Толедский собор
Шрифт:
Стекла оконъ постепенно потухали и въ темнот собора засверкали лампады, точно блдныя звзды. Габріэлю казалось, что онъ очутился гд то на пол въ темную ночь. Когда онъ ходилъ по собору при мелькающемъ свт фонаря, который былъ прикрпленъ у него на груди, внутренность собора принимала чудовищныя очертанія. Колонны поднимались до сводовъ, плиты прыгали при движеніяхъ свта. Каждые полчаса тишина нарушалась скрипомъ пружинъ и круженіемъ колесъ; потомъ раздавался серебряный звонъ колокола, золоченные воины часовъ возвщали время ударами молотка.
Товарищъ Габріэля жаловался на нововведенія, придуманныя кардиналомъ, чтобы мучить служителей. Въ прежнее время
Утромъ донъ Антолинъ проврялъ этотъ контрольный аппаратъ и при малйшемъ упущеніи назначалъ штрафъ.
– Дьявольская выдумка!- жаловался сторожъ.- Теперь приходится устраиваться такъ, что каждый изъ двухъ сторожей спитъ по очереди, въ то время какъ его товарищъ беретъ на себя обязанность караулить при аппарат. Не то вычеты съдаютъ все нищенское жалованіе.
Габріэль по своей природной доброт большей частью сторожилъ все время за товарища, который очень полюбилъ его за это. Когда Фидель не могъ спать отъ кашля, онъ болталъ съ Габріэлемъ, расказывалъ ему о своей нужд или о разныхъ происшествіяхъ во время ночныхъ бдній въ собор, причемъ каждый разъ повторялъ, что бояться воровъ нечего, что соборъ отлично охраняется, и прибавлялъ, что въ крайнемъ случа есть всегда возможность позвонить въ маленькій колоколъ, призывающій канониковъ въ церковь, и что если бы этотъ звонъ раздался среди ночи, весь городъ сбжался бы въ одинъ мигъ, понявъ, что въ собор случилось несчастіе.
По утрамъ Габріэль возвращался домой, весь дрожа отъ холода, и его встрчала Саграріо, кипятила ему молоко, и когда онъ ложился въ постель, она ириносила ему чашку горячаго молока. Она попрежнему называла его дядей при другихъ и выказывала свою нжность только наедин съ нимъ. Она укрывала его, запирала окна и двери, чтобы солнце не мшало ему спать.
– Ахъ, эти ночи въ собор!- говорила она съ отчаяніемъ.- Ты себя убьешь. Это занятіе не по теб. Отецъ то же говоритъ. Теперь, когда я полюбила тебя и такъ счастлива, утратить тебя было бы слишкомъ жестоко!
Чтобы успокоить ее, Габріэль говорилъ, что къ осени у него будетъ лучшее мсто.
Выспавшись утромъ, онъ выходилъ на галлерею, гд встрчалъ своихъ бывшихъ учениковъ. которые, однако, относились къ нему теперь съ какимъ-то пренебреженіемъ. Точно при всем поклоненіи къ учителю, они жалли его за его чрезмрную кротость.
– У нихъ отросли крылья,- говорилъ Габріэль брату,- и они не нуждаются во мн. Они предпочитаютъ говорить другъ съ другомъ безъ меня.
– Дай Богъ,- говорилъ донъ Эстабанъ, пожимая плечами,- чтобы ты не раскаялся въ томъ, что говорилъ имъ о непонятныхъ имъ предметахъ. Они вс стали совсмъ другими. Тато совершенно невыносимъ. Онъ говоритъ, что если ему не даютъ убивать быковъ, онъ будетъ убивать людей; онъ считаетъ это необходимымъ для спасенія отъ бдности! Говоритъ, что иметъ такое же право на счастье, какъ всякій буржуа и что вс богатые люди эксплуататоры… Пресвятая Два, неужели ты дйствительно училъ ихъ такимъ ужасамъ?
– He пугайся,- отвчалъ съ улыбкой Габріэль.- Они еще не переварили новыя идеи и болтаютъ вздоръ. Это пройдетъ. Они въ сущности славный народъ.
Его огорчалъ только звонарь Маріано, избгавшій его, какъ будто боясь, что Габріэль читаетъ у него въ душ.
– Что съ тобой, Маріано?- спросилъ Габріэль, встртившись съ звонаремъ
въ верхнемъ монастыр.– Да то, что все не ладится. Проклятый общественный строй!- проворчалъ въ отвтъ звонарь.
– Ты какъ будто избгаешь меня. Почему?
– Я тебя избгаю? Да теб это приснилось… Я полонъ негодованія съ тхъ поръ, какъ ты мн открылъ глаза. Я уже не такой дуракъ, какъ прежде. Неужели мы будемъ всю жизнь умирать съ голода среди богатства, окружающаго насъ?
– Мы то, вроятно, такъ и проживемъ въ гор. Но посл насъ настанутъ лучшія времена.
– Знаешь что, Габріэль? Ты слишкомъ ученый… Думаешь ты по настоящему, это правда, но на практик… прости, на практик ты такой же бездльникъ, какъ вс образованные люди… Неучи, какъ я, ясне все видятъ.
Черезъ нсколько недль донъ Мартинъ пересталъ показываться въ верхнемъ монастыр и Габріэль узналъ отъ дона Антолина, что умерла его мать. Недлю спустя донъ Мартинъ явился. У него были красные, опухшіе отъ слезъ глаза.
– Я пришелъ проститься,- сказалъ онъ Габріэлю.- Я провелъ у постели моей матери цлый мсяцъ въ безконечной тревог. Теперь она умерла. Она одна привязывала меня къ церкви, въ которую я пересталъ врить… Зачмъ мн лгать и притворяться? Я пошелъ вчера въ архіепископскій дворецъ, заявилъ, что могутъ располагать какъ угодно моимъ жалованіемъ и попросилъ назначить другого духовника въ женскій монастырь. Я узжаю къ себ на родину; священникъ, отказавшійся отъ своего сана, не можетъ оставаться въ Толедо… Я уду какъ можно дальше, можетъ быть въ Америку… У меня нтъ друзей, нтъ ни въ комъ поддержки, но я не боюсь нужды; я привыкъ къ ней, служа церкви. Я сдлаюсь рабочимъ, буду обрабатывать землю, если нужно, и буду свободнымъ человкомъ.
Исчезновеніе дона Мартина не возбудило толковъ въ собор. Донъ Антолинъ и другіе каноники думали, что онъ похалъ въ Мадридъ, чтобы добиться лучшаго положенія, какъ это длали многіе честолюбивые священники. Къ тому же общее вниманіе отвлечено было событіемъ, которое поразило громомъ весь соборъ. Разладъ между архіепископомъ и канониками закончился и Римъ одобрилъ вс ршенія, принятыя кардиналомъ. Онъ торжествовалъ, а каноники смущенно и смиренно преклонили передъ нимъ головы.
Наступилъ праздникъ Мадонны святилища и архіепископъ, давно уже не появлявшійся въ собор, объявилъ, что будетъ въ этотъ день служить мессу; вс говорили объ этомъ со страхомъ, боясь гнвныхъ взоровъ кардинала.
Габріэль мало интересовался предстоящимъ событіемъ; онъ спалъ почти по цлымъ днямъ, готовясь къ ночной служб. Ему приходилось нести ее одному; старикъ Фидель заболлъ, и, боясь, какъ бы у него не отняли его нищенское жалованіе, Габріэль не просилъ себ помощника. Онъ привыкъ къ ночной тишин собора; чтобы не скучать, онъ бралъ съ собой книги и читалъ при тускломъ свт фонаря.
Праздникль начался въ обычномъ порядк. Статую вынесли изъ ея часовни и утвердили на главномъ алтар, надвъ на нее пышную мантію, расшитую драгоцнными камнями; втеченіе всего года она хранилась въ сокровищниц собора.
Незадолго до начала мессы каноники въ красныхъ одеждахъ собрались у лстницы, по которой долженъ былъ спуститься кардиналъ. На верху лстницы появился служка съ крестомъ, а за нимъ кардиналъ, окруженный свитой викаріевъ. На немъ была пурпурная мантія, затмевавшая своимъ блескомъ одежды всхъ остальныхъ. Каноники окружили кардинала, склоняя головы передъ его холоднымъ, надменнымъ взглядомъ. Онъ казался совершенно здоровымъ и лицо его дрожало отъ торжества. Свою кардинальскую шапочку онъ носилъ такъ, точно это была королевская корона.