Толедский собор
Шрифт:
Съ другой стороны, къ дону Антолину приставала съ жалобами его племянница.- Меня вс стали презирать!- говорила она.- Ни одна изъ сосдокъ не приходитъ помочь по хозяйству. Мн отвчаютъ дерзостями, когда я зову кого-нибудь: "Хочешь имть служанокъ, такъ плати", говорятъ он. Пожалуйста, дядя, приструньте ихъ!…
При всей ея ршительности, Марикит приходилось отступать, какъ только она появлялась на порог. Вс женщины верхняго монастыря, мстя ей за свое долгое рабство, преслдовали ее теперь дерзостями.
– Посмотритека на нее!- кричала жена сапожника сосдкамъ.- Какая франтиха. Развратникъ дядя ея сосетъ кровь изъ насъ, чтобы покупать ей наряды.
У дона Антолина лопнуло терпніе, и онъ пошелъ жаловаться кардиналу. Но тотъ обругалъ его за то, что онъ жалуется, вмсто того, чтобы проявить свой авторитетъ и водворить
Бдный донъ Антолинъ былъ въ отчаяніи, Онъ вздумалъ было принять строгія мры, главнымъ образомъ прогнать сапожника, но объ этомъ узнали, и вс, въ особенности Тато, смотрли на него при встрчахъ съ такимъ угрожающимъ видомъ, что онъ боялся, какъ бы ему не пришлось плохо отъ бунтарей. Больше всхъ его пугалъ звонарь своимъ мрачнымъ молчаливымъ видомъ. Кром тогои Эстабанъ уговаривалъ его не прогонять сапожника, потому что крутыя мры къ добру не приводятъ.
Въ ужас отъ всего этого онъ обратился къ заступничеству Габріэля.
– Поддержи меня, Габріэль!- просилъ онъ.- Дло плохо кончится, если ты не вступишься. Вс оскорбляютъ меня и мою племянницу… и я, наконецъ, повыгоню отсюда всхъ. Кардиналъ далъ мн полную свободу дйствія… He понимаю, что тутъ за втеръ подулъ. Точно какойто демонъ, сорвавшійся съ цпи, проникъ сюда и бродитъ въ верхнемъ монастыр. Вс точно переродились.
Габріэль отлично понималъ, что этимъ демономъ донъ Антолинъ считаетъ именно его. И это была правда. Самъ того не желая, Габріэль, который хотлъ, живя въ собор, только укрыться отъ людей, принесъ съ собой смуту и перевернулъ всю жизнь соборнаго люда. Подобно тому, какъ путешественники, переступивъ санитарный кордонъ, хотя и здоровые съ виду, приносятъ микробы болзни въ плать, въ волосахъ, и сами того не зная, сютъ смерть, Габріэль тоже принесъ съ собой – не смерть, а мятежъ. Въ соборъ, жившій переживаніями шестнадцатаго вка, ворвался съ нимъ революціонный духъ. Спящіе проснулись, устыдились своей отсталости и тмъ горяче воспринимали новыя идеи, не задумываясь о послдствіяхъ.
Трусливое отступленіе дона Антолина было первой побдой смльчаковъ, и они уже теперь не прятались у звонаря, а собирались открыто на галлере верхняго монастыря и громко обсуждали смлыя идеи Габріэля на глазахъ дона Антолина, не смущаясь святостью собора; они усаживались съ серьезными лицами вокругъ учителя, въ то время кахъ донъ Антолинъ сумрачно бродилъ одинъ какъ призракъ, съ требникомъ въ рукахъ и поглядывалъ на сборище печальнымъ взглядомъ. Даже донъ Мартинъ, прежде столь покорный и почтительный, оставлялъ его и шелъ слушать революціонера.
Донъ Антолинъ понималъ пагубность вліянія Габріэля. Но онъ изъ эгоизма, старался не размышлять. "Пусть болтаютъ", говорилъ онъ себ… Все это слова, дымъ… лишь бы не просили денегъ"…
Но самъ Габріэль, боле чмъ донъ Антолинъ, ужасался дйствія своихъ словъ. Онъ жаллъ, что вздумалъ говорить о своемъ прошломъ и о своихъ идеалахъ. Ему хотлось отдохнуть, укрывшись подъ снью собора, но по ироніи судьбы въ немъ проснулся агитаторъ, возбудившій опасное броженіе умовъ. Восторженность новообращенныхъ была очень опасна. Братъ его, не понимая вполн, до чего опасность была велика, всетаки предостерегалъ его съ обычнымъ своимъ благоразуміемъ.
– Ты вскружилъ головы этимъ несчастнымъ твоими рчами,- говорилъ онъ.- Будь остороженъ. Они слишкомъ невжественны и не сумютъ остановиться въ должныхъ предлахъ. Все равно, какъ если бы меня, привыкшаго къ скромному обду, позвали на пиръ къ архіепископу. Я бы сталъ слишкомъ много сть и пить, а потомъ бы заболлъ, а то бы даже и умеръ.
Габріэль былъ до нкоторой степени согласенъ съ братомъ, но его охватилъ прежній проповдническій жарь, и онъ продолжалъ говорить своимъ друзьямъ о грядущемъ золотомъ вк, который наступитъ посл соціальнаго кризиса. Онъ испытывалъ несказанное наслажденіе, когда простыя души его слушателей сразу проникались свтлыми ученіями, созданными человчествомъ на протяженіи многихъ вковъ. Онъ восторженно описывалъ имъ грядущее человчество. Онъ говорилъ имъ словами, проникнутыми мистическимъ тономъ, почти такъ, какъ христіанскіе проповдники говорятъ о райскомъ блаженств, о счастьи, которое наступитъ посл того, какъ революція преобразитъ общественный строй. Вс люди проникнутся братскими чувствами другъ къ другу, не будетъ
раздленія на классы, не будетъ соперничества, не будетъ борьбы за существованіе. Коммунистическій строй обезпечитъ общее блаженство; производительность возростетъ, благодаря свобод труда; изъ общихъ предметовъ производства каждый получитъ часть, нужную для удовлетворенія его потребностей; все будетъ принадлежать всмъ и настанетъ общее благополучіе.Но относительно настоящаго у Габріэля не было никакихъ иллюзій. Современное челйвчество казалось ему изнуренной почвой, на которой произрастаютъ только отравленные плоды. Нужно ждать, пока революція, начавшаяся лишь около ста лтъ тому назадъ, завершится въ умахъ. Тогда будетъ возможно и даже легко измнить основы общественнаго строя. Габріэль глубоко врилъ въ будущее. Но эволюція человческой природы требуетъ для своего осуществленія тысячелтія. Въ доисторическія времена человкъ былъ двуногимъ существомъ, носившимъ слды своего недавняго животнаго существованія; потомъ мало-по-малу, въ первобытномъ дикомъ существ обозначились черты умственнаго и нравственнаго развитія, причемъ все же сохранялись остатки зврскихъ инстинктовъ и страстей. И теперешній человкъ въ сравненіи съ грядущимъ окажется тмъ же, чмъ въ сравненіи съ нами былъ первобытный человкъ. Разумъ человческій просвтлится, инстинкты смягчатся, эгоизмъ исчезнетъ, побжденный доводами ума и теперешнее зло смнится общимъ благополучіемъ.
Слушатели его, продолжая относиться къ нему съ благоговніемъ, не довольствовались однако этими отдаленными перспективами. Имъ хотлось воспользоваться сейчасъ же самимъ тми благами, которыя онъ рисовалъ имъ;- они, какъ дти, тянулись къ лакомству, которое имъ показывали издалека. Самопожертвованіе во имя будущаго счастья человчества не привлекало ихъ. Изъ рчей Габріэля они извлекли только убжденіе въ несправедливости своей доли и увренность въ своемъ прав на счастье. Они не возражали ему, но Габріэль чувствовалъ, что въ нихъ зарождается такая же глухая враждебность, какъ въ его прежнихъ товарищахъ въ Барцелон, когда онъ излагалъ имъ свои идеалы и возставалъ противъ насильственныхъ дйствій.
Прежніе пламенные ученики стали отдаляться отъ учителя и часто собирались безъ него на колокольн у звонаря, возбуждая другъ друга жалобами на несправедливость и нужду, угнетавшую ихъ. Звонарь, мрачный, нахмуривъ брови, кричалъ, продолжая вслухъ свои мысли:
– И подумать только, что въ церкви накоплено столько ненужныхъ богатствъ! Грабители!… Разбойники!
Вслдствіе охлажденія къ нему учениковъ, Габріэль могъ опять проводить цлые дни съ Саграріо, къ радости дона Антолина, который думалъ, что онъ окончательно разошелся съ своими друзьями. Въ награду за это онъ досталъ Габріэлю заработокъ: умеръ одинъ изъ двухъ ночныхъ сторожей собора, и донъ Антолинъ предложилъ Габріэлю замнить его, т. е. проводить ночи въ собор, получая за это дв пезеты въ день. Габріэль принялъ предложеніе, не взирая на свое слабое здоровье. Дв пезеты въ день – его братъ получалъ не боле того, и ихъ средства такимъ образомъ могли удвоиться. Какъ же не воспользоваться такимъ счастливымъ обстоятельствомъ.
На слдующій вечеръ Саграріо, въ разговор съ дядей, выразила преклоненіе передъ его готовностью взять на себя каксй угодно трудъ для поддержки семьи. Спускалась ночь. Они стояли у перилъ на галлере верхняго монастыря. Внизу виднлись темныя верхушки деревьевъ. Надъ ихъ головами было блдное іюльское небо, подернутое легкой дымкой, смягчавшей сверканіе звздъ. Они были одни. Сверху, изъ комнатки регента, раздавались нжные звуки фисгармоніи и мирная ночь обввала ласковымъ прикосновеніемъ ихъ души. Съ неба спускалась таинственная свжесть, успскаивающая душу и будящая воспоминанія.
Чтобы убдить Саграріо, что съ его стороны не было никакой заслуги въ томъ, что онъ готовъ нести службу въ собор, Габріэль сталъ разсказывать ей о своемъ прошломъ, о прежнихъ лишеніяхъ и страданіяхъ. Онъ такъ часто голодалъ! Страданія въ Монхуих, въ мрачномъ каземат, были, быть можетъ, мене ужасны, чмъ отчаяніе, пережитое имъ на улицахъ большихъ городовъ, когда онъ глядлъ на ду, выставленную въ окнахъ магазиновъ, или на золото въ мняльныхъ лавкахъ, когда у него самого не было ни гроша въ карман и голова кружилась отъ голода. Но онъ сказалъ, что очень легко переносилъ все, пока былъ одинъ, и что его жизнь стала невыносимо мучительной, когда вмст съ нимъ страдала въ скитаніяхъ и Люси.