна была включать не только военные поставки, но, главное, содействовать тому, чтобы в максимально короткие сроки перевести все египетское армейское хозяйство на разных уровнях на современный лад, привить египетским военным умение грамотно использовать боевой потенциал войск, научить их владению мастерством ведения всех видов боевых действий, повысить оперативно-тактическую подготовку командного состава в разных звеньях, фактически заново поставить все военное дело страны — от подготовки новых уставов до переподготовки кадрового состава армии.

Поставленные задачи были исключительно масштабными, объемными и трудными по исполнению. Огромная роль в этой многоплановой работе отводилась военным переводчикам, которые служили живым связующим началом между советскими офицерами и египтянами в форме. Без преувеличения можно сказать, что, если бы не наши ребята из языковых вузов из разных городов и весей, то едва ли удалось бы реализовать многое из того, что закладывалось советским руководством в основу военно-технического и идеологического сотрудничества с Египтом той поры.

Стратегическая задача перестройки принципов и организации всей военной службы в Египте потребовала и иных подходов к решению проблемы, других форм организационно-технического обеспечения военного сближения между СССР и крупнейшей страной ближневосточного региона. Готовых схем этого, видимо, не было, но было очевидно, что новым задачам соответствовало бы в большей мере преобразование института военспециалистов в институт военных советников. Во исполнение этого решения в Египет уже в сентябре 1967 г. стали прибывать большие группы советских военных разных рангов, которые должны были стать проводниками новых идей и веяний в египетском военном деле и должны были внести большой личный вклад в формирование нового отношения местных военных к службе, изменить их представления о военном деле, вообще раздвинуть горизонты науки побеждать перед египетским офицерским корпусом и обогатить его живыми знаниями в военной сфере.

Тогда же был объявлен большой сбор и для переводчиков, в числе которых пришлось вновь посетить Египет и приобщиться к его реалиям уже не с гражданской, а с военной стороны. Правда, я в числе, видно, немногих прибыл в Египет еще до того, как стало понятно, что речь пойдет о значительном расширении нашего военного присутствия. В ожидании этого, возможно, на первых порах образовался даже некоторый излишек переводчиков-арабистов. Меня, например, оставили при штабе группы, который располагался тогда в фешенебельном районе Замалик, на улице Швейцарского колледжа. Этот квартал был хорошо освоен к тому времени советскими учреждениями. Рядом располагался ГКЭС, а также советская вилла с уютной столовой под зеленью пальм и, через улицу, теннисным кортом. Пока наша военная машина не развернулась, весь быт в штабе был несуетным, протекал неспешно, был вполне патриархальным. Я лично был мало занят поначалу. Пожалуй, единственной обязанностью было обучать арабскому языку работников и служащих штаба, коих набралось слишком много, чтобы учебный процесс пошел. Правда, удалось несколько сократить ряды энтузиастов, объяснив вкратце, что представляет собою арабский язык. В процессе недолгого обучения отсеялась еще часть, осознавшая, что за пару месяцев едва ли можно бегло заговорить. Порыв же наиболее последовательных прозелитов был грубо прерван моим откомандированием в военно-научное управление генштаба и более не имел шансов реализоваться, поскольку свободных переводчиков оказывалось все меньше.

В ВНУ я был единственным арабистом, по каковой причине как бы оказался в изоляции, что переживал очень тяжело. Перебиваться кое-какой поденной работой при виде полутора десятков собратьев, усиленно корпевших над переводом советских боевых уставов и наставлений по стрелковому, артиллерийскому и иным делам на сладкозвучный английский, было невмоготу. Сами же они относились к своему занятию с юмором и высмеивали механическое перенесение советских уставных реалий на местную почву, в которой не было места отдельно стоящим березам, мельницам и т. п. предметам из чисто русского обихода, служившим ориентирами при ведении огня. Я уже хотел было признаться полковнику Стука-лову, что могу быть полезен и как «англичанин», но кто-то из многомудрых переводяг посоветовал мне остаться исключительно арабистом во избежание полного и необратимого; в условиях армейской дисциплины и случающегося бездумного пренебрежения целесообразностью, перехода в стан переводчиков с английского. Тут еще подоспел случай, который утвердил меня окончательно в желании служить только арабскому языку. Начальство принесло как-то паршивенький переводик на арабский, который я сделал за пять минут. Через десять мне принесли его обратно исчерканным красным карандашом и с непередаваемой миной опустили на стол как свидетельство моей полной недееспособности. Пережив минуту позора, я понял, что претензии таинственного рецензента, оказавшегося впоследствии очень симпатичным египтянином майором Зохди, кажется, женатым на русской, касались не грамматики или стиля, а только и исключительно специальной лексики, которая в некоторой своей части отличалась от той, какой нас учили на военной кафедре Института восточных языков. Подобный афронт не знавшего языков полковника стал хорошим уроком, и я, поскольку работы для меня по профилю не было, все силы бросил на овладение терминами и зашел в этом деле так далеко, что за неполный месяц, мобилизовав арабов и засев за военную литературу, сделал свой словарь на тысячу или более слов из египетского военного лексикона. Это не только подняло меня в собственных глазах, но и очень облегчило мне дальнейшую работу. Жаль только, что словарь мой остался в единственном экземпляре и до сих пор лежит в моем книжном шкафу, как благодарное напоминание самому себе о не потраченном впустую времени.

Медовый месяц ознакомления с генштабом через каналы ВНУ пролетел быстро. Пока я пытался врасти в премудрости работы управления, советники, по мере прибытия, растекались по все новым структурам и подразделениям египетской армии. Пришел и мой черед серьезной работы, который я встретил во всеоружии. К этому времени наши советники уже остро конкурировали между собой за «переводяг» с арабским, все еще числившихся в большом дефиците. Вот и меня нашли и приставили к новому советнику, поскольку, видно, считалось, что «наверху» должны служить именно арабисты, которые считались как бы элитой корпуса переводчиков. Может быть, конечно, дело обстояло и не совсем так, но тогда ситуация ощущалась именно подобным образом. На фоне этого, правда, странным диссонансом выглядело то, что, нечего греха таить, к переводчикам, даже и арабистам, некоторые наши чиновники в погонах почему-то относились как к своего рода бесплотному приложению к военной машине. Видимо, считалось, что «толмачить» — не пироги печь, и дело это не вполне серьезное. Доходило до того, что при командировках на фронт даже писалось в сопроводительных документах — «предоставить машину для трех человек (это, значит, для генерала и двух полковников) и переводчика». Спустя много лет, в начале 90-х, в Комсомолке и Известиях, помещавших репортажи своих собкоров из Кувейта по поводу «Бури в пустыне», приходилось встречать точно такие же формулировки в исполнении уже не военных, а вполне гражданских людей — корреспондентов, которые также переводчика воспринимали как чисто механическое приложение к более серьезным участникам событий. Конечно, сказанное не выдумка, но и не свидетельство приниженности переводчиков, которые всегда были и оставались равноправными членами любого коллектива и пользовались искренним уважением с обеих сторон. При невысоком статусе и маленьких званиях они выполняли огромную работу. А проблем было очень много. Надо было постоянно совершенствовать язык, чтобы быть на высоте положения в делах, от которых подчас, без преувеличения, зависела жизнь и смерть людей. Надо было вникать в тонкости военных дисциплин, чтобы быть точным и экономным в переводе, когда речь шла о минутах и секундах до принятия решении. Надо было забывать о себе, чтобы переводить без перерыва по десять-одиннадцать, а то и больше часов в сутки и при этом продолжать доносить смысл сказанного до собеседников без потерь. Кто переводил, тот знает, что это такое. Переводчику доставалось прилично, но дружеское похлопывание по плечу в знак высокой оценки перевода часто служило достаточной компенсацией за затраченные усилия. Справедливости ради стоит сказать, что безотказность ценилась и более явно. Когда мне неожиданно пришлось довольно сильно заболеть, буквально через пару дней на виллу, где мы квартировали, явился командир роты охраны генштаба с огромной корзиной цветов в дар от начуправления, что наделало немалый переполох в рядах нашего воинства, не избалованного знаками внимания вообще и, в частности, не привыкшего к тому, чтобы лицам мужеска пола преподносили цветы. Правда, в первый момент и сам я был несколько обескуражен, но потом понял, что важна не форма изъявления сочувствия, а факт выражения оного. Тем более, что поддержка в условиях не вполне устроенного быта, жизни в отрыве от дома, когда сотоварищи заняты и, что называется, стоят на ушах на работе, оказалась как нельзя кстати и облегчила чувство одиночества.

Я, как уже побывавший в стране и, следовательно, по мнению военных кадровиков, человек опытный, попал на самый верх — в организационно-административное управление Генштаба ВС ОАР (сродни нашему оргмобу) под начало к генералу Алексею Ивановичу Кабанову и двум полковникам — Блохину Василию Васильевичу и Кириченко Ивану Фомичу — очень хорошим мужикам, о которых храню добрую память и поныне. Это были асы в своем деле, трудоголики и фанаты, которые взялись с рвением за решение поставленной задачи. Между прочим, таких было подавляющее большинство в стане наших советников. Многие из них были настоящими службистами, военной косточкой, прошедшими фронты Великой отечественной войны. Их знания и опыт были бесценными для не воевавших толком египтян, армия которых во многом была, как сейчас кажется, слепком с тех феодальных порядков и обычаев, которые оставались все еще в силе в разных отраслях египетской экономики, царили в деревне, вообще определяли в большой степени народный быт тех времен.

Хотя египетская армия проиграла войну с Израилем почти всухую, тем не менее ее офицерский корпус нельзя было назвать недееспособным полностью. Конечно, в его рядах было много случайных людей, связи которых позволяли им устраиваться на теплых должностях. В развивающихся странах, где армия — единственная организованная и почитаемая сила, естественно, соответствующим образом снабжаемая и лелеемая правящими режимами, быть военным не только почетно и престижно, но и выгодно. Египет не был в этом ряду исключением. А поскольку армия не имела мощных боевых традиций, не была спаяна в боях и закалена в походах, то эти обстоятельства с необходимостью отразились и на офицерском корпусе, обусловили зачастую формальное отношение командиров к службе, заменили реальную работу в частях с рядовым составом поддержанием сугубо внешних признаков благополучия в армейской среде, а боевая подготовка оказалась в загоне. Хотя именно на нее и следовало бы сделать упор, поскольку египетский солдат шестидесятых годов — это прежде всего малограмотный крестьянин с чрезвычайно зауженным кругозором, боявшийся техники, порой не понимавший толком приказов и склонный в любых обстоятельствах следовать мудрости предков, опыт которых всегда гласил, что от государства хорошего не жди и действуй так, чтобы его, по мере возможности, объегорить. Чтобы из такого материала сделать бравых вояк, надо было проявить незаурядную волю и настойчивость, преодолевая отжившие представления о роли человеческого фактора в условиях современной войны, закоснелые взгляды на формы и методы обучения личного состава, иногда пассивное сопротивление новым веяниям из-за непонимания их нужности и полезности и страха перед неизведанным.

По роду обязанностей и в связи с тем, что оргмоб был системообразующим элементом в структуре генштаба, мне приходилось соприкасаться со многими сторонами деятельности этого огромного организма, осуществлявшего общее оперативно-стратегическое руководство египетской военной машиной. Эта масштабная и единственная в своем роде роль генштаба подчеркивалась даже визуально. Главное военное учреждение страны располагалось тогда в отдаленном пригороде Каира, почти за городской чертой. За бетонной серой глыбой многоэтажного здания начиналась бескрайняя пустыня. В непосредственной близости не было жилых районов, если не считать двух башен, где жили некоторые наши военные и огромного серого же стадиона, видно, построенного впрок, поскольку на нем никогда не было видно людей. Ныне этого места не узнать, настолько расстроился город, пролегли новые улицы, вытянулась эспланада для парадов, поднялись общественные и жилые здания в окружении зеленых лужаек.

Изнутри и генштаб казался вымершим, в чем убеждали его длинные, пустые и гулкие коридоры. Но за голубоватыми дверями кабинетов билась очень напряженная жилка военной жизни. Трудно судить, как здесь было раньше, до появления советских военных. Но если это и было сонное царство, то с приходом советников ритм деятельности интенсифицировался значительно. В центре ее оказались оргмоб, оперативное и управление боевой подготовки, в которых нервная энергия работников достигала крещендо. Бешеный темп давил незримо, хотя в принципе штабная работа не выглядит впечатляющей и изматывающей по сравнению с тяжкой полевой, но напрягает в неменьшей степени. Ведь военный мозг страны должен быть, особенно в критические моменты, отточенным, отличаться маркшейдерской ювелирно-стью. Перенесенные с бумаги на поле планы должны обеспечивать стыковку действий моря людей и единиц техники, в зацеплении которых между собой множество степеней свободы, шансов не войти в контакт, нарушить временные сроки. Чтобы избежать такого сценария, в египетских верхах было принято решение, что корректировку в армии нужно начинать с головы, т. е. с генштаба, и взятый курс как раз начал осуществляться сразу после неудачной войны.

По своей структуре этот центральный орган боевого управления египетской армией был идентичен подобным учреждениям других наций и с этой точки зрения реформированию не подлежал. Упор делался на то, чтобы сбить его в единый кулак, усилить взаимодействие управлений, обеспечить требуемую включенность в процессы модернизации армии.

Мы стали свидетелями и участниками практического претворения в жизнь составляющих этой программы. Общее ускорение сказалось на многих сторонах работы. Его проявлением стали многочисленные совещания, на которых руководящий состав утрясал организационно-технические вопросы, договаривался о последовательности действий, отрабатывал варианты решений и т. п. Все это отдавало бюрократией, но все же было необходимым этапом в реструктуризации деятельности управлений в условиях острого дефицита времени. Последующие события показали, что совещания не были пустой говорильней и позволили добиться слаженности и оперативности в решении вопросов, от которых многое зависело. Ведь тогда считалось, что агрессия со стороны Израиля может последовать в любой момент, и надо быть готовыми отразить ее во всеоружии. Боеспособных же войск в Египте во втором эшелоне практически не было, и все это надо было не воссоздавать, а создавать с нуля.