Только не дворецкий
Шрифт:
— Ни разу до того дня, когда он явился ко мне на осмотр: хотел застраховаться. Я теперь локти себе кусаю, потому что он мне тогда показался здоровяком, каких мало. Ему было всего пятьдесят три, а ведь не секрет, что иногда эти помешанные на восточных диетах бьют все рекорды долголетия. Он даже имел наглость потребовать специальной скидки со страхового взноса. Аргументировал он это тем, что вот-вот разгадает тайну бессмертия — а значит, уплаченная им сумма останется в бессрочном распоряжении компании. И вдруг отправить себя на тот свет, отказавшись жевать свое месиво… Признаюсь, я скорее сам бы умер с голоду, чем притронулся к той дряни, которой он себя пичкал. Но он-то ел, и притом с аппетитом!
— Так что же, он был совершенно здоров? И с головой все в порядке?
— Хм… на нервы он жаловался; я устроил ему проверку, и, сказать по совести, нервы у него вправду никуда не годились. Видите ли, нервных мы приглашаем подняться на крышу здания нашей фирмы —
69
Колни Хэтч(Colney Hatch) — одна из старейших психиатрических клиник Лондона, просуществовавшая с 1851 по 1993 г. Для лондонцев это название стало нарицательным обозначением любого сумасшедшего дома. Считалось, что в Колни Хэтч самые длинные коридоры во всей Британии и, чтобы обойти клинику, посетителю нужно более пяти часов.
— Итак, он уехал в глушь и внезапно умер от голода… Какие-нибудь подробности вам известны?
— Произошло, собственно, вот что: он затворился дней на десять в своей «лаборатории». Сам я ее не видел, но, как мне объяснили, раньше это был не то гимнастический зал, не то крытый теннисный корт. Никто ничего не заподозрил — Джервисон так делал каждый раз, когда ему взбредало в голову провести очередной эксперимент. Запирался изнутри и не велел тревожить себя ни под каким предлогом. Воображал, наверное, что его астральное тело странствует в горах Тибета. Удивительно здесь другое: мне рассказали, что Джервисон взял с собой двухнедельный запас пищи. А на десятый день его находят мертвым в постели. Тамошний доктор, которому довелось служить на Востоке в голодных районах, заявил, что это классический случай истощения — типичнее не бывает.
— А пища?
— Пища осталась нетронутой… А вот и Уэстбери. Здесь нас должна ждать машина. Я не предупредил доктора Мэйхью, что приеду не один. Как мне о вас сообщить?
— Скажите, что я представитель компании. Обычно это располагает к доверию. Глядите-ка, вон какой-то черный на перроне.
— Должно быть, шофер. Нет-нет, спасибо, мы без вещей… Доброе утро! Вы не из Юбери? Я доктор Симмондс. Доктор Мэйхью, наверное, ждет нас? Снаружи, говорите? Отлично… Идемте, Бредон!
Доктор Мэйхью, маленький и круглолицый, весь лучился радушием и казался напрочь лишенным подозрительности. Он был из тех сельских докторов, что томятся от отсутствия общества и ни за что не осмотрят больного, пока не выспросят его обо всем и не выложат все местные новости. О трагическом происшествии он отзывался даже с большим цинизмом, чем сам доктор Симмондс.
— Ужасно рад, что вы приехали, господа. Не то чтобы я не доверял своему мнению… В девяти случаях из десяти, уж мы-то с вами знаем, причину смерти пишут наугад; но с этим беднягой все ясно как божий день. Я ведь служил на Востоке, где голод — обычное дело; столько, знаете ли, насмотрелся — до сих пор ночами снится. Симптомы истощения я ни с чем не спутаю. Зрелище не из приятных, правда? Мистер… Бредон, правильно? Мистер Бредон вряд ли захочет видеть труп. Покойника снесли в Общинный дом; ждут, когда с ним закончат и от тела можно будет избавиться. Видите ли, мистер Бредон, э-э… неприятные изменения в подобных случаях могут начаться весьма неожиданно. Хотите, по дороге заглянем ко мне подкрепиться? Не хотите? Ну как скажете. Да, они собираются похоронить его по-своему — спеленают и зароют ногами в сторону Иерихона или что-нибудь в этом роде. И наконец-то черномазые уберутся отсюда, — прибавил он, понизив голос до шепота, чтобы не услышал шофер. — В округе их не любят, это факт. Они ведь даже не из Индии — Джервисон подобрал их не то в Сан-Франциско, не то еще где… по-моему, бывшие матросы.
— Не думаю, что от них так легко будет отделаться, доктор. Как вы, должно быть, понимаете, покойный много оставил им в завещании, — пояснил Бредон. — По крайней мере, страховой полис он оформил в пользу общины и, вероятно, отписал приличную часть своих собственных денег в придачу.
— Придется вашей компании раскошелиться, а, мистер Бредон? — спросил маленький доктор. — Черт побери, может, и мне попроситься в эту общину — вдруг возьмут? Их же там всего четверо, а мне лишние тысчонки не помешают.
— Вот потому-то мы сюда и приехали. Если это самоубийство, то денег они не получат, — сказал Бредон. — Наша страховка не покрывает случаи самоубийства — иначе соблазн был бы слишком велик.
— Да неужели? Ну тогда все козыри ваши. Это явно самоубийство, и явно виноват больной рассудок. Вон Юбери,
там, на холме. Странное место. Владел им один богач по имени Розенбах; сделал из усадьбы целый дворец, даже теннисный корт выстроил — во-он крыша виднеется. Потом он разорился, имение ушло за гроши, и некий молодой человек — Энстон его звали — купил его под частную школу. Хороший был малый, но, как ни бился, дела у него не шли; в конце концов он тоже все продал и уехал на южное побережье. Тут-то и явился Джервисон… А вот мы уже и пришли. Ну что, мистер Бредон, мы пройдем в дом и осмотрим останки, а вы пока прогуляетесь по окрестностям?— Если можно, я бы взглянул на помещение, где его нашли. Может быть, один из здешних обитателей меня проводит? Я бы очень хотел с кем-нибудь из них побеседовать.
Просьбу Бредона исполнили без труда, но, оказавшись в обществе своего провожатого, он вдруг почувствовал смутную тревогу, почти страх. В отличие от шофера, одетого в обычный темный костюм, этот второй представитель общины был облачен в струящиеся белые одежды, увенчан таким же тюрбаном и весь увешан каббалистическими знаками. Он был высок и крепко сложен, держался невозмутимо и в то же время постоянно настороже — казалось, ничто не способно вывести его из равновесия и ничто не ускользает от его взгляда. Говорил он по-английски, и сильный американский акцент составлял странный контраст с его экзотической внешностью.
Теннисный корт оказался довольно далеко в стороне от основных строений усадьбы, ярдах в пятистах или около того. Раньше входная дверь вела на галерею, но когда здание расширяли под гимнастический зал, галерею разобрали, и теперь вошедший попадал прямо в огромное помещение прямоугольной формы; зал был огромный, с высоким потолком, и в нем царила тишина, какая бывает в соборах. Блестящий рыжий линолеум на полу приглушал звук шагов, и только голоса будили обитавшее в здании эхо. Практически весь свет поступал в помещение через стеклянный фонарь в потолке; стеклянный верх был закреплен неподвижно и не открывался, а для доступа воздуха в металлических стенках фонаря устроены были прорези; других отверстий для вентиляции не имелось [70] . Кое-что еще напоминало о временах, когда здесь был гимнастический зал: четыре железных кольца, вделанных в потолок — по-видимому, к ним на крюках подвешивались канаты, — и шкафчики вдоль одной из стен, глядевшие сиротливо в отсутствие ребячьих башмаков. Мебели с тех пор практически не прибавилось. Очевидно, эксцентричный владелец усадьбы удалялся сюда, когда желал укрыться от общества себе подобных: толстые стены не пропускали шума деревенской жизни, а тяжелые двери, запиравшиеся на замок, — непрошеных посетителей. Бредону вдруг подумалось, что здесь хозяин имения наверняка чувствовал себя в большей безопасности, чем ночуя под одной крышей со своими сомнительными протеже.
70
См. глоссарий (24).
Всю обстановку зала составляли два предмета, и оба практически в равной мере заинтересовали Бредона как свидетельства недавней трагедии. Прямо посредине стояла кровать, больничного вида кровать с железными перильцами и на колесиках; ее, по всей видимости, передвинули только на время, и от места, где она стояла прежде, колесики прочертили по линолеуму блестящие полосы, еще не успевшие потускнеть. Кровать ничем не была застелена, даже наматрасник был сорван и валялся на полу вместе с одеялами и простынями, разбросанными в причудливом беспорядке. Выглядело это так, будто лежавшего выволокли из кровати силой — трудно было поверить, что он покинул постель по собственной воле, даже будучи в сильном возбуждении или спешке. Поодаль от кровати, у противоположной входу стены, стоял буфет, сплошь уставленный вегетарианской едой. Тут был и кусок хлеба из какой-то муки очень грубого помола, и мед в сотах на стеклянном блюде, и коробка фиников, и какие-то галеты, на вид ломкие, как засохший клей; были даже орехи, прямо в подтверждение слов доктора Симмондса. Словом, в этой комнате обычный человек вряд ли безмятежно сел бы за трапезу, но и, что гораздо важнее, вряд ли умер бы с голоду.
Первым делом Бредон направился к буфету и тщательно исследовал его содержимое. Он потрогал хлеб и по зачерствевшему срезу удостоверился, что ломоть несколько дней пролежал нетронутым. Затем Бредон отпил молока из стоявшего здесь же кувшина; как он и ожидал, молоко оказалось основательно скисшим.
— Скажите, мистер Джервисон всегда пил кислое молоко? — спросил он индуса, серьезно и заинтересованно наблюдавшего за каждым его движением.
— Нет, сэр, — ответил тот. — Я сам принес этот кувшин сюда в тот вечер, когда пророка в последний раз видели живым. Молоко было свежее, прямо с фермы. Его так и не убавилось, ни единой капли, пока вы, сэр, его не попробовали.