Только моя

— Что ты здесь делаешь, Олег? — перебил ее Ярик, и Катя сконфуженно замолчала, глядя на него в недоумении.

Между тем Мамай слегка пришел в себя от неожиданности и сделал робкий шаг навстречу. Лида заметила его движение и, подбежав к Ярику, намертво прижалась к нему всем телом.

— Некуда больше бежать, Ярик. Мы попали прямо волку в зубы.

Ярик соображал мгновенно. Одним взглядом он окинул Мамая и Кравцова, другим не на шутку перепуганную Катю с ребенком на руках, и понял, что действительно, бежать некуда. Судя по внушительной комплекции и колючему немигающему взгляду, это был тот самый Мамай, знаменитый сподвижник Тетерева. Ярик о нем много слышал, а теперь довелось познакомиться лично. Катин брат, ну надо же. И он сам, собственными руками привел их в ловушку. В который раз он подставляет самых близких ему людей… в который раз он бессилен им помочь…

Но теперь речь шла о женщине, которая доверилась ему и теперь стоит у него за спиной, дрожащая и испуганная, ожидая его защиты. И он так легко не сдастся. Пусть Мамай чертовски силен, как говорят, но у Ярика за спиной хорошая школа.

— Ты подойдешь к ней только через мой труп. — твердо и внятно проговорил он, и во всей позе его не было ни малейшего признака страха. Только собранность и решимость.

— Это очень легко устроить, — наконец подал голос Мамай и двинулся на него, сверкая глазами.

— Вова, Вовка, ты что?! — завопила Катя, но мужчины не обратили на нее внимания. Мамай подошел на достаточно опасное расстояние и остановился, будто в нерешительности, глядя то на Лиду, то на Ярослава.

В руках Ярика неожиданно блеснул нож. Мамай заулыбался, и что-то хищное мелькнуло на его лице.

— Ты так думаешь? — почти ласково спросил он.

— Нет, это я так думаю, — неожиданно подал голос Олег, до этого молча стоявший на пороге. — Мамай, у меня пистолет, так что отойди, пожалуйста, и без глупостей.

— Ах ты, сука, — рявкнул Мамай. — Я тебя живого не выпущу.

— Господи, — вдруг воскликнула Лида и схватилась руками за голову. — Какие вы дети. Чистые дети. Нож, пистолет, кулаки… Олег, опусти, пожалуйста эту штуку, иначе я закричу. Я устала, я так от вас устала… Почему вы не можете просто оставить меня в покое?

— Я хочу поговорить с тобой. Просто поговорить. Наедине, — сказал Мамай.

Лида вздохнула и закивала головой.

— Обещай мне, что никто из находящихся в этой комнате не пострадает.

— Не пострадает. Только Кравцову я сверну голову, но не сейчас.

— Никогда, ни пальцем, ничем, ты меня понял? — спросила Лида, и когда он кивнул, умоляюще посмотрела на Олега. — Пожалуйста, опусти пистолет.

Кравцов замешкался, глядя на ее выразительное лицо, намного повзрослевшее с тех пор, как он видел ее в последний раз, но только на мгновение, а затем послушно убрал пистолет обратно за пояс. Взгляд его упал на ребенка, невозмутимо спящего на руках у белой как мел Кати.

— Чей это? — спросил он, слегка недоумевая.

— Мой, — одновременно ответили Мамай и Лида. Все находящиеся в комнате дружно переглянулись, а Катя тихо ахнула.

— Выйдите все вон. Пожалуйста, — сказал Мамай.

Олегу, Кате и Ярику ничего другого не оставалось, как повиноваться и уйти, оставив их наедине друг с другом, чтобы уже в соседней комнате дать выход своему изумлению. Катя выходила, прижимая к груди Степку с уже новым чувством, и едва не плакала от счастья, глядя на забавный пушистый чубчик на головке племянника.

Едва за ними закрылась дверь, Мамай схватил Лиду в свои объятия и прижал к себе. Он чувствовал, как бешено колотится ее сердце, то ли от страха, то ли от волнения.

— Почему, почему ты все время от меня убегаешь? — спросил он, покрывая поцелуями ее ставшие вдруг мокрыми от слез щеки.

— Я боюсь.

— Меня? Неужели я такой страшный? — удивился Мамай и, немного подумав, сам рассмеялся своей шутке. — Меня все боятся… но только не ты. Разве я когда-нибудь заставил тебя думать, что могу сделать тебе больно?

— Ты уже сделал. — возразила Лида.

Мамай перестал ее целовать, поднял на руки и уселся вместе с ней на диван, ни на секунду, ни на минуту не отпуская ее от себя. А откуда-то из угла на них недоумевающе смотрели два черных блестящих глаза. Тапка никак не могла взять в толк, почему этот темноволосый великан и хрупкая плачущая красавица так долго сидят, не спуская друг с друга глаз и не разжимая сплетенных ладоней.

— Прости, я тогда был зол. Я не знал, что ты была не той, за которую я тебя принял. Я бы хотел многое исправить, — серьезно и немного грустно сказал он. — Хотя с другой стороны, если бы все было по-другому, мы могли бы и не встретиться. И я никогда бы не узнал, что такое любовь. Может быть, тебе смешно слышать эти слова от такого человека, как я. Но это правда. Я люблю тебя, люблю нашего сына, и я больше никогда не отпущу вас.

Лида знала, что поток слез, струящийся по подбородку, с каждым его словом только усиливается, но ничего не могла с этим поделать. Ей было хорошо, невыносимо хорошо, и она боялась даже пошевелиться, чтобы не спугнуть это мгновение.

— Не убегай от меня. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом. Хочу, чтобы ты перестала меня бояться. Чтобы смогла меня полюбить.

— Дурак ты, Володя, — счастливо пробормотала Лида, уткнувшись носом в его грудь.

— Почему?

— Потому что я уже тебя люблю. А теперь замолчи и поцелуй меня, пока я не залила все вокруг слезами.

— Родная моя, все позади, зачем тебе плакать?

— Просто так, от счастья.

Глава 45

На дворе наступил долгожданный март. Солнце светило непривычно ярко после долгой зимы. Земля стояла голая и влажная, но все еще пахнувшая снегом. Когда-то давно, в юности, Ярик обожал эту раннюю весну со всей ее слякотью, лужами, бабками с первыми букетиками замученных подснежников за пятьдесят копеек. Но теперь в его душе всегда была осень.

Ярик осторожно выбрался из-под одеяла, стараясь не потревожить спящую рядом Катю, оделся и вышел на улицу.

Шагая по мокрому асфальту, Ярик с любопытством рассматривал проплывающие мимо дома. Как давно он не был в родном городе. Так давно, что уже успел позабыть те мелочи, из которых обычно складываются самые яркие, самые прочные воспоминания. Ярик успел забыть, каким был он сам всего лишь пять лет назад, как был здесь счастлив. Но до сих пор помнил то леденящее душу мгновение, когда понял, что все потерял.

Ноги сами понесли его в парк, где большей частью прошла его бурная юность. Он уселся на качели и начал медленно качаться, вспоминая, как во время учебы в университете они с пацанами часто зависали здесь по ночам, пили водку, пугали припозднившихся прохожих. Какими они были тогда детьми — беспечными, вечно хохочущими, наивно играющими во взрослых. Теперь он вырос, и ни в теле, ни в душе не осталось ничего детского. А как хотелось хоть на мгновение вернуть к жизни того неуверенного в себе, жизнерадостного подростка, представить себе, что впереди еще вся жизнь, и каждый миг таит в себе набросок сбывающихся надежд.