Только никому не говори. Сборник

— Должно быть… сейчас. В половине четвертого.

— А я, вероятно, шел по бульвару. Туман.

— Да, красиво, но сегодня лучше, чисто, ясно. Когда я закрывала калитку на щеколду, то увидела Анатоля.

— Где?

— На крыльце восьмого дома, где свадьба. Он там с кем-то курил.

— А он заметил, как вы уходили?

— Заметил. Рукой помахал, ну и я в ответ.

— Дома в это время никого не было?

— Кажется, нет.

— О чем вы сейчас подумали?

— О голосе. На фоне музыки.

— Кто-то пел?

— Нет, говорил. Слов не различишь…

— Откуда доносился голос?

— Как будто звучал он в доме… или в саду. Стоял туман, я одевалась, причесывалась…

Раздался стук в дверь, «заговорщики» одновременно вздрогнули.

— Саня, ты уже проснулся?

— Да, тетя Май!

Майя Васильевна сунулась было в комнату и замерла на пороге, неприятно пораженная.

— Ах, простите, что нарушаю тет-а-тет…

— Да ну, тетя Май, входите.

— Я варю кофе. Через десять минут завтрак.

— Хорошо, спасибо.

Тетка вышла, Саня спросил шепотом, склонившись над Любовью:

— Голос мужской или женский?

— Не могу сказать. Очень тихий, далекий. Плюс музыка. Не исключаю слуховую галлюцинацию, знаете, звон в ушах. В общем, под присягой я бы ручаться не стала.

— Видите ли… — он подошел к двери, резко распахнул: одновременно Анатоль открыл свою комнату, поток бледного света озарил багровую физиономию, искаженную болью (очевидно, страдает со вчерашнего); оба молча, как-то церемонно раскланялись. Саня постоял в задумчивости на пороге, вернулся, присел на край стола; снизу — ее лицо, устремленное к нему. — Тетя Май настаивает, что была дома, то есть пришла с кладбища в начале четвертого.

— Я ее не видела, вообще никого, кроме Анатоля.

— А по дороге к метро… ах да, туман, — он помолчал. — Как вы думаете, тетя Май отбирает ключи у бывших жильцов, ну, у тех, которые съезжают?

— Не сомневаюсь. Она настоящая хозяйка, буквально погруженная в этот быт… для нее, по-моему, ничего больше нет.

Вспомнилось ночное лицо, обращенное к иконе, полное страдания. Что мы знаем друг о друге, что я знаю об этой женщине, которая влечет к себе так сильно, так безнадежно?

— Стало быть, — заключил он холодновато, превозмогая внутренний жар, — впустить жертву в дом мог только кто-то из жильцов. Или ваш Вика, сделавший слепок.

— Вика исключается. Они с мужем и другими сотрудниками (в фирме пятнадцать человек) весь день работали над проектом договора, а потом всей компанией отправились в ресторан.

— И все же надо узнать, не отлучался ли… машина в конторе есть?

— Есть, но она уже две недели в ремонте и конца не видно… Да! — воскликнула вдруг Любовь. — Ведь у Володи пропали ключи — от входной двери и от нашей комнаты.

— Когда?

— В четверг… да. Ему Майя Васильевна открывала.

— Очень интересно! — воскликнул Саня. — Неужели она была в вашей комнате…

— Кто?

— Убитая.

— Как в нашей? Вы же говорили: у Майи Васильевны?

— Понимаете, она исчезла. Эх, надо было сделать обыск!.. Любовь, простите, вы напомнили, я должен…

— Идите, конечно. И мне пора. Только вы ничего не рассказали про убийство.

— Расскажу, сегодня же. Вы будете дома?

— Буду ждать.

— И я буду ждать, — как-то невольно они улыбнулись друг другу. — Ведь вы мне поверили?

— Поверила. Философ прав: здесь… нехорошо.

— Не понимаю, — проворчала тетка, намазывая булочку маслом, — как она очутилась в твоей комнате.

— Я вышел в сад покурить…

— Натощак!

— Да не курил я. Как-то увлекся, снежная свежесть, первая.

— Понятно, чем ты увлекся. Но учти: Володя ее любит, как… как мой Андрей — меня когда-то. То есть забота, нежность, все эти мелочи, что так дороги женщине, — цветы, подарки. И это на пятом году брака.

— А она? — говорить о ней, даже в таком плане, доставляло острое, чуть печальное наслаждение. Однако я попался!

— И она, — вынуждена была признать тетя Май. — Как-то на днях его срочно вызвали по делам. Вечер, холод, дождь. Так побежала за ним шарф забыл. К его приходу всегда прихорашивается и ужин на столе. Любимые блюда и так далее. Но! — добавила тетка безапелляционно. — Я не доверяю женщинам.

— Себе не доверяете?

— Я пожила, я знаю. Женская природа слишком неустойчива, подвержена влияниям. Тяга к комфорту, к покою. А покой, — она вздохнула, — как верно подмечено, «нам только снится». В общем, у себя в доме я ничего не допущу.

— Тетя Май, да что вы в самом деле!

— Я видела ваши лица. Ты сейчас поедешь за вещами в общежитие?

— Успеется.

— Нет уж, отделайся. Или ты еще не решил?

— Решил.

Теперь меня отсюда не вытащишь, подумалось мрачно. И еще: подсознательно я ищу доказательства вины — ее мужа. Это подло, но это так. Взгляд его остановился на трех куколках на комоде.

— Зачем вам ночью понадобились испанские принцессы?

— Старческие причуды, — отрезала тетка, но тут же лицо ее приобрело выражение почти умоляющее, испуганное. — Саня, голубчик, я ведь еще не в маразме?

— Ни в малейшем, — ответил он твердо: воля, энергия, даже физическая сила в ней — неподдельны. — Вы всех переживете и похороните.

— Но, но…

— Тетя Май, это Смоленская Божия Матерь, да? Вы верите в Бога?.

— Как и всякий — когда подопрет. Поезжай, я буду ждать.

— Меня будут ждать, думал он по дороге. Будут ждать две женщины: молодая и старая.

Тут, уже выйдя из метро с двумя тяжелыми сумками, он заметил третью. На лавочке, на боковой аллейке. Сиреневый капюшон, джинсы-варенки. А у меня создалось впечатление, что из института девицы возвращаются вместе. И рано еще — первый час.

— Добрый день, — заговорил он, приблизившись. — Вот, переселяюсь к вам.

— Экое счастье, — бросила Настя и отвернулась.

— Немного передохну, — он сел рядом на холодную лавку, опустил сумки в месиво из снега и грязи. — Эти сумки…

— Слушай, чего тебе от меня надо? Отлипни. Ты для меня староват.

— А ведь правда. Тебе, должно быть, восемнадцать? Второй курс?

— А вообще-то, — Настя окинула его оценивающим взглядом и приняла какое-то решение: серые круглые глаза потемнели и сузились, нежно-розовое лицо на морозе стало жестким. — Вообще-то ты ничего. Даже очень. Я тебе нравлюсь?