Толераниум

– Грешен. Каюсь как на духу. Натурал, белый, традиционный, дети – естественным путем. Мальчик и девочка, тоже белые, без ожирения, без аллергии на лактозу и глютен, без психологов и психиатров. Правда, думают, что живут в великой стране, что заведут себе семьи нормальные… эээх. – Полковник перевел дыхание и уловил в зале недоуменный ропот. – Хотя, конечно, я согласен с последними тенденциями: половой акт, который возвели в степень преклонения, необходимо обесценить и искоренить, потому как вопрос рождаемости превратился в вопрос осеменения. А теперь вопрос осеменения превратился в вопрос размножения. А размножение – дело нехитрое. Вот у меня были в свое время голубые кролики…

Полковника несло, а в зале нарастал недовольный шум. Кто-то из присутствующих выкрикнул:

– Молодец, Полковник! Даешь голубую мечту каждому толерану!!

– И розовую! – добавил тоненький женский голос.

Полковник, возмущенный несанкционированным выступлением, в два прыжка оказался у стола нарушителей:

– Я тебе покажу толеранову мать, мать твою! Заткнись и не нарушай тишину говорящему!

Нарядный забияка в тунике бледно-розового цвета чуть выше колена испуганно прикрылся шелковым веером. Кокетливо хлопая наклеенными ресницами, он прошептал:

– Какой ты опасный… Я повинуюсь.

Его разномастные соседи взволнованно зашептались, но было очевидно – Полковника они всерьез не воспринимали. Когда он отвернулся, самые смелые показали ему языки и захихикали, довольные проказой. Самого Полковника ласково приобнял министр контроля здравоохранения и увел за кулисы.

Воспользовавшись замешательством, на сцену выбежал Доре и провозгласил начало торжественной части, которая состояла из вручения поощрительных дипломов. Ведущим церемонии был назначен особа королевской династии небольшой европейской страны. Он смотрелся вполне симпатичным розовощеким поросенком. Красивая шляпка с кустиком шиповника прекрасно сочеталась с длинной бородкой и розовыми шелковыми туфлями. Остальная часть наряда была выдержана в серых тонах. Толстые ляжки обтягивали легинсы стального оттенка, поверх которых ниспадала серебряная мантия, заложенная мягкими складками. Особу звали Жозеф, и она с непререкаемым достоинством зачитывала пункты программы на ломаном русском.

– Сейчас у нас литературная премия. – Жозеф оглядел сборище. – Здесь написано, что диплом уходит к «пушкинисту, литературоведу, критику и исследователю творческого наследия России блогеру Демону»!

– Я здесь, здесь я. – Писклявый голос исходил от андрогина, который казался прозрачным. Огромная роговая оправа клонила голову Демона к полу. Несуразный вид пушкиниста вызвал бурю восторгов и оваций.

Демон-блогописец, взойдя на сцену, приложил худенькие ручки к груди. Жозеф благоговейно повесил на шею орденоносцу золотую медаль и нежно потрепал его за подбородок.

– Я сердечно благодарю вас за высокую оценку, – запищал Демон. – Мой вклад в культуру невозможно переоценить. Александр Сергеевич Пушкин уже в свои времена был дальновидным и прогрессивным деятелем. Он велик не столько своим творчеством, сколько своим даром провидения. Я не стану пересказывать содержание моего блога, вы можете сами прочесть. Я продолжаю работу и уверен, многих из вас она заинтересует.

Андрогин Димон, выступающий в сети под ником «Демон», действительно доказал, что Александр Сергеевич во всех своих произведениях тайно голосовал за всеобщую толерантность.

– Судите сами, – заливался соловьем Демон. – Как не говорить о толерантности великого поэта, когда он постоянно подает нам знаки о ней. Разве мы не помним о тридцати трех богатырях, которые в течение долгого времени появляются под предводительством Батьки? Заметим – ни одной женщины среди них! Как пришли – так и ушли. А мертвая царевна, которую любят и охраняют семь богатырей? А «Сказка о золотом петушке», в конце концов? Про «Гаврилиаду» даже и говорить нечего…

– Над чем вы сейчас работаете? – выкрикнула одна из поклонниц Демона.

– Не хотел говорить, но вам скажу на радостях! – засиял пушкинист. – Я делаю иную трактовку единственного пушкинского романа в стихах. Он будет называться «Евгений и Онегин».

Полковник вяло наблюдал из-за кулис, как Жозеф вручил дипломы и медали не менее достойным, чем Димон, претендентам за достижения в музыке, театральном искусстве и прочих номинациях.

После торжественной части Жозеф объявил начало банкета.

56

Утро во Дворце Толерантности оказалось не слишком добрым. Жалкие остатки ночных гостей в феерических нарядах, потерявших блеск и товарный вид при солнечном свете, расползались в разные стороны, пытаясь сбитым обонянием уловить потоки свежего воздуха из входных дверей. Уборщица баб Маня – соратница Полковника по обслуживанию нужд Дворца универсального назначения – усердно плескала пенную, серую от грязи вонючую жидкость из ободранного ведра вслед ускользающей «нечистой силе» и яростно плевалась через левое плечо. В особо тяжких случаях баб Маня пришептывала «тьфу-тьфу-тьфу три раза – не моя зараза».

Еще большую неловкость гости Толераниума испытали, оказавшись на улице лицом к лицу с толпами народа, который сосредоточенно топтался на центральной площади, собираясь на шествие «Бессмертного полка». Многие горожане бережно держали в руках портреты погибших родственников; смешные и гордые детишки с особой осторожностью поправляли на себе военную форму и трогали пилотки; в воздухе пересекались «бьется в тесной печурке…», «давай закурим…», «в лесу прифронтовом…».

На странных, потрепанных, одетых в непотребные наряды пришельцев народ реагировал неоднозначно. Кто-то сочувствовал: «Вот надрался, бедолага, – два дня из жизни пропало…» Кто-то ехидно замечал: «Из Дома терпимости и не так выкидывали…» А большая часть демонстрантов брезгливо морщилась, отступая в сторону, чтобы не задеть ненароком еле живых ряженых.

Ковригин завороженно смотрел в окно второго этажа своего нового владения и недоумевал, откуда взялся весь этот народ, который решил нарушить его долгожданный покой. Люди мешали. Они издавали множество звуков: пели, кричали, разговаривали, шептались. Особенно бесили пронзительные детские голоса, застревающие в барабанных перепонках, как иглы. Вся прелесть уединения и обладания мечтой сходила на нет, когда отвратительная, ничего не понимающая толпа внедрялась со своим ничтожным и диким самовыражением в настоящее, неподдельное чудо полного отрешенного счастья.

– Как я тебя понимаю…

Ковригин вздрогнул, но потом узнал голос Виктора и обрадовался. Алекс надеялся, что именно Виктор поможет справиться с нелепым недоразумением, которое мешает затаенному личному счастью. Но Виктор тоже не понял – он подошел к окну и распахнул его настежь. Прохладный утренний воздух, тревожные звуки и радостные детские крики вызвали у Ковригина приступ отчаяния. С болью в сердце он наблюдал за происходящим.

– Ты очень все хорошо организовал, – сказал Виктор, повернувшись лицом к Ковригину и запрыгнув на подоконник. – Ты превзошел самого себя. Такого форума у толеранов еще не было.

Ковригин с трудом понимал, о чем вещает Виктор, но предположил, что может извлечь свои дивиденды.

– Значит, основная работа выполнена? Я могу остаться здесь? – с надеждой спросил он.

Виктор неприятно хохотнул.

– Можешь и остаться, хотя работы еще непочатый край, – сказал он, указывая на толпу, собравшуюся в грандиозное шествие.

– Что? – переспросил Ковригин. – Что ты сказал?

– Да, говорю, работы – непочатый край, – с улыбкой повторил Виктор, спрыгнув с подоконника и закрывая фрамугу. – Впрочем, к тебе это не относится. Можешь спокойно отдыхать. Попрошу, чтобы заколотили окна. Тогда тебе точно никто не будет мешать.